Затем Питер стал думать, что можно сделать для девушки. Гарриет дала ему время побороться с этой задачей (которая была хороша, по крайней мере, тем, что выполнима), а потом спросила:
– А ты не можешь поручить это мисс Климпсон? С ее связями в Высокой церкви она, наверное, сможет найти какую-нибудь подходящую работу. Я эту девушку видела, она неплохая, правда. А ты мог бы помочь деньгами и тому подобным.
Он посмотрел на нее так, будто увидел впервые за две недели.
– Ну конечно же. У меня, кажется, размягчение мозгов. Мисс Климпсон – очевидное решение. Сию минуту напишу ей.
Он достал ручку и бумагу, написал адрес и “Дорогая мисс Климпсон!”, а затем беспомощно застыл с ручкой в руке.
– Послушай… Думаю, ты сможешь написать лучше, чем я. Ты видела девушку. Ты сможешь объяснить… Господи, как же я устал!
Это была первая трещина в его броне.
В ночь перед казнью он в последний раз попытался увидеться с Крачли, вооружившись письмом мисс Климпсон с превосходными и разумными предложениями относительно будущего Полли Мэйсон.
– Я не знаю, когда вернусь. Не жди меня, ложись спать.
– Ох, Питер…
– Говорю же, ради бога, не жди меня.
– Хорошо, Питер.
Гарриет пошла искать Бантера и обнаружила, что он проверяет “даймлер” от капота до задней оси.
– Его светлость берет вас с собой?
– Не могу сказать, миледи. Он не дал мне указаний.
– Постарайтесь поехать с ним.
– Сделаю все, что в моих силах, миледи.
– Бантер… Что обычно бывает?
– Когда как, миледи. Если приговоренный способен вести себя доброжелательно, реакция не так болезненна для всех. С другой стороны, иногда нам случалось садиться на ближайший корабль или самолет, следующий за границу, и преодолевать значительные расстояния. Но обстоятельства тогда, разумеется, были другими.
– Да. Бантер, его светлость особо подчеркнул, что не желает, чтобы я дожидалась его возвращения. Но если он вернется ночью и не будет… если он будет очень тревожиться… – Фразу никак не удавалось закончить. Гарриет начала снова: – Я пойду наверх, но не думаю, что смогу уснуть. Я посижу у камина в своей комнате.
– Очень хорошо, миледи.
Они обменялись понимающими взглядами.
Машина была подана к крыльцу.
– Отлично, Бантер. Спасибо.
– Ваша светлость не нуждается в моих услугах?
– Разумеется, нет. Нельзя оставлять ее светлость одну в доме.
– Ее светлость любезно разрешила мне уехать.
– Вот как.
В наступившей тишине Гарриет, стоявшая на крыльце, успела подумать: “А сейчас он спросит, уж не вообразила ли я, что ему нужен санитар!” Затем раздался голос Бантера, в котором звучала точно выверенная нота оскорбленного достоинства:
– Я ожидал, что ваша светлость пожелает, чтобы я сопровождал вас, как обычно.
– Понятно. Хорошо. Залезайте.
Старый дом составил Гарриет компанию в ее бдении. Он ждал вместе с ней. Злой дух покинул его, а сам он был выметен и убран[339] и готов принять дьявола – или ангела. Уже пробило два, когда она услышала шум мотора.
Раздались шаги по гравию, дверь открылась и закрылась, голоса послышались и смолкли – наступила тишина. Ни шороха, ни звука на лестнице – и вдруг Бантер постучал к ней в дверь.
– Ну что, Бантер?
– Сделано все, что возможно, миледи. – Они говорили шепотом, словно обреченный был уже мертв. – Он далеко не сразу согласился встретиться с его светлостью. В конце концов начальник тюрьмы его уговорил, и его светлость смог передать сообщение и ознакомить заключенного с мерами, принятыми относительно будущего молодой женщины. Насколько я понял, он очень мало этим интересовался. Мне сказали, что заключенный по-прежнему угрюм и непокорен. Его светлость вышел от него в весьма расстроенных чувствах. В подобных обстоятельствах он всегда просит прощения у приговоренного. Судя по всему, он его не получил.
– Вы сразу поехали домой?
– Нет, миледи. Покинув тюрьму в полночь, его светлость поехал в западном направлении и ехал очень быстро около пятидесяти миль. В этом нет ничего необычного, нередко он вот так едет ночь напролет. Затем он внезапно остановился на перекрестке, подождал несколько минут, словно пытался принять решение, повернул и поехал прямо сюда, причем еще быстрее. Когда мы вошли, его била дрожь, но он отказался от еды и питья. Сказал, что уснуть не сможет, так что я разжег хороший огонь в гостиной. Оставил его сидящим на диване. Я поднялся сюда по черной лестнице, миледи, потому что он, полагаю, не хочет, чтобы вы за него волновались.
