Дон Уинслоу - Власть пса

Младенец лежал мертвый в объятиях матери.

Артур Келлер сразу понял по тому, как лежали тела: мать сверху, младенец под ней, — что она пыталась прикрыть свое дитя. Наверняка она понимала: ее мягкое тело не преграда для пуль из автоматов, да еще с такого расстояния, но действовала, видимо, инстинктивно. Мать всегда загораживает ребенка от боли своим телом. И она бросилась, перевернулась, когда пули настигли ее. И упала на сына.

Но неужели она и вправду думала, что сумеет спасти ребенка? Может, и нет, подумал Арт. Может, просто не хотела, чтобы ребенок видел смерть, пламенем вырывающуюся из дула винтовки. Может, хотела, чтобы последним ощущением ребенка в этом мире было тепло ее груди, тепло любви.

Арт — католик. В свои сорок семь он видел немало мадонн. Но ни одной похожей на эту.

— Cuernos de chivo, — слышит он слова.

Сказанные тихо, почти шепотом.

— Cuernos de chivo.

Рога Козла — прозвище автомата «АК-47».

Арт уже и сам увидел: сотни гильз 7.62 калибра валяются на цементном полу патио, а также гильзы от ружей 12-го калибра и, кажется, 5.56-калибровых тоже. А эти от «АР-15». Но в основном тут гильзы от «cuernos de chivo», любимого оружия мексиканских narcotraficantes [1].

Девятнадцать трупов. Еще девятнадцать жертв в Войне против Наркотиков, думает Арт.

За время своей четырнадцатилетней войны с Аданом Баррерой он привык смотреть на трупы — сколько он их уже навидался. Но не девятнадцать. Не трупы женщин, детей, младенцев. Только не это.

Десять мужчин, три женщины, шестеро детей.

Их выстроили у стенки патио и расстреляли.

Разнесли на куски, думает Арт, скорее так. Разнесли на куски ливнем пуль. Какое-то неправдоподобное количество крови. Лужа размером с большую машину, подернутая подсохшей черной пленкой в дюйм толщиной. Кровь забрызгала стены, блестит черно-красными каплями на траве аккуратно подстриженной лужайки. И оттого стебли травы кажутся ему крохотными окровавленными кинжалами.

Наверное, они отбивались, поняв, что произойдет. Сорванные с постелей посреди ночи, вытащенные в патио, выстроенные у стенки, все же кто-то из них затеял драку, вон мебель перевернута. Тяжелая, кованого железа мебель. Осколки стекла блестят на цементном полу.

Арт опускает глаза и видит... Боже, да это кукла — на него уставились карие стеклянные глаза. Кукла и маленькая симпатичная зверушка, пегий пони из пластика, — лежат в крови у стены казни.

Дети, думает Арт. Вырванные из сна, они схватили свои игрушки и прижимали к себе особенно крепко, когда в них начали палить из автоматов.

Вдруг не к месту выплыла картинка: мягкий слоненок, игрушка из его детства, с ней Арт всегда спал. Вместо одного глаза у слоненка была пуговица. Заляпанный рвотой, мочой, всякими-разными детскими миазмами, пахнущий этим всем. Мать отобрала слоника, пока он спал, и заменила его новым — с двумя глазами и приятным запахом; проснувшись, Арт поблагодарил, а потом раскопал старого в мусорной корзине и опять взял себе.

Арт Келлер слышит, как раскалывается на куски его сердце.

Он быстро переводит взгляд на тела взрослых.

Кто-то в дорогих шелковых пижамах и пеньюарах, кто-то в майках. Двое, мужчина и женщина, обнажены, — словно пули разорвали их сонное объятие после жаркой любви. То, что прежде было любовью, думает Арт, теперь превратилось в непристойность.

Один труп лежит у противоположной стены. Старик, глава семьи. Возможно, его застрелили последним. Заставили смотреть, как убивают всю его семью, а потом расстреляли и его. Это милосердие? — размышляет Арт. Может, так проявилось какое-то извращенное милосердие? Но тут он видит руки старика. Ему выдрали ногти, потом отрубили пальцы. Рот у него еще распахнут в замершем крике, и Арт видит: пальцы прилипли к языку.

Что означает, убийцы считали: кто-то в его семье был dedo. Палец означает — доносчик.

