Также были приняты все меры, чтобы ни одно слово, сказанное Ословым на секретном допросе, не просочилось наружу. Страшные факты, которые открылись в ходе этого разговора, подтверждались содержанием жуткого письма. Так, благодаря очевидному правдоподобию собранной информации, руководство нашего штаба отбросило всякие сомнения.
Вернувшись на поезде из Пограничной, где он провел две недели, Ослов вышел из вокзала, сел в такси и, читая газету, доехал до Ямской. Там автомобиль заглох, и он, ни о чем, разумеется, не подозревая, вышел с легким сердцем из машины и отправился пешком в «Центральную». На месте Ослова встретила родня, и он поднялся на третий этаж, где и был схвачен вместе с семьей, едва часы пробили три. Члены поисковой комиссии уже поджидали его и тотчас осуществили задуманное. Вместе с Ословым были задержаны мать, жена и дочь. Пленников заперли в танцевальном зале. В коридоре черного хода поставили ефрейтора жандармерии, и начался допрос с пристрастием по содержанию письма.
В целом (подробностей Нина не помнила) из послания становилось ясно следующее.
Во-первых, учитывая успехи радикальных групп в европейской части России, Ослов якобы собирался предать будущей весной белых и уже начал вести тайные переговоры с красными. Он также активно готовился к захвату Харбина к судя по всему, сообщал шпионам (чья сеть распространилась по всему городу) сведения о дислокации и планах японской армии. Поэтому все, что происходило в особняке на улице Китайская, не являлось для красных тайной.
Во-вторых, Ослов распускал слухи, будто японская армия под давлением Сената США скоро отступит в Сибирь. Также он упорно настаивал на том, что возведение японской армией долговременных укреплений в Харбине не более чем уловка, призванная прикрыть поспешное отступление войск.
Это был своеобразный маневр Ослова. Похоже, он желал укрепить собственное положение и, пренебрегая интересами Японии, склонить общественное мнение на сторону красных.
В-третьих, похищение ста пятидесяти тысяч иен было организовано Ословым. На эти деньги он надеялся тайно вывезти семью (уничтожив попутно штаб японской армии) и присоединиться к коммунистическим лидерам, действующим в Пекине и Шанхае.
Разумеется, все перечисленное следовало держать в тайне.
Подпись гласила: «Сочувствующий Японии эмигрант».
По словам Нины, на допросе, кроме вооруженных членов поисковой комиссии, присутствовали двое незнакомых мужчин средних лет в пиджаках. Оба были светлокожие и хорошо говорили по-русски. Возможно, штабные офицеры японской армии.
Поначалу многоопытный интриган оборонялся, но, быстро смекнув, в чем дело, пошел в контратаку. Ослов, дескать, сам обращал внимание вышестоящих чинов на нелепые слухи, будто он шпион красных, и теперь, мечтая о пресечении этих россказней, не станет оправдываться. Семья же его состоит из пожилой матери, больной супруги и дочери. Они совсем не интересуются ни военными делами, ни политикой, и потому не сообщат ничего ценного даже под пытками. А вот офицеры японской армии, которые так всполошились из-за какого-то письма, обесчестят себя, прибегнув к грязным методам. Разумеется, письмо прислал кто-то из многочисленных завистников, которым покоя не дает его сотрудничество с японским штабом. Однако есть основами подозревать, что некоторые тайные сведения действительно попали к красным. Три недели назад Ослов виделся в доме на окраине с больным генералом Хорватом. Не подымаясь с постели, тот сказал: «Ослов! Кажется, о секретных депешах японской армии, которые ты должен передать белым, узнал кто-то еще. Тыловая служба недоумевает: точки, где японцы закупают провиант, разорены красными. Будь острожен, в утечке могут заподозрить тебя!» Также Хорват сказал, что в случае конфликта может поручиться за Ослова. «Пускай приедут в Старый Харбин и заглянут в дом в дом у полей, где спит Хорват. На машине дорога займет не больше Десяти минут».
