Ситуация.
В этом все дело, внезапно поняла она. На самом деле она приехала в Кульякан не для того, чтобы давать показания против дона Эпифанио Варгаса, а для того, чтобы Поте Гальвес сказал: мы остались одни, хозяйка, и она почувствовала себя так, как сейчас, с «зиг-зауэром» за поясом, готовой к испытанию. Готовой переступить порог темной двери, которая двенадцать лет стояла у нее перед глазами, отнимая сон грязными серыми рассветами. А когда я снова увижу дневной свет, подумала она, если только увижу — все будет иначе. Или не будет.
Отодвинувшись от окна, она подошла к столу и сделала последний глоток текилы. Мой стакан остался недопитым, подумала она. На потом. Она еще улыбалась — эта улыбка, родившись на губах, растекалась куда-то внутрь, — когда в светлом прямоугольнике двери обрисовалась фигура Поте Гальвеса. В руках у него был «козий рог», на плече — брезентовая сумка с чем-то тяжелым. Тереса инстинктивно протянулась было к пистолету, но задержала руку на полпути. Только не Крапчатый, сказала она себе. Я лучше повернусь к нему спиной, и пусть он убьет меня, чем перестану ему доверять и позволю, чтобы он понял это.
— Паршивое дело, хозяйка, — сказал он. — Нам устроили такую ловушку, что любо-дорого. Проклятые недоноски.
— Федералы или солдаты?.. Или и те и другие?
— Сдается мне, что федералы, а другие стоят и глазеют. Но все знают. Попросить помощи по радио?
Тереса засмеялась.
— У кого? — сказала она. — Они же все отправились в «Дуранго» объедаться блинчиками с мясом.
Поте Гальвес посмотрел на нее, почесал себе висок стволом «козьего рога» и в конце концов изобразил на лице улыбку, одновременно растерянную и свирепую.
— Что правда, то правда, донья, — уже понимая, ответил он. — Сделаем что сможем. — Он сказал это, и они еще несколько мгновений стояли между светом и тенью, глядя друг на друга глаза в глаза, так, как никогда не смотрели прежде. Потом Тереса снова рассмеялась — искренне, от души, и Поте Гальвес кивнул, как человек, понимающий хорошую шутку. — Это же Кульякан, хозяйка, — сказал он, — и как хорошо, что вы сейчас смеетесь. Эх, если бы вас могли видеть эти собаки, прежде чем мы зададим им жару или они нам.
— Наверное, я смеюсь от страха, — ответила она. — От страха, что умру. Или от страха, что мне будет больно умирать.
А он кивнул еще раз и сказал:
— Ну однако, всем бывает страшно, хозяйка, а вы что думали? Но быстро прикончить нас у них не получится. И умрем ли мы, нет ли, а кое-кому тоже придется.
***
Слушать. Шорохи, скрипы, шум дождя, бьющего в стекла и по крыше. Стараться, чтобы их не заглушало биение сердца, биение крови в тончайших сосудах в ушах.
Рассчитывать каждый шаг, каждый взгляд. Неподвижность, сухой рот; напряжение — оно болезненно поднимается по ногам и животу к груди, перехватывая то слабое дыхание, которое ты еще себе позволяешь. Тяжесть «зиг-зауэра» в правой ладони, плотно охватившей его рукоятку. Волосы — они лезут в глаза, приходится убирать их с лица. Капля пота — она скатывается до века, жжет слезный мешочек, и в конце концов ты слизываешь ее с губ кончиком языка. Соленая капля.
Ожидание.
Еще один скрип в коридоре, а может, на лестнице.
Взгляд Поте Гальвеса из двери напротив, уже сосредоточенный, профессиональный. Обманчиво массивная фигура, опустившаяся на одно колено, половина лица — другая скрыта за косяком двери — над изготовленным к бою «козьим рогом», с автомата снят приклад для удобства, вставлен магазин на тридцать патронов, а еще один, перевернутый, прикручен липкой лентой к первому, чтобы вставить немедленно, как только тот опустеет.
Снова скрипы. На лестнице.
Мой стакан, беззвучно шепчет Тереса, остался недопитым. Она ощущает пустоту внутри и полную ясность снаружи. Ни рассуждений, ни мыслей. Ничего, кроме бессмысленно повторяемой строчки песни и концентрации всех чувств на истолковании звуков и ощущений В конце коридора, над поворотом лестницы, висит картина — черные кони несутся по бескрайней зеленой равнине. Впереди всех — белый. Тереса считает коней: четыре черных и один белый. Она считает их так же, как считала двенадцать колонок лестничной балюстрады, пять цветов витража, выходящего в сад, пять дверей с этой стороны коридора, три бра на стенах и лампу на потолке. А еще она мысленно считает патрон в канале ствола и четырнадцать в магазине, первый выстрел как бы двойной, он немного жестче, приходится прикладывать больше силы, а потом остальные идут уже легко, один за другим, и так все сорок пять патронов из тяжелых магазинов, оттягивающих ей карманы джинсов. Запас есть, хотя все зависит от того, с чем придут эти мерзавцы. В любом случае, рекомендовал ей Поте Гальвес, лучше расходовать запас понемножку, хозяйка. Не нервничать, не торопиться, выпускать по одному. Так на дольше хватает и меньше уходит. А если кончатся патроны, материте их, от этого тоже бывает больно.