И на эту мысль навел их я.

Боже, прости меня!

Арт оглядывает расстрелянных, пока не находит того, кого искал.

А когда находит, ему сводит желудок, и приходится бороться с подступающей тошнотой: с лица молодого парня кожа ободрана, как шкурка с банана, лоскуты плоти непристойно свисают с шеи. Арт надеется, что они сделали это после того, как убили его. Но про себя знает правду.

Нижняя часть черепа парня разворочена. Ему выстрелили в рот. Предателям стреляют в затылок, доносчикам — в рот. Они думали, что доносчик — это он.

Да ведь ты и хотел, чтобы они так думали, говорит себе Арт. Посмотри правде в глаза: все получилось так, как ты замышлял.

Однако такого я не предвидел. Даже представить не мог, что они вытворят такое.

— Но тут должны же быть слуги, — говорит Арт, — работники.

Полиция уже обыскала дома прислуги.

— Ушли, — говорит кто-то из копов.

Исчезли. Растворились в воздухе.

Арт заставляет себя вновь посмотреть на трупы.

Моя вина, думает он. Я навлек смерть на этих людей. Я сожалею. Очень, очень сожалею. Наклонясь над матерью и ребенком, Арт творит над ними крест и шепчет: «In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti» [2].

— El poder del perro, — слышит он шепот копа-мексиканца.

Власть пса.

Горят маки.

Пылающие красные цветы, пылающее красное пламя.

Только в аду, думает Арт Келлер, цветы расцветают пламенем.

Арт сидит на гребне горы над горящей долиной. Смотреть вниз — все равно что заглядывать в кипящую кастрюлю с супом — толком сквозь дым ничего не разглядеть, но то, что видно, напоминает картину ада.

Если бы Иероним Босх написал такое полотно — «Война против Наркотиков».

Campesinos — мексиканские крестьяне-фермеры — бегут, опережая языки пламени, прижимая к груди те немногие пожитки, какие успели схватить, прежде чем солдаты подожгли деревню. Подталкивая перед собой детей, campesinos тащат пакеты с едой, семейные фотографии, одеяла, купленные по неимоверной для них цене, какую-то одежонку. В белых рубахах и соломенных шляпах с проступившими желтыми пятнами пота, они похожи в мареве дыма на призраков.

Если б не одежда, думает Арт, то все как тогда, во Вьетнаме.

И он даже удивляется, мельком взглянув на рукава своей рубашки и обнаружив, что это синий хлопок, а не армейское хаки. И напоминает себе: это не операция «Феникс». Это операция «Кондор», и перед ним не заросшие бамбуком горы «Корпуса I», a маковые поля в долине Синалоа.

И выращивают тут не рис, а опийный мак.

Арт слышит глухой рокот — хуп-хуп-хуп — винтов вертолетов и переводит взгляд на небо. Как и у других парней, воевавших во Вьетнаме, рокот этот вызывает множество воспоминаний. О чем? — спрашивает он себя и решает, что, пожалуй, иные воспоминания лучше не вытаскивать на свет со дна памяти.

Стервятниками кружат над головой «вертушки» и самолеты. Самолеты производят опыление; вертолеты защищают самолеты от одиночных автоматных выстрелов тех уцелевших gomeros — «маководов», которым все еще неймется воевать за свои поля. Арту слишком хорошо известно, что точный выстрел из «АК-47» запросто сбивает вертолет. Если угодит в хвостовой винт, то вертолет рухнет на землю, будто капризный ребенок отбросил сломанную игрушку. А если в пилота... Пока что им везет: ни одну «вертушку» еще не сбили. То ли gomeros — стрелки никудышные, то ли просто не пристрелялись.

Формально все самолеты — мексиканские. И «Кондор» — шоу мексиканское, совместная операция Девятого армейского корпуса и полиции штата Синалоа, но куплены самолеты на деньги Управления по борьбе с наркотиками, и летчики на них — контрактники оттуда же. Почти все они — бывшие служащие ЦРУ, из старой команды Юго-Восточной Азии. Такая вот злая ирония, думает Келлер, парни из «Аэр Америки», которые когда-то перевозили на самолетах героин для тайских военачальников, теперь распыляют дефолианты на мексиканские маковые поля.