Питер, чувствуя, что любого человека, страдающего от таких вполне естественных чувств, следует поощрить, посоветовался с чиновником, осуществляющим надзор за условно осуждёнными, и устроил её на работу к портнихе, где она прекрасно проявила себя. В сентябре после помолвки, обнаружив мать на грани нервного срыва, а невесту в состоянии подавленной паники, он разыскал мисс Манго и привёл домой ради эксперимента. Собеседование прошло удовлетворительно, он вызволил её из мастерской и направил подучиться парикмахерскому искусству, и вот теперь она оказалась здесь на Одли-Сквер, сопровождаемая целой библиотекой руководств по этикету и полным собранием сочинений мистера П. Г. Вудхауза, [39] которое, довольно справедливо, считала точнейшим справочником по жизни общества как на нижних, так и на верхних этажах. Как у д’Артаньяна, у неё не было никакой практики, но имелись глубокие знания теории профессии, как университетский учёный, она впитывала информацию из печатного текста, — короче говоря, у неё был ум такого типа, с которым Харриет знала, как иметь дело.
Сама же мисс Манго была в восторге от воплощения собственной мечты. Она считала, что всё должно подчиняться правилам. Обращение к ней по фамилии давало ей острое удовлетворение, строгость одежды и чопорность манер заставили миссис Трапп выглядеть рядом с ней расфуфыренной, а Бантера несдержанным. В свободное время она посещала театры и ходила в кино (уже звуковое), отмечая ошибки в поведении людей и рассылая гневные письма на киностудии. Казалось, она рассматривала Питера как героя кинофильмов, который, каким-то чудесным образом, оказался безукоризненным в каждой мелочи, и соответственно относилась к нему с нескрываемым обожанием. Её уважение к мистеру Бантеру, как к продюсеру Питера, было хотя и глубоким, но слегка омрачено конкуренцией. Она настолько стремилась, чтобы её собственное шоу конкурировало с его произведением, что Харриет почувствовала себя обязанной помогать, проявляя вынужденный интерес к нарядам.
Имелись также тайны и проблемы в повседневных домашних делах. Казалось, Мередиту просто по положению надлежало чистить серебро, тогда как миссис Трапп лично мыла севрский столовый сервиз. [40] В компетенцию посудомойки входили лишь прозаические тарелки и чашки. Харриет приступила к изучению этих домашних тайн с антропологическим любопытством — понятно, что она-то была из другого племени, — но затем однажды пришла в замешательство, обнаружив, Бантера за чисткой прекрасной пары строгих серебряных подсвечников, которые украшали приставной столик в библиотеке.
— Но Бантер, почему за этим не следит Мередит? — спросила она.
— Его светлость особо привязан к ним, миледи, — сказал Бантер, делая паузу в занятии. — Думаю, они у него с тех пор, как отец подарил их ему для украшения комнаты в Баллиоле. Они работы Поля де Ламери, миледи, лондонского серебряных дел мастера, приблизительно 1750 года. Я всегда чищу их сам.
Помимо привилегии, дарованной паре подсвечников, сам владелец дома дал новые направления для открытий. Его жена уже поняла, что у него имелись и другие интересы в жизни помимо крикета, преступлений и старинных книг, — теперь она увидела, что эти интересы приняли практическую форму совещаний с агентом по недвижимости, занимающих в среднем два утра в неделю. Этот агент работал на внешней границе северного Лондона в быстро растущем районе. Оказалось, что Питер не просто был обладателем земли, но фактическим владел большим количеством недвижимости и имел под командой архитекторов и строителей. Мистер Симкокс, агент, непрерывно суетился, доставляя наброски, корреспонденцию и светокопии. Питер с бесконечным терпением вникал в мельчайшие детали, как если бы, по замечанию потрясённой Харриет, он специально хотел опровергнуть мнение, что богатство и титул заставили его потерять связь с живым миром и обычными проблемами простых людей. С другой стороны, он был эстетически безжалостен, поэтому особенностями владений Уимзи был простор и комфорт в пабах, сверкание раковин в посудомоечной, и свирепое вето владельца на всякие бунгало, оцинкованное железо, и фахверковые здания — эти ублюдки эпохи Тюдоров.