Скрипы — это шаги. Вверх по лестнице.
Над площадкой осторожно высовывается голова.
Черные волосы, молодой. Потом появляются плечи и рядом еще одна голова. Оба держат оружие впереди себя, описывая стволами полукруги в поисках цели. Тереса вытягивает руку, искоса смотрит на Поте Гальвеса, задерживает дыхание, нажимает на спусковой крючок.
«Зиг-зауэр» подпрыгивает, выплевывая, как удары грома, свои бум, бум, бум, и, прежде чем раздается третий, все звуки в коридоре поглощают короткие очереди автомата киллера, траа-та, грохочет он, траа-та, траа-та, и коридор наполняется едким дымом, и в нем видно, как разлетается на обломки и щепки половина колонок балюстрады, траа-та, траа-та, и обе головы исчезают, и с нижнего этажа доносятся крики и топот убегающих ног; и тогда Тереса перестает стрелять и отводит в сторону свой пистолет, потому что Поте с ловкостью, неожиданной в человеке его габаритов, наклоняется и бежит, пригнувшись, к лестнице, траа-та, траа-та, снова грохочет его «козий рог» на полпути, а добежав, он опускает ствол АК вниз, дает, не целясь, еще одну очередь, нашаривает в висящей на плече сумке гранату, зубами, как в фильмах, выдергивает из нее чеку, кидает в проем лестницы, все так же согнувшись, возвращается бегом и со всего размаху бросается животом на пол, а в проеме раздается: пум-пумбааа, и среди дыма, и грохота, и горячего воздуха, который волной бьет в лицо Тересе, все, что было на лестнице, в том числе кони, летит ко всем чертям. Вселенский хаос. Внезапно во всем доме гаснет свет. Тереса не знает, хорошо это или плохо. Она бежит к окну, смотрит наружу и убеждается, что сад тоже погрузился в темноту, и единственные пятна света — это фонари на улице, по ту сторону каменных стен и решетки. Пригнувшись, бежит назад, к двери, по пути натыкается на стол и опрокидывает его вместе со всем, что там оставалось, текила и сигареты к черту, и, снова упав на пол, выставляет из-за косяка только пистолет и половину лица. Лестничный проем теперь — почти черный колодец, слабо освещенный отдаленным уличным заревом: оно проникает внутрь сквозь разбитые стекла витража.
— Как вы там, донья?
Поте Гальвес прошептал это едва слышно.
— Хорошо, — так же тихонько отвечает Тереса. — Неплохо. — Киллер не говорит больше ничего. Она угадывает очертания его тела в темноте, в трех метрах от себя, через коридор. — Крапчатый, — шепчет она. — Твоя чертова белая рубашка так и светится.
— Ну, однако, делать нечего, — отвечает он. — Сейчас уже не до переодеваний… Вы хорошо все делаете, хозяйка. Экономьте патроны.
Почему мне сейчас не страшно, спрашивает себя Тереса. В конце концов, со мной все это происходит или с кем? Рука, которой она прикасается ко лбу, суха и холодна как лед, а другая, сжимающая рукоятку пистолета, мокра от пота. Пусть кто-нибудь мне скажет, какая из них моя.
— Вот они, сукины дети, возвращаются, — бормочет Поте Гальвес, поднимая «козий рог» к плечу.
Траа-та. Траа-та. Короткие, как и прежде, очереди, гильзы калибра 7,62 стучат об пол, как град, клубящийся среди теней дым, от которого щиплет горло, вспышки АК Поте Гальвеса, вспышки «зиг-зауэра», который Тереса сжимает обеими руками, бум, бум, бум, открывая рот, чтобы не лопнули барабанные перепонки, прогибающиеся внутрь от грохота выстрелов. Она стреляет по вспышкам, возникающим на лестнице: из них вырывается и проносится мимо звонкое жужжание, дзиннн, дзиннн, а потом слышатся зловещие щелчки о гипс стен и дерево дверей, и со звоном обрушиваются стекла окон по другую сторону коридора.
Вдруг затвор пистолета застревает в заднем положении, щелк, щелк, не стреляет, Тереса растеряна, но тут же понимает, в чем дело, нажимает кнопку, чтобы выбросить пустой магазин, и вставляет другой, тот, что был у нее в переднем кармане джинсов, и затвор, освободившись, загоняет патрон в патронник. Она собирается снова стрелять, но не стреляет, потому что Поте Гальвес наполовину высунулся из своего укрытия, и еще одна его граната катится по коридору к лестнице, и на этот раз вспышка от взрыва в темноте кажется огромной, снова пум-пумбааа, сукины дети, и когда киллер поднимается и бежит, пригнувшись, по коридору, Тереса тоже встает и бежит рядом с ним, и они вместе добегают до разрушенной балюстрады, и когда наклоняются, чтобы изрешетить своими выстрелами все внизу, вспышки освещают по меньшей мере два тела, распростертых среди обломков ступеней.