Что касается недавнего путешествия, оно непосредственно связано с фактом утечки. Ослов решил самолично разузнать, ведь недопонимание в этом вопросе неизбежно подорвало бы доверие к его персоне как японцев, так и белых. В течение полутора недель он пытался докопаться до правды и вернулся не с пустыми руками. У него имеются карты Маньчжурии и Сибири с особыми пометками. Сопоставив эти данные с штабными приказами, он может разоблачить красных шпионов и вычислить источник утечки. Ослов уже распорядился принести подробный план Харбина. На нем он укажет здания, где находятся шпионские гнезда, обнаруженные до сего дня. Но Ослову нужны гарантии безопасности, поскольку информация, которую он готов открыть, носит весьма неожиданный характер.
Вдобавок Ослов заявил, что в целом представляет, как произошло ограбление, и догадывается, кто отправил анонимку. Судя по грамматике и оборотам, автор не является русским, да и подпись «Сочувствующий Японии эмигрант» абсолютно неуместна. А значит, эта депеша — чья-то уловка, но явно не белых и не красных.
Ослов, конечно, понимает, что в таком деле нужны доказательства, и со временем обязательно их предоставит. Он выяснит все обстоятельства этого инцидента и разузнает, где скрываются воры и находится тайник с деньгами. Ослов хитро подловит преступников и подтвердит свою невиновность. Его люди обыщут каждый закоулок Харбина, никак не вмешиваясь в дела японской армии.
«Упаси боже, чтобы деньги попали в руки красных! Вы даже не представляете, что тогда...» — под конец Ослов запутался.
Конечно, речь его не была стройной, и допрос занял битых три часа. Затем Ослов вытащил тетрадь и, ставя крестики на схемах и планах, принялся рассказывать во всех подробностях о шпионской деятельности красных, что также заняло не менее двух часов.
Нина, прижимаясь к отцу, бесстрастно слушала его объяснения и лишь время от времени говорила, что кактусы засохнут. Всякий раз Ослов бросал на нее суровый взгляд, и казалось, был готов стукнуть девушку карандашом по голове. Наконец она взмолилась, чуть не плача:
— Папа! Можно я их полью? Одна нога здесь, другая там! Папочка, ну пожалуйста.
Мать усадила ее к себе на колени. Возраст Нины, которая накрасилась как танцовщица, было не определить, и жандарм решил, судя по инфантильному поведению, что девочке лет четырнадцать.
Объяснения Ослова становились все детальнее, пока он не заключил, что красные окопались в Харбине — в самом штабе или неподалеку. Он даже дошел до того, что Хосигуро и Тонаси лишь исполнители, которые действовали по указке кого то из штаба... В качестве косвенного доказательства своей версии Ослов привел тот факт, что приказы, отданные в штабе, стали известны третьим лицам, когда он пребывал в Мукдене, да и кража случилась а его отсутствие.
Ослов говорил и говорил, но вдруг Нина вскочила с колен матери и со слезами в голосе закричала:
— Папа! Кактусы насохнут! Мне надо их полить!
Штабные и жандармы наивно купились на эту уловку. К сожалению, никто из них не разбирался я растениях, вдобавок время уже было позднее, и они, вероятно, решили что девочка капризничает из-за голода.
Нина не унималась и без умолку твердила о кактусах что, конечно же, всех раздражало. Отец, которого она постоянно перебивала, метал сердитые взгляды, а бабушка и мать всхлипывали, уткнувшись в платки. Допрос прервали. Двое штабных (что были в пиджаках) принялись шептаться, и вскоре тот, что моложе, открыл дверь залы и спустился лестнице. Возможно, он отлучался переговорить с командиром. Вернувшись, мужчина сказал:
— Его светлость генерал-майор *** придет в десять, чтобы продолжить допрос, В перерыве вам разрешается поесть. Насчет девочки особых распоряжений не было, она может ненадолго выйти. Под эти крики невозможно работать! Но Нина, возвращайтесь поскорей.
И вот в половине девятого Нина поднялась на крышу и, делая вид, что поливает кактусы, спешно переставила их, отправив таким образом сообщение красным. Вскоре она услышала на лестнице мои шаги и спряталась за трубой. Когда же девушка увидела, что я, самый обычный рядовой, пересчитываю кактусы и разглядываю часовую башню, она потеряла голову.
