Айрис повернулась и посмотрела на меня, а я, надавив на педаль тормоза, чтобы остановиться на красный свет, в свою очередь воззрился на нее.
— Я не поняла, — сказала Айрис.
— Все очень просто. Если они подозревают, что вы выстрелили этой иголкой…
— О, это я как раз понимаю. Я не понимаю вас с Вулфом. — Она зажмурилась. — Я слишком устала, и мысли мои путаются. — Генри Фримм не мог заставить вас… Нет, не Генри… Зачем это могло понадобиться Милларду Байноу? Отвезите меня домой.
Я отвернулся, поскольку загорелся зеленый свет, и включил первую скорость.
— Мистер Вулф все вам объяснит, — заверил я. — Что-нибудь съедите, выпьете и придете в себя. А он скажет, что …
— Нет! Я хочу домой! — Ее голос сорвался. — Я выйду на следующем перекрестке!
А ведь она вышла бы! Я понял, что переубедить ее не удастся. К ближайшему перекрестку мы подъедем уже секунд через двадцать, так что заговорить ей зубы я попросту не успею; если же начну ее уламывать, когда машина уже остановится, она не станет меня слушать и выскочит; если же я попытаюсь ее задержать, она заорет благим матом. Чувствовалось, что она уже и так взвинчена до предела.
— Ну, ладно, — великодушно согласился я. — Будь по-вашему. Едем домой. Я позвоню вам утром.
До Арбор-стрит — это в Гринич-вилидж — езды было всего минуты три, а движение в пасхальную ночь довольно скудное, сами понимаете. Не успел я притормозить перед домом 116, как Айрис в ту же секунду открыла дверцу и выскочила на тротуар. Правда, почти сразу всунула голову в машину и улыбнулась мне — вернее, попыталась. Улыбка вышла довольно жалкая и вымученная.
— И на том спасибо, — сказала Айрис. — Попробую уснуть, хотя вы здорово меня взбудоражили.
Я дождался, пока она зашла в подъезд, потом развернулся, доехал до нашего гаража, оставил машину, завернул за угол, протопал к нашему особнячку, поднялся на крыльцо, вставил ключ в замочную скважину, повернул, но — дверь открылась только на пару дюймов. Кто-то уже навесил цепочку. Я надавил на кнопку звонка и потом, прождав примерно с минуту, понял, что откроет мне сам Вулф, а не Фриц.
Звякнула цепочка, дверь распахнулась, и я вошел.
— Нет? — в его тоне чувствовалось облегчение. Чего от него еще ожидать? Не скажу, что он охотнее подвергся бы аресту за кражу цветов, чем необходимости допрашивать женщину, но облегчение было явным. Как-никак, час испытаний удалось отложить.
— Я ее вызволил, — сказал я. — И даже завлек в машину. — Но она заупрямилась, и даже доставь я ее сюда к вам, она закатила бы скандал, так что во избежание этого я отвез ее домой. Попытаю счастья завтра утром. У вас есть новости?
— Нет.
— Мурлыка не суетился?
— Нет. Я уже жалею, что мне рассказали про эту ванду.
Я вылупился на него.
— Не узнаю вас. В худшем случае нас посадят на тридцать дней, да еще, возможно, разрешат, чтобы Фриц приносил передачи.
Вместо ответа Вулф надавил на кнопку вызова лифта.
— Если нас лишат лицензии, то мы будем торговать орхидеями, — сказал я, желая поднять ему настроение, и прошагал в кабинет, чтобы запереть сейф.
В понедельник утром, когда мне позвонили из конторы окружного прокурора и пригласили зайти туда, меня дома не было. В четверть девятого, позавтракав, как всегда на кухне, я набрал номер Айрис Иннес и, не получив ответа, поднялся в спальню Вулфа в сопровождении Фрица, который нес Вулфу завтрак на подносе. Получив указания, я поднялся по лестнице, чтобы пожелать Мурлыке доброго утра, но застал бездельника еще в постели. Потом спустился в кабинет, достал из ящика своего письменного стола фотопленку и отправился размять ноги. На улице было так пасмурно, ветрено и промозгло, что я доверху застегнул все пуговицы на пальто.
Фотолаборатория на Сороковой улице возле Лексингтон-авеню должна была открыться в девять, если верить вывеске, однако к моему приходу дверь была еще заперта и мне пришлось ждать. Когда, наконец, появился угрюмый и заспанный детина, его и без того вытянутая морда перекосилась — обиделся, должно быть, что я стал свидетелем его опоздания, — так что мне пришлось извиниться. Верзила сразу расцвел и пообещал изготовить диапозитивы к пяти вечера. Что ж, на лучшее я не мог и надеяться. Я оставил ему пленку, разыскал телефон-автомат, позвонил — снова безуспешно — Айрис Иннес, после чего набрал номер, который знал лучше всех остальных.
