Ознакомительная версия.
— Как поживает ваш хронический бронхит? — растерянно спросила я.
— Как всегда. Хотите водки?
— Хочу. — Пить водку мне вовсе не улыбалось, но пить водку с Аглаей… Так близко к себе она меня еще не подпускала.
— Доставайте стакан.
Мы напились.
Вернее, напилась я.
А очнулась оттого, что кто-то страстно облизывал мне лицо. Я не почувствовала никакого отвращения, тем более что последним кадром моего гиперсексуального сна был кадр с Бывшим. Далее должны были следовать титры (“во время съемок ни одна женщина не пострадала”), но титры меня не интересовали.
Так что пора просыпаться.
Я открыла сначала один глаз, потом другой. Черт возьми, сплошная проза! Я лежала на собачьем диванчике, в груде подушек, а ошалевшая от такого соседства Ксоло тыкалась языком мне в щеку.
— Не подлизывайся, — простонала я. — Все равно я тебя ненавижу.
И, спустив ноги с диванчика, побрела в ванную, принимать душ, Только стоя под струями воды, я сообразила, что нахожусь у Аглаи. И что ночую в ее доме. Это открытие так потрясло меня, что я напрочь забыла о том, как плохо переношу спиртное в больших количествах и как долго болею после подобных возлияний.
Я впервые ночевала в ее доме!
Это было все равно что переночевать в божьих яслях, при большом стечении волхвов.
Холодный душ отрезвил меня, и я почувствовала что-то вроде угрызений совести. Господи, какую чушь я плела, как я хотела хоть чем-то поразить ее! Все мои домыслы об Аглае Канунниковой были вывалены на стол, приправлены обличительным пафосом и тщательно перемешаны с тонкими ломтиками сырого мяса.
Кажется, я тоже ела это сырое мясо. А вдруг у меня будут глисты?!
Или она меня уволит.
Она меня уволит после вчерашних показательных выступлений, и к гадалке ходить не нужно!
Наскоро вытершись хозяйским полотенцем, я выскочила из ванной и на цыпочках двинулась обратно, в свой секретарский закуток. Для того чтобы попасть в него, нужно было пройти мимо Аглаиного кабинета. Сколько раз я совершала этот путь при свете дня, сколько раз останавливалась возле заветной двери! За ней были написаны все ее вещи. За ней Аглая начала писать свой последний роман.
Об этом романе уже пошли слухи в окололитературной среде. Слухи исходили от самой Аглаи. О нем она вещала во всех своих последних интервью. “Это будет моя лучшая книга”, — намекала она одному изданию. “Это будет совершенно необычный для меня роман. Роман, в котором я предстану совершенно в ином качестве”, — обещала она второму. “Прежней Аглаи Канунниковой не будет никогда”, — пугала она третье.
В умении заворачивать интригу вокруг собственной жизни и собственного творчества ей не было равных. И Аглая добилась своего: книга еще не была написана, а за нее уже начали борьбу несколько крупных издательств. Я и сама оказалась вовлеченной в перипетии этой борьбы: не было дня, чтобы не раздавался телефонный звонок по поводу “возможной.., э-э.., публикации.., э-э.., госпожи Канунниковой.., э-э.., в нашем издательстве. Вы бы не могли.., э-э.., передать ей…”.
Отчего же не передать, только все это — пустые хлопоты.
Ни большие деньги, ни раскрутка ее не волновали. Она раскрутилась задолго до последнего романа, а что касается денег… Деньги были для Аглаи такой же функцией, как и все остальное.
…Из-под плотно закрытых дверей Аглаиного кабинета просачивалась узкая полоска света. Не спит, надо же! Хотя чему удивляться, я ведь тоже не сплю.
В меня как будто вселился бес филологического вуайеризма: плохо соображая, что делаю, я приблизилась к дверям и попыталась заглянуть в замочную скважину (раньше я и подумать не могла о таком святотатстве!). Но все было тщетно: с противоположной стороны в дверях торчал ключ. Тогда я приложила к ним ухо: в кабинете кто-то разговаривал.
Черт возьми, что значит — “кто-то”? Аглая, вот кто! Интересно, с кем она беседует? Насколько мне известно, телефона в кабинете нет, как нет ни телевизора, ни даже самого заваляшенького радиоприемника (это отвлекало бы примадонну от работы). Но не может же она разговаривать сама с собой, да еще среди ночи! Хотя… Что я могу знать о ночах Аглаи?.. Мореный дуб, из которого были сооружены двери, не оставлял практически никаких шансов, но все же мне удалось разобрать обрывок одной-единственной фразы:
"…не стоит мне угрожать. И шантаж у вас не пройдет. Это напрасная трата времени”.
