– А жаль! – ответил Томас без капли сочувствия. – Это сослужило бы им обоим неплохую службу, если бы они истыкали друг друга, как подушку для иголок!
Остальной путь он проделал в яростном молчании. Мёрдо не посмел выступать с какими-нибудь еще предположениями.
В конце концов кеб резко остановился, Питт распахнул дверцу, выпрыгнул наружу, оставив Мёрдо расплачиваться за проезд, и побежал по дорожке через поле. Хайгейт-роуд осталась слева от него, а стена старого и очень красивого кладбища – справа. В трех сотнях ярдах впереди, посреди густой травы виднелись пять человек. Их фигуры на таком расстоянии казались приземистыми, почти квадратными.
Среди них выделялся своей солидной фигурой Куинтон Паскоу. Он стоял, слегка расставив ноги, перекинув через плечо полу плаща. Холодное утреннее солнце чистым, как вода источника, отблеском играло на его белой шевелюре. Трава перед ним гнулась под тяжестью утренней росы, придававшей ей в отраженном солнечном свете бирюзовый оттенок.
Не далее чем в полудюжине шагов от него, подставив спину солнцу, стоял темноволосый Джон Далгетти, пряча лицо в тени, отставив левую руку назад, а в другой держа поднятым некий длинный предмет, словно готовый нападать. Питт сперва решил, что это просто трость. Вся эта сцена выглядела совершенно нелепо. Инспектор бежал к ним со всей возможной скоростью, которую позволяли ему его длинные ноги.
Еще двое джентльменов в черных сюртуках стояли на приличном расстоянии от первых двух и отдельно друг от друга; видимо, они исполняли роль секундантов. Еще один человек, который свое пальто снял – непонятно почему, поскольку утро было ощутимо холодным, – стоял в одной рубашке и кричал что-то сперва Паскоу, потом Далгетти. Его голос доносился до Питта, но слов разобрать он не мог.
Паскоу шикарным жестом взмахнул своим плащом и комком швырнул его на землю, невзирая на сырость. Его секундант бросился вперед, поднял и расправил перед собой, держа его как щит.
Далгетти, у которого плаща не было, предпочел остаться в сюртуке. Он взмахнул своей тростью или чем-то еще, что было у него в руке, крикнул: «Свобода!» – и бросился вперед, в атаку.
– Честь! – крикнул в ответ Паскоу и, размахивая чем-то длинным и сверкающим, тоже кинулся вперед. Они встретились и столкнулись, Далгетти поскользнулся подошвой своих лакированных туфель на мокрой траве и свалился.
Паскоу быстро рванулся к нему и едва не проткнул ему грудь, но лишь оторвал длинный лоскут от сюртука Далгетти, от чего тот пришел в жуткую ярость, взмахнул тем, что, как теперь уже понял Питт, было тростевой шпагой, и нанес Паскоу страшный удар по плечу.
– Прекратите! – заорал Томас насколько мог громко, как позволяли легкие. Он бежал к ним, но еще оставался в полутора сотнях ярдов от дерущихся, и никто из них не обратил на него ни малейшего внимания. – Остановитесь сейчас же!
Паскоу стоял ошеломленный – не криком Питта, но ударом, который, видимо, нанес ему серьезную рану. Он отступил на шаг, выкрикнул: «Во имя идеалов рыцарства!» – и нанес сильный удар своей явно старинной и очень тупой шпагой, видимо, реликвией времен Ватерлоо или какой-то иной давней битвы.
Далгетти парировал удар своей очень современной тростевой шпагой, острой как бритва, парировал столь яростно, что сталь старого и давно пребывавшего в небрежении клинка лопнула и переломилась, а его кончик, описав в воздухе дугу, вонзился нападавшему в щеку, оставив на ней алый разрез, из которого ему на грудь хлынула кровь. Шпага Далгетти тоже была сломана.
– Вы, выживший из ума старый идиот! – выкрикнул он, пораженный этой неожиданной раной и ужасно разъяренный. – Ископаемое! Фанатик! Изувер! Никто не в силах преградить путь прогрессу! Ваш убогий средневековый умишко не может остановить распространение ни единой доброй идеи, чье время уже настало! Думаете, вам удастся засадить в тюрьму человеческое воображение, упрятать его за решетку вашими старомодными понятиями?! Вздор!
Он размахнулся обломком своей шпаги, да так яростно, что свист клинка в воздухе был слышен даже Питту, несмотря на его собственное хриплое и тяжелое дыхание и топот его ног; но промахнулся всего на дюйм и лишь срезал с головы Паскоу клок серебристо-седых волос, который отлетел в сторону, крутясь в воздухе как пушок семени чертополоха.
