— Да что там говорить, — сказала она, — восемнадцать лет назад мне сплющили все внутренности в этом «Астон-Мартине». Время от времени это дает себя знать, но, пожалуй, так скверно еще не бывало.
— Надеюсь, теперь вы вполне оправились и чувствуете себя лучше.
— Нет, я чувствую себя так, словно меня переехали. И к тому же бешусь оттого, что пропустила две лучшие недели охоты и, возможно, пробуду еще две, а там и сезону конец.
— Ваша дочь сейчас здесь?
Мариам Мак-Ноутон была блеклой, невзрачной женщиной, лет двадцати пяти, которую совсем затмевала ее энергичная мать и которая делала какую-то работу в театре.
— Она здесь была, — ответила леди Воспер, — но ее муж наконец-то получил работу — впервые за полгода, — поэтому Мариам должна его морально поддерживать. Ну, а как вы, дружище? Надеюсь, не принесли с собой каких-либо неприятных известий?
— Неприятных известий? Я пришел узнать о…
— Шучу, старина. Моя мать, бывало, говорила, если пришел стряпчий, значит, кто-то умер или собирается умереть.
Энджелл беспокойно заерзал на стуле: она словно насквозь его видит.
— Ваша матушка была циником. Юристы ничем не отличаются от других людей, и, когда их друзья нездоровы, они, естественно, беспокоятся. Я проходил мимо вашего дома и подумал, не зайти ли справиться о вашем здоровье, а заодно и пригласить вас ко мне на бридж на следующей неделе. Ко мне собираются прийти Хоуны. Во вторник на той неделе…
— Ну что ж, это очень любезно с вашей стороны, но мой глупый доктор настаивает, чтобы я недельку отдохнула, а как только мне станет лучше, я тут же помчусь в Хэндли-Меррик — застать конец охоты. Пригласите меня, когда я вернусь. Я проживу в городе весь май.
Они поговорили о бридже, потом об аукционах; туманный мартовский день скудно освещал комнату, и леди Воспер зажгла настольную лампу; мимо окон мелькали спешащие домой с работы служащие. Энджелл никогда не имел точного представления, насколько леди Воспер богата. Ему была прекрасно известна привычка представителей высшего класса прибедняться, каково бы ни было их истинное материальное положение. Последний муж, третий виконт Воспер, не оставил ей большого состояния, но есть множество способов припрятать деньги, чтобы избежать налога на наследство.
В январе, когда Энджелл навестил ее с предложением продать их компании Меррик-Хауз, она со всей откровенностью сказала:
— Послушайте, дружище. Восперы прожили в этом чертовом месте целых двести пятьдесят лет, и я там прожила свои лучшие десять лет с Джулианом. Как поступит с имением Клод, если унаследует его, или Гарри — это их личное дело, но пока я жива, я с ним не расстанусь. Меня чувствительной не назовешь, но к Меррику я привязана.
Квартира, по его предположениям, тоже принадлежала ее мужу, обстановка была скорее солидной и дорогой, нежели изысканной; однако были здесь и кое-какие приятные вещицы, к примеру отличное серебро.
Он просидел еще с полчаса, а затем распрощался. Она явно не догадывалась о том, что ему сказал Матьюсон. Но дружба их не была настолько тесной, чтобы снова вот так неожиданно навестить ее, не боясь вызвать подозрений. Единственное, что он мог сделать, — это попытаться встретиться с ней в другом месте, где придется, случайно, за партией в бридж или еще где-нибудь, чтобы не упускать ее из виду и осторожно наблюдать издали. Однако ясно было одно, что на данной стадии никаких следов роковой болезни пока нет. С их последней встречи она ничуть не изменилась.
Полученный спустя две-три недели ответ Воспера гласил, что он заинтересовался их формально сделанным предложением и пересылает его в контору «Холлис и Холлис» на их рассмотрение, чтобы получить совет. Энджелл сообщил по телефону эту новость Фрэнсису Хоуну, и Хоун сказал:
— Приходите сегодня обедать, и мы попытаемся разработать план действий. Кроме меня и Анджелы, никого не будет, а она в курсе дела.
Это был как раз день аукциона у Кристи, и там были три-четыре отличные вещицы, которые Энджелл жаждал заполучить, особенно рисунок Джона[3], пленивший его с первого взгляда. Он не думал, что за него запросят чрезмерную цену, но, по правде говоря, никогда не любил оставлять заявку на торгах у аукциониста. Поэтому он уговорил Мамфорда пойти вместо него на две условленные на утро встречи — на что Мамфорд, нехотя, согласился, а сам провел эти часы на аукционе. Он ушел оттуда с рисунком Джона, цена которого, к его неудовольствию, была сильно поднята перекупщиком, а также с небольшим очаровательным китайским рисунком на шелке, без подписи, но под названием «Сверчки и цветы».