Пока я переваривала услышанное, в кабинете раздались шаги. Кто-то приближался к двери. За которой стояла я, да еще в красноречивой и совершенно недвусмысленной позе. Встреча с кем бы то ни было (а тем более с самой хозяйкой) вовсе не входила в мои планы, и через десять секунд я уже лежала на диванчике, в холодных объятиях Ксоло.
Просто потому, что больше прилечь было негде. А лучше всего мне думается в горизонтальном положении. Постельная страсть к анализу всегда подводила меня, из-за нее я не слишком преуспела как сексуальная партнерша. Неизвестно, когда во мне выработался этот рефлекс, но он выработался: легла — думай! И никаких посторонних занятий любовью. А подумать было о чем. Во-первых, Аглае кто-то угрожает. Во-вторых, ее пытаются шантажировать. И, в-третьих, ей плевать на шантаж. Как и на все остальное.
Но я слишком мало знала об Аглае, чтобы уложить услышанное хоть в какой-то контекст. А следовательно, должна узнать больше. Движимая этим совершенно естественным желанием, я соскочила с лежанки, едва не раздавив при этом голозадую и голоногую Ксоло, и направилась к своему рабочему столу. Там, в нижнем ящике, стояла моя универсальная литровая банка, ловко закамуфлированная под емкость для ручек и карандашей.
Стараясь не издавать лишних звуков, я вынула карандаши и приставила банку к стене. Возможно, кое-что прояснится.
Но ничего и не думало проясняться. В кабинете не было слышно ни звука. Кроме равномерного постукивания с интервалом в секунд пятнадцать-двадцать. Постукивание отдаленно напоминало удары метронома.
И больше ничего.
Но, черт возьми, ведь кто-то вынудил Аглаю произнести: “…не стоит мне угрожать. И шантаж у вас не пройдет Это напрасная трата времени”.
Довольно скоро у меня стали затекать руки (как оказалось, “заточенными под член” они бывают не только у неудавшихся домработниц); банка из подслушивающего устройства превратилась в орудие пытки, а потом…
Потом за моей спиной раздался ласковый шепот:
— Подслушиваете, маленькая дрянь?
Банка выпала у меня из рук и с оглушительным звоном разбилась. С таким же оглушительным звоном разбилась моя недолгая карьера личного секретаря. Я прилипла к стене, не решаясь обернуться. Но боковым зрением видела, как Аглая уселась на диванчик и взяла Ксоло на руки. И принялась легонько поглаживать ее лысый вытянутый череп Никакой сцены не последовало, и я вдруг почувствовала сожаление: если бы Аглая разошлась, она бы наверняка одарила меня парочкой афоризмов.
— Мне собирать вещи? — спросила я, наконец-то обернувшись.
— Вещи? — Она удивленно приподняла брови. — Какие вещи? Разве у вас есть здесь вещи?
— Кое-что накопилось. — Я ухватилась за край стола. — Блокнот, ручки, точилка для карандашей, две пары туфель..
— Кстати, насчет туфель. Совсем забыла вам сказать… Ваши шпильки портят паркет. Подыщите себе что-нибудь другое, домашние тапочки, например…
Интересный поворот.
— И все? — Я не верила своим ушам.
— Ах да. Соберите осколки.
— И все?
— Все остальное — утром.
Или через пару-тройку месяцев. Я наверняка буду фигурировать в ее новой ослепительной книге как главная злодейка. Жестокосердная маньячка, растлительница школьников выпускных классов с уклоном в оккультизм и черную магию. Может быть, даже каннибалка. Или (чур меня, чур!) охотница за наследством.
— Только не делайте меня охотницей за наследством. — Гори все огнем, я тоже умею хлопать дверью напоследок. Особенно если за ней бродит призрак шантажа.
— Воздержусь, — успокоила меня Аглая. Уже выйдя из комнаты, она остановилась. И растянула губы в дружеской улыбке.
— И вот еще что, Алиса. Если к вам ни с того ни с сего начнут приставать молодые люди… Скажем, любители виниловых пластинок… Или баночного пива… Или барда Олега Митяева… Хорошенько подумайте, прежде чем на радостях глотать противозачаточные пилюли.
— У любого издательства найдется в колоде не один десяток смазливеньких валетиков… Которые не прочь стать корольками…
* * *
…Разбитая банка не имела никаких последствий.
Аглая не выкинула меня из дома, совсем напротив. Она даже презентовала мне деревянный стаканчик для карандашей: на нем с самым суровым видом восседала революционная тройка обезьян — ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу.
Я была тронута.
И довольно быстро забыла прискорбный ночной инцидент. И не вспоминала о нем два месяца, пока он сам не напомнил о себе.
Ознакомительная версия.