У Питера были и личные предпочтения, с которыми приходилось считаться. Его физическая подготовка иногда озадачивала Харриет. Хотя он при необходимости мог скакать на лошади, плавать и играть в крикет, он не обладал ни одним из признаков спортивного наркомана. Тем не менее, он был в прекрасной форме и за исключением случайной головной боли на нервной почве, казалось, никогда не болел. За этим следили месье д'Амбуаз и мистер Матсу. Харриет предпочитала месье д'Амбуаза, несмотря на его нудные и едва ли заслуживающие доверия рассказы, призванные доказать его происхождение от Большого Бюсси. [41] Он относился к Питеру с должным уважением и хвалил за успехи в фехтовании. Напротив, мистер Матсу, жилистый японец, который едва доставал до плеча своего ученика, был лаконичным и скупым на похвалы. Любой мог считать Питера опытным борцом джиу-джитсу, пока не видел, как мистер Матсу легко укладывает его на ковёр, обращаясь с ним так, как какая-нибудь проворная горничная с громоздким ватным одеялом. Мистер Матсу не видел Питера в течение нескольких месяцев и нашёл, что тот сильно сдал.
— Ничего не поделаешь, Матсу, — сказал Питер, кряхтя под сильными руками массажиста. — Я не молодею, ты же понимаешь.
— Не слишком старый, — грубовато ответил мистер Матсу. — Слишком много ресторана, слишком много автомобиля, слишком много жены.
— Да будь ты проклят, — ответил Питер и в следующей схватке уложил мистера Матсу на спину и удерживал почти шесть секунд.
— Лучше, — сказал мистер Матсу, освобождаясь от захвата, — но, пожалуйста, не выходи из себя: очень плохо выходить из себя в длительной схватке.
Затем имелся ещё целый ряд причуд и нелепостей: бесконечное ничегонеделание в ванной; мучительная шумиха из-за вскочившего прыщика или небрежно закрытого зонтика; какой-то иррациональный ужас перед тем, что однажды придётся носить зубные протезы, — это заставляло милорда спешить к дантисту при первых признаках проблемы, нарушая все договорённости. Были инкунабулы [42] и фортепьяно, здоровье которых требовало ежедневного измерения температуры в библиотеке и музыкальной комнате; была страсть к ритуалам, в результате которых, например, за обеденным столом их разделяло десять футов красного дерева, и, чтобы задать какой-нибудь вопрос, Харриет приходилось посылать лакея. И существовал нелепый контраст между застенчивостью Питера как мужа и его уверенностью в себе как любовника, в результате чего в постели он не подавлял чувств и был воплощением страсти, в то время как его ненависть к любому публичному выражению эмоций уравновешивалась лишь его сокрушительной откровенностью при полном игнорировании присутствия собственных слуг.
Леди Питер Уимзи, глубокомысленно покусывая мундштук, сделала паузу в работе и посмотрела в окно. Она начинала понимать, почему иногда брак препятствует карьере писателя. Эмоции любви — во всяком случае, свершившейся и удовлетворённой любви — вовсе не стимулируют творческое воображение, а погружают его в сон. Отсюда, предположила она, недостаток действительно радостных стихотворений о любви на любом языке. Этим утром она потратила впустую бездну времени просто вследствие полной неспособности сконцентрироваться. Но днём она села с решимостью закончить главу. На улице шёл безжалостный дождь, поэтому искушения выйти не возникало; Питер отправился на какую-то деловую встречу, поэтому, удалившись с глаз долой, он вполне мог временно уйти и из сердца вон. В небольшой комнате, примыкающей к кабинету Харриет, мисс Брейси, секретарша, сидела перед молчащей пишущей машинкой, с тихим укором занимаясь вязанием джемпера. Мисс Брейси всегда выглядела укоряющей, если перед ней не было рукописи для перепечатки. Она была быстрой и эффективной работницей, и стоило большого труда постоянно обеспечивать её занятость.
«Просто прорва какая-то!» — подумала Харриет. Она зажгла новую сигарету и аккуратно разместила локти на столе, готовясь вернуться к подробному и научному описанию десятидневного трупа, выловленного полицией из городского резервуара с водой. Это был именно тот объект, который способен отвлечь от мечтаний.
Но, как писал доктор Донн в своих проповедях, она была в том настроении, когда готов бросить занятия из-за «жужжания мухи, грохота кареты, скрипа двери…» [43] Звон упряжи и цоканье копыт под окном были звуками, достаточно необычными, чтобы их исследовать. Она выглянула наружу. Брогам [44] с толстым кучером и двумя жирными, с лоснящейся шкурой лошадями подъехал и остановился перед дверью. Было очевидно, что с визитом явилось нечто значительное — что-то, что никогда не заехало бы к мисс Харриет Вейн, но способно в любой момент без предупреждения потребовать доложить о себе леди Питер Уимзи. Её светлость, подавляя естественное побуждение мисс Вейн вытянуть шею из окна как можно дальше, положила на стол ручку и задалась вопросом, одета ли она соответствующим образом, чтобы встретить гостью независимо от того, что за добрая фея выпорхнет из этой тыквы-кареты.