Несколько секунд спустя в мое ухо ворвался голос Вулфа — ворчливый и раздраженный, как и всегда, когда его отрывали от священнодействия над орхидеями в оранжерее:
— Да?
— Диапозитивы будут готовы к пяти часам. Номер Айрис Иннес не отвечает. Я велел Фрицу не спускать глаз с Мурлыки и держать ушки на макушке. Продолжать?
— Нет. Тебя ждут в прокуратуре, и, я считаю, что ты должен идти.
— А вдруг бы я забыл вам позвонить?
— Нет. Ступай. Может быть, выудишь что-нибудь ценное.
И он брякнул трубку.
И с той самой минуты остаток дня превратился для меня в унылую, до отчаяния полосу неудач. Ни один детектив в мире не добыл меньше фактов за целых девять часов кряду, чем я в тот злосчастный понедельник. Первые два часа я потратил на Леонард-стрит в пустых препирательствах со следователем и помощником окружного прокурора. В результате все остались недовольны друг другом. Когда я отказался снабдить их сведениями, не относящимися непосредственно к событиям напротив Св. Томаса, эти умники вздумали было упечь меня как важного свидетеля, но потом, сообразив, что ничего, кроме головной боли, они не выиграют, поскольку Вулф пойдет на все тяжкие, чтобы меня выпустили под залог, они оставили свою затею. Основной сыр-бор разгорелся из-за фотопленки. Я признался, что вынул ее из фотоаппарата прежде, чем передал его Кремеру. Умники настаивали на том, что фотопленка это важная улика, а я ее укрываю. Я настаивал на том, что уликой может считаться только сам фотоаппарат, поскольку в полиции подозревают, что из него или из ему подобного была выпущена роковая иголка, тогда как пленка — моя собственность и если они попытаются затребовать ее по повестке, то у нас есть прекрасный адвокат. Причем я признал, что в том случае, если после проявления на пленке обнаружится нечто, могущее быть уликой (например, иголка в полете), то я буду обязан предъявить ее им. Наконец, помощник прокурора отказался от неравной борьбы и сказал, чтобы я убирался на все четыре стороны, оставаясь в пределах досягаемости. Когда же я возразил, что должен выполнять поручения Вулфа, он потребовал, чтобы я звонил ему по крайней мере каждый час.
Ох, уж эти поручения! Телефон Айрис Иннес попрежнему молчал. Я прошвырнулся на Арбор-стрит, но дверь квартиры Айрис мне тоже не открыли. Я заехал в «Газетт», и Лон Коэн сообщил мне, что Джо Херрика сейчас допрашивают у прокурора и что он может пробыть там целый день. С Айрис Иннес — та же самая история, а вот насчет Алана Гайса и Огастеса Пицци он не уверен. Потратив тридцать минут на обед (я на скорую руку перекусил в баре, который специализируется на устрицах и лобстерах), я заскочил в «Олловер Пикчерз, Инк», но желающих ответить на вопросы об Огастесе Пицци там не нашлось. Тогда, чтобы скоротать время, я воспользовался адресом Алана Гайса, который любезно предоставил мне Лон Коэн, сел на метро и доехал до «Вашингтон-хайтс». Что ж, своего я добился и время скоротал. Домовладелица, возбужденная до чертиков (еще бы, фотография одного из ее жильцов появилась в газетах!), готова была болтать со мной хоть до утра, но она была настолько косоглазая, а я настолько зол, что не стал задерживаться, откланялся и сделал три очередных звонка из ближайшего телефона-автомата: Айрис Иннес (никто не ответил), Вулфу (никаких новостей) и помощнику прокурора, фамилия которого была Дойль. Узнав от Дойля, что он хочет меня видеть, я даже обрадовался. Препираться с ним по вопросу о том, что считается уликой, а что — нет, ничуть не менее полезно, чем мое времяпровождение в последние часы, и несравненно более увлекательно. И я снова спустился в подземку.
Однако Дойль не стал возвращаться к дебатам об уликах. Не успел я сесть на стул напротив его стола, как помощник прокурора извлек из ящика стола какой-то предмет и протянул мне со словами:
— Знаком ли вам этот человек?
Я уставился на сделанную в полиции фотографию — необычайно высокого качества, — на которой была запечатлена в анфас и профиль столь знакомая мне личность. Я решил потянуть время и начал внимательно изучать снимок. Придя к выводу, что вдоволь налюбовался, я кивнул и небрежно бросил фотографию на стол.
— Божиться бы не стал, но он очень напоминает одного типа, с которым я как-то раз общался во время расследования… Минутку, я вспомню. Есть! Мурлыка! Года два назад. Я мог сдать его полиции за одну маленькую ошибку, которую он совершил, но не сделал этого. А в чем дело — он снова что-нибудь натворил?