– Правильно, Бантер. Я рада, что вы так сделали. Где вы будете?
– Я побуду в кухне, миледи, чтобы услышать, если он меня позовет. Вряд ли его светлость меня потребует, но если да, то я буду готовить себе легкий ужин.
– Превосходный план. Я думаю, его светлость предпочтет, чтобы его предоставили самому себе, но если он спросит обо мне – но только когда и если спросит, – скажите ему…
– Да, миледи?
– Скажите ему, что в моей комнате все еще горит свет и что, по вашему мнению, я очень беспокоюсь о Крачли.
– Очень хорошо, миледи. Желает ли ваша светлость, чтобы я принес вам чаю?
– О. Спасибо, Бантер. Да, чаю я хочу.
Когда чай был принесен, она с жадностью его выпила и села, прислушиваясь. Все было тихо, только церковные часы отбивали четверти. Но, перейдя в соседнюю комнату, она смогла расслышать беспокойные шаги этажом ниже.
Она вернулась к себе и стала ждать. В ее голове снова и снова крутилась одна и та же мысль: нельзя идти к нему, он должен прийти ко мне. Если он не захочет, значит, я потерпела полное фиаско, тень которого будет с нами всю жизнь. Но решить должен он, а не я. Мне придется смириться. Нужно терпеть. Что бы ни случилось, мне нельзя к нему идти.
В четыре утра по церковным часам она услышала звук, которого ждала: скрипнула дверь у подножия лестницы. Несколько секунд тишины – она решила, что он передумал. Она затаила дыхание, пока не услышала шаги, которые медленно и неохотно поднялись по ступенькам и вошли в соседнюю комнату. Она испугалась, что там они и остановятся, но на этот раз он сразу подошел и распахнул дверь, которую она оставила незапертой.
– Гарриет…
– Входи, милый.
Он подошел и тихо встал рядом с ней, весь дрожа. Она протянула ему руку, и он жадно ухватился за нее, неуверенно положив другую руку ей на плечо.
– Ты мерзнешь, Питер. Иди ближе к огню.
– Я не мерзну, – сердито сказал он, – это мои по ганые нервы. Не могу с ними справиться. Видимо, после войны я так и не пришел в норму. Ненавижу все это. Я пытался перетерпеть в одиночку.
– Но зачем?
– Это все проклятое ожидание конца…
– Я знаю. Я тоже не могу спать.
Он стоял как деревянный, протянув руки к огню, пока его зубы не перестали стучать.
– На тебя весь этот ужас тоже обрушился. Прости. Я забыл. Звучит идиотски. Но я всегда был один.
– Да, конечно. Я точно такая же. Уползаю прочь и прячусь в углу.
– Ну, – сказал он, на мгновение становясь похожим на себя, – мой угол – это ты. Я пришел спрятаться.
– Да, любимый.
В этот момент для нее зазвучали фанфары.
– Могло быть и хуже. Хуже всего, когда они не признаются, тогда снова перебираешь все улики и думаешь, а вдруг ты все же ошибся… А иногда они до ужаса хорошие люди…
– А что Крачли?
– Похоже, ему на всех плевать и он ни о чем не жалеет, кроме того, что попался. Ненавидит Ноукса так же сильно, как в тот день, когда убил его.
Полли он не интересовался, только сказал, что она дура и стерва, а я еще дурее, раз трачу на нее время и деньги. А Эгги Твиттертон, как и нам всем, он желает сдохнуть, и чем скорее, тем лучше.
– Питер, какой ужас!
– Если есть Бог – или суд, – что теперь будет? Что мы наделали?
– Я не знаю. Но не думаю, что мы могли как-то повлиять на приговор.
– Наверное, нет. Хотелось бы больше знать об этом.
Пять часов. Он поднялся и стал смотреть в темноту, в которой пока не было видно никаких признаков грядущего рассвета.
– Еще три часа… Они дают им какое-то снотворное… Это милосердная смерть по сравнению с большинством естественных… Только вот ожидание и то, что ты заранее знаешь… И еще это некрасиво… Ста рик Джонсон был прав: шествие к Тайберну[340] было не так мучительно…[341] В садовничьих перчатках, прост, палач к тебе войдет…[342] Однажды я добился разрешения присутствовать при повешении… Решил, что лучше знать… но это не отучило меня вмешиваться.
– Если бы ты не вмешался, это мог быть Джо Селлон. Или Эгги Твиттертон.
– Знаю. Я все время себе это твержу.
– А если бы ты не вмешался шесть лет назад, это почти наверняка была бы я.
При этих словах он перестал ходить туда-сюда, как зверь в клетке.
– Гарриет, если бы тебе пришлось пережить такую ночь, зная, что тебя ждет, то эта ночь и для меня стала бы последней. Смерть была бы пустяком, хотя тогда ты значила для меня гораздо меньше, чем сейчас… Какого черта я напоминаю тебе о тогдашнем ужасе?