Инспектор содрал с себя пальто и набросил его на Далгетти.
– Прекратите это! – проорал он и ударил его плечом в грудь, от чего оба они свалились на землю. Сломанная тростевая шпага взлетела в воздух, сверкнув на солнце, и упала на землю в дюжине ярдов от них, воткнувшись в нее и вибрируя.
Питт поднялся на ноги, не обращая больше внимания на Далгетти. Он не стал оправлять одежду или отряхивать ее от пыли и грязи и клочьев травы, а повернулся лицом к потрясенному, обезоруженному и очень удивленному Паскоу.
К этому времени Мёрдо уже расплатился с кебменом и бегом бросился к ним через поле. И остановился пораженный, не зная, что предпринять.
Питт яростным взглядом уставился на Паскоу.
– Какого черта вы тут затеяли?! – требовательным тоном осведомился он, напрягая голос. – Два человека уже погибли, одному богу известно, кто это сделал и почему, – а вы выбрались сюда и пытаетесь убить друг друга из-за какой-то идиотской монографии, которую все равно никто не станет читать! Я должен арестовать вас по обвинению в незаконном использовании смертельно опасного оружия!
Паскоу был оскорблен в лучших чувствах. По его плечу текла кровь из раны, капала на рубашку, и ему явно было больно.
– Вы не имеете права! – громко выкрикнул он высоким голосом. – Здесь сражаются джентльмены! Из-за расхождения во взглядах! – Он злобно махнул рукой. – Далгетти – разрушитель вековых ценностей! Человек, лишенный способности здраво судить! Не понимающий, что такое осторожность! Он пропагандирует вульгарные, разрушительные идеи и то, что считает делом свободы, но что на самом деле является вседозволенностью, недисциплинированностью и торжеством всего мерзкого и опасного! – Он размахивал обеими руками, да так свирепо, что едва не обезглавил Мёрдо, который как раз подбежал к ним. – Но я его ни в чем не обвиняю. Он атаковал меня с полного моего разрешения – значит, вы не можете его арестовать! – Он замолчал, с некоторым торжеством во взоре глядя на Питта своими сияющими круглыми глазками.
Далгетти неуклюже поднялся на ноги, выбираясь из складок наброшенного на него пальто Питта. Его щека кровоточила.
– Я не предъявляю никаких обвинений мистеру Паскоу, – заявил он, доставая платок. – Он просто заблуждающийся и невежественный старый дурак, который стремится запретить любую идею, которая зародилась не в Средние века. Он готов запретить любую свободу мысли, любой полет воображения, любые открытия чего угодно нового. Он желал бы, чтобы мы продолжали верить, что земля плоская и что Солнце вращается вокруг нее. Но я не обвиняю его в том, что он на меня напал, – мы оба нападали друг на друга. А вы просто посторонний, которому вздумалось вмешиваться в то, что вас совершенно не касается. Это вы должны перед нами извиниться, сэр!
Питт аж посинел от злости. Но он прекрасно понимал, что при отсутствии официально поданной жалобы он не может произвести арест, за которым последует судебное разбирательство.
– Все совершенно наоборот, – сказал он холодно, с внезапным презрением. – Вы должны быть бесконечно благодарны мне за то, что я помешал вам изувечить друг друга, может быть, даже смертельно ранить. Если вы сумеете соскрести свои мозги в нечто целое и продержать их в таком собранном виде достаточно долго, то задумайтесь, какую пользу каждый из вас может принести этим своему делу, не говоря уж о ваших собственных судьбах.
Эта печальная возможность, мысль о которой явно не приходила в голову никому из обоих противников, остановила следующий взрыв негативных эмоций, и, когда один из секундантов, нервничая, выступил вперед, Питт уже открыл рот, чтобы как следует отругать его за исключительную безответственность.
Но прежде чем он успел произнести хоть звук, второй секундант вскрикнул и повернулся, указывая рукой через поле в направлении Хайгейта, откуда к ним быстро приближались пять фигур, отставая друг от друга на несколько ярдов. Первым совершенно точно, несмотря на расстояние, был возбужденный, размахивающий руками Стивен Шоу; в руке он держал свой черный докторский саквояж. Полы его сюртука развевались по ветру. Позади него, подскакивая, но на удивление быстро несся Гектор Клитридж, а следом за ним, размахивая на бегу руками и что-то крича, бежала его жена Юлейлия. На некотором расстоянии позади нее виднелась мрачная фигура в шляпе и шарфе; Питт решил, что это, должно быть, Джозайя Хэтч, но он был еще слишком далеко, чтобы различить черты его лица. И женщина позади него, по всей вероятности, была Пруденс, только что перешедшая с шага на бег.