Когда он делал заявку на этот рисунок, ему в голову вдруг пришла мысль, что леди Хоун весьма чувствительна к благородным жестам и будет весьма уместно и кстати преподнести ей сегодня небольшой подарок. Но одних цветов мало, а коробка шоколада — неблагоразумно, поскольку леди Хоун ведет обычную глупую борьбу, чтобы похудеть. Какое-нибудь украшение — чересчур дорого. А что если флакон духов? Какая женщина устоит перед хорошими духами? По всей вероятности, магазин P. X. Эванса должен располагать большим выбором.
Было начало шестого, когда Энджелл вошел в магазин и сразу направился к справочному бюро — узнать расположение отделов. Он шел важно, твердой, солидной походкой, в которой не было еще ни малейшего намека на развалку, столь характерную для полных мужчин. Парфюмерия помещалась на нижнем этаже, и, еще не дойдя до прилавка, он увидел ее. Она никого в этот момент не обслуживала, поэтому он сразу направился к ней.
— Можете вы мне посоветовать какие-нибудь хорошие французские духи?
Она подняла на него безразличные глаза, но тут же узнала его, и приветливая, очаровательная улыбка осветила ее лицо.
— О, мистер… Добрый день! Значит, вы уже вернулись.
— Я вижу, что и вы тоже.
После прохлады на улице здесь было чересчур жарко.
— О, да, я вернулась в прошлую субботу! Я сказочно провела время. А вы?
— Я вернулся в Лондон на следующий день к вечеру. У меня был короткий деловой визит. Сразу видно, что вы побывали на солнце. Совсем черная.
— Спасибо, да. — Она прикусила нижнюю губу и бросила взгляд на продавщицу, стоящую дальше, за прилавком. — Выпало лишь два пасмурных дня, и один день шел снег. Я никогда еще не ходила на лыжах в снегопад. Это что-то особенное! Вы ходите на лыжах?
— Нет, у меня для этого не хватает времени.
Наступила пауза, две или три покупательницы прошли мимо с корзинками для покупок и сумочками из змеиной кожи. Он заметил, что синяк или родинка у нее на шее исчезли.
— Вы сказали, сэр, что хотите приобрести духи?
— Да. Для подарка, понимаете? Наверное, неплохо бы фирмы «Диор».
— О, да, разумеется. У нас как раз эту неделю консультирует специальный представитель фирмы «Диор». Мисс Портер, она вон там. И будет рада дать вам совет.
Он взглянул поверх ее головы на ряды коробок и флаконов.
— Какая разница, она мне даст совет или вы?
Ему показалось, что она слегка покраснела.
— По правде говоря, никакой, но ведь она специалист. На этой неделе она как раз здесь, и я подумала…
— «Мадам Роша», — сказал он, продолжая разглядывать флаконы. — Я передумал. Вместо «Диора» я возьму «Мадам Роша». Поможете мне выбрать?
Она снова улыбнулась своей необычайно приятной и щедрой улыбкой.
— Это для вашей жены, сэр?
— Я не женат. Это для жены моего компаньона.
По сути дела он уже сделал выбор: либо покупаешь «Мадам Роша», либо нет; вопрос был только в размере флакона, но он, весь вспотев, ухитрился благодаря этому протянуть время. Подходит ли тут слово «ухитрился»? Возможно, под ним подразумевалось нечто более тонкое, чем то, что было у него в этот момент на уме? Пока другие продавщицы начали потихоньку готовиться к закрытию, он, наконец, принял решение и сказал:
— Моя фамилия Энджелл — Уилфред Энджелл. У меня здесь нет счета, но, полагаю, я могу уплатить чеком?
— Конечно, сэр. Да, конечно, — даже и теперь она не осмелилась назвать свое имя, что, по его мнению, свидетельствовало о ее хорошем воспитании, поэтому он сам спросил, как ее зовут.
— Фридель, — ответила она. — Перл Фридель.
— Это английская фамилия?
— Мой отец родом из Австрии. А мать была англичанкой. Говорят, я похожа на нее.
— Много лет назад я знал одну женщину, которую вы мне напомнили. Ее звали Анна Тирелл. У нее в роду были датчане, хотя выглядела она совсем англичанкой, как вы.
Заворачивая подарок, она склонила голову набок, но он чувствовал, что ей нравится то внимание, которое он ей оказывал, — как того и следовало ожидать. Ему определенно нравилась ее манера держаться и разговаривать, да и внешность. В ней чувствовалось достоинство. Или это ему только казалось из-за ее высокого роста и полноватой комплекции? В ней было что-то скульптурное. Но в отличие от статуи ее грудь равномерно вздымалась.
