– Она по-прежнему глядит в потолок?
– Она не могла. Мы занимались этим, стоя в телефонной будке.
– Ты меня хочешь?
– Еще не знаю.
Жовис сгорал от нетерпения. Чересчур долго. Он не понимал, почему все происходит не так, как в первую ночь, он чувствует себя почти обделенным. На несколько минут воцаряется тишина. Что-то падает на пол, быть может книга, которую до этого читала женщина.
– Ты устала?
– Нет. Этой ночью мне хочется нежности.
– Ты не шутишь!?
– Обращайся со мной, как если бы это было в первый раз.
– А что было в первый раз? Честное слово! Я об этом позабыл.
Больше он почти ничего не слышит. Ему, однако, кажется, что они шепчутся, и в то же время он различает как бы медленное и ритмичное движение обоих тел.
– Так тоже хорошо.
– Ты находишь?
– Я ни разу не встречала такого мужчину, как ты.
– А я не встречал женщины, которая заменяет всех женщин.
– К счастью, это не так, и ты продолжаешь встречаться и с другими!
– Другие – это работа.
Затем снова шепот: поначалу очень тихий, он нарастал крещендо, пока не стал как бы жалобой ребенка.
Жовис недоволен. Он злится на себя за то, что прождал так долго, за то, что напрасно боролся со сном. Он уже не очень сожалеет о том, что заснул в предыдущую ночь. Кто знает, может, ничего и не было? Возможно, эта пара спокойно заснула, как обыкновенно поступают
Бланш и он.
Он силится придать смысл обрывкам услышанных фраз. Речь идет о каком-то «Мерседесе», о пятнадцати тысячах франках, о важном провинциальном буржуа, который в своих краях был мэром. Какой-то бар, в котором этот мужчина облокотился о стойку напротив человека по имени Леон...
Бланш вздыхает и разом поворачивается на правый бок, при этом сон ее остается по-прежнему глубоким.
Он засыпает, а в половине седьмого она кладет ему руку на плечо, прошептав:
– Пора, Эмиль.
Он мрачно смотрит на жену – на ней платье из синего хлопка, которое служит ей домашним халатом, – затем он смотрит, как проникают в окно солнечные лучи, по мере того как она открывает ставни.
Накануне вечером он ничего не пил, и все же голова у него раскалывается.
– Ты плохо спал?
Внимательная к малейшим изменениям в его лице, Бланш подмечала все.
Это было правдой, но он уже не помнил, что ему снилось. Какая-то длинная блестящая машина вроде тех, в которых, как он видел по телевизору, разъезжают главы государств и стоя приветствуют толпу. Он был в этой машине – и его там не было. Все представлялось чересчур туманным, так что он не мог навести порядок в этих образах.
Его мучит жажда, и он идет в ванную и наливает себе стакан воды. Ален, лежа в ванне, читал детектив, что напомнило ему один эпизод этой ночи.
– С каких пор ты читаешь эти идиотские книги?
– Все их читают. Даже политические деятели. Об этом было написано во вчерашней газете...
Ален, наверное, тоже, в свою очередь, заметил ворчливое настроение отца, поскольку такое с Жовисом случалось редко. За завтраком он не проронил ни слова.
– Значит, ты считаешь, я могу согласиться?
– Согласиться на что?
– Согласиться работать в яслях-саду.
Все выходило как-то слишком быстро. Она рассказала ему об этом только вчера, и он и не представлял себе, что, оказывается, уже нужно принимать решение.
– Как хочешь.
– Тебе это неприятно?
– Вовсе нет.
– Но ты ведь недоволен?
Ален наблюдал за ним, как будто чувствовал что-то ненормальное в его поведении.
– Да нет же.
– Я всегда могу сказать ей...
– Кому?
– Мадам Лемарк. Я могу найти какой-нибудь предлог, отложить решение на более поздний срок.
Он не отвечал. У него болела голова, во рту было вязко, и кофе казался ему невкусным. Он закурил сигарету, у которой тоже оказался неприятный вкус.
– О чем ты задумался?
– Я?
Это выглядело абсурдно. Ни разу в жизни он не был пьян, ни разу не испытал мук похмелья – и вот он в этом состоянии: ему не по себе, мозг затуманен, отвечает невесть что.
– Мы вернемся с тобой к этому разговору сегодня вечером.
Он взглянул на нее с упреком: этой своей фразой она подчеркивала, что считает, будто он чувствует себя не в своей тарелке.
– Было бы лучше, если бы ты ответила «да».
Он вышел с Аденом на улицу и остановился возле выстроившихся вдоль авеню машин. Просторный подземный гараж, строящийся для обитателей Клерви, будет готов лишь в начале зимы.
– Держу пари, она выжимает больше двухсот.
Он вздрогнул. Они с сыном стояли возле открытой спортивной машины с кузовом красивого красного цвета, с черными кожаными сиденьями.
– Кому, по-твоему, она принадлежит?
Мальчик задрал голову, чтобы окинуть взглядом окна дома. Эмиль-то знал ответ. Несомненно, это была та самая машина, что развернулась и остановилась предыдущей ночью, это ее он слышал, и принадлежала она соседу, которого он знал только по голосу да по словарному запасу, но он предпочитал не думать об этом сейчас, когда они с сыном стоят в ярком свете солнечного утра.
Он захлопнул дверцу своего «Пежо», машина тронулась с места, и они пересекли пустырь, на котором копошился бульдозер, перекрывавший своим лязгом гул самолетов, чей белый шлейф виднелся в синеве неба.
– Будет жарко.
Теперь уже настал черед Алена не отвечать – он был погружен в чтение учебника по алгебре.
– Извини, – пробормотал не заметивший этого отец.
Что за профессия могла быть у соседа, если она вообще у него была? Возвращался он поздно ночью, и, похоже, делал это не ради собственного удовольствия. Он не был барменом, поскольку говорил о неком Леоне, находившемся по ту сторону стойки бара, пока Алекса...
Алекса была не единственной: существовала еще Ирен, с которой он занимался любовью в телефонной будке.
Продавал ли он машины? Покупал ли он их? Это он заполучил пятнадцать тысяч франков или же он их заплатил?
Что касается Малыша Луи, который «свистнул» машину...
– Осторожно! Ты рулишь влево.
Он покраснел из-за того, что сын уличил его в промахе. Спустя полчаса на террасе кафе на Вогезской площади он чуть было снова не покраснел, заказав бокал пуйи. Это становилось привычкой. Он всегда был строг по отношению к себе и поглядывал с долей презрения на тех людей, которых можно видеть с раннего утра пьющими вино или что-нибудь покрепче у стойки бара.
Сегодня он пил не для того, чтобы пить. Скорее всего, он хотел вернуть атмосферу вчерашнего вечера, свое настроение, возбуждение, которое испытывал на протяжении почти всего дня.
Вино было прохладным, бокал запотевшим, официант безразличным. Он развернул газету.
В ту ночь речь шла о «Карийоне», что могло быть названием кафе, ресторана или кабаре. Скорее, кабаре, поскольку мужчина возвращался оттуда посреди ночи.
Он встал и направился к телефонной кабине, вспомнив при этом о той самой Ирен, которая, похоже, была девицей без комплексов. Нашел в телефонном справочнике один «Карийон» на бульваре Сен-Мартен, но то была часовая мастерская. Имелся даже один мсье Анри Карийон, который работал эксперт-бухгалтером и проживал на улице Коленкур. Одна мадемуазель Ортанс Карийон без определенных занятий.
Наконец, «Карийон Доре» [5], кабаре, улица де Понтье. Было всего лишь половина девятого. Он вполне успел бы сходить взглянуть на него, но сам себе показался бы смешным, если бы сделал это.
Зачем он лезет не в свое дело? Соседи ему – никто. Он бы даже не узнал их на улице.
И вот он вмешивается в их частную жизнь!
– Официант! Еще одну порцию...
Он скрещивает и снова разводит ноги, хватает газету с соседнего стула, затем кладет ее обратно.
– Сколько с меня?
Читать ему не хотелось. Эмиль уже давно не заглядывал в квартал Елисейских полей. Он сделал круг по левому берегу, прошелся вдоль набережных, пересек мост де ла Конкорд. Все машины в этот час стекались к Парижу и образовывали стадо, разрезаемое на части белыми жезлами полицейских и красным светом светофоров.
Шагая по Елисейским полям, он заметил стеклянную витрину агентства «Барийон». Взору прохожих открывалась просторная комната из белого мрамора, туристические плакаты и сверкавшие столы, дожидавшиеся служащих, стулья, зеленые кресла для клиентов. Стол побольше, с тремя-четырьмя телефонами, в глубине помещения, принадлежал господину Арману-Барийону-сыну.
Старому же Барийону было восемьдесят два года, и он сохранял за собой кабинет в штаб-квартире на бульваре Пуассоньер, где за последние шестьдесят, если не больше, лет ничего не изменилось.
Любопытство, проявляемое Эмилем к соседям, показалось ему еще более смешным. Барийоны, их агентства, г-н Луи, г-н Арман и предок г-н Франсуа, которого знали только по фотографии, где он был с бакенбардами и в рединготе, олицетворяли долг, покой души и ума, ну и успех Жовиса тоже: поскольку он много работал, то стал одним из важных винтиков в этом предприятии.
