ЖАКЛИН
— Пап, а тебе не надоело тут сидеть?
— Милая, иногда не стоит задавать себе такие вопросы. От ответа не изменится реальность. Я должен тут сидеть, как ты выразилась, пока идет следствие.
— Но ты же не убивал.
— Я никого и никогда не убивал.
Жаклин бросила на отца лукавый взгляд. Из наушников, свободно лежавших на плечах, струилась тяжелая музыка с затертого до дыр CD с любимыми Muse. Девушка спустила наушники на плечи, прежде чем повторить вопрос, который она уже задавала Кристиану. Но на самом деле через эту маленькую откровенность она искала контакт. Бальмон будто замкнулся в себе. Он всегда был аристократично сдержанным, отчужденным, спокойным. В противовес ледяной и одновременно взрывной Анне он оберегал чувства и мир дочери, и та тянулась к нему так естественно, что не замечала, как иногда печален его взгляд.
— Па-а-а-ап.
— Да, милая?
— Мне страшно.
Она сказала то, что не решалась говорить сама себе. Поделилась этим и тут же отвернулась, покраснев.
— Поделись со мной.
Кристиан встал из-за стола, подошел к плите и включил чайник. Его рослая широкоплечая, несмотря на природную элегантную стройность, фигура вселяла в Жаклин уверенность в завтрашнем дне. Так было всегда. Хотелось подойти и прижаться лицом к ложбинке меж лопатками, почувствовать его силу. Знать, что он ее защитит. Только вот Кристиан Бальмон сейчас не стремился защищать даже себя. И он уж точно не смог уберечь маму.
Кажется, все слезы были выплаканы, но нет. Очередная жемчужинка повисла на реснице, и Жаклин, отвернувшись, чтобы отец не заметил, злым движением смахнула ее.
— Мы застряли тут, как мыши в клетке, — прикладывая огромное усилие, чтобы голос не дрожал, сказала Жаклин. — Я виновата перед тобой.
— Ты? — Бальмон обернулся через плечо. В его светлых глазах застыло искреннее изумление. — Не виновата. Это я виноват, что ты вынуждена сидеть здесь.
Он не произнес того, что могло разрушить очаровательную иллюзию эталонных отношений «отец — дочь». На самом деле их отношения никогда не были эталонны. Они тянулись друг к другу, им было комфортно друг с другом. Жаклин боготворила отца, а он не портил ей жизнь и не посягал на ее свободу. Но и духовной близости особой она не испытывала.
Впрочем, подобного она не испытывала почти ни с кем. Если только с Готье. С ним у нее всегда были особенные отношения. Вопреки всему. Новости о его смерти ее добили. Рухнули планы, которые она строила, рухнул мир, в который она верила. Жаклин не понимала, куда идти дальше, и поэтому просто замерла.
— Мама бы сказала, что подобную заминку нужно использовать себе во благо. Вот я и думаю, как использовать. Перечитала все, до чего дотянулась. Если я попрошу Фабиана привезти еще книг, ты не будешь ругаться?
Кристиан хохотнул.
— Опять криминалистика, судмедэкспертиза и профайлинг?
— Нет. — Жаклин предательски покраснела и разозлилась сама на себя. — Сегодня по радио сказали, что вышла новая книга Инквизитора. Мне интересен его взгляд на происходящее.
Кристиан заварил чай, обновил в розетке печенье и сел перед дочерью, глядя на нее внимательно и… Ей показалось или это чувство можно приравнять к обреченности? Раньше он на нее так не смотрел.
— В чем дело? — От напряжения ее голос сорвался и стал на пол-октавы выше, а Кристиан все так же смотрел ей в глаза.
— Ты всерьез решила заняться изучением серийных убийц?
Первым желанием было опустить глаза и сделать вид, что этого разговора не было. Но Жаклин не могла так низко пасть в его глазах. Поэтому распрямила худенькие плечики, тряхнула густой копной платиновых волос и позволила себе едкую улыбку.
— Да, — просто сказала она и набрала воздуха в грудь, чтобы начать пространный монолог о том, что серийный убийца добрался до ее матери, а это значит, что она может кого-то защитить — и всенепременно должна… но не успела.
В дверь позвонили условным сигналом.
Кристиан встал — и через пять минут вернулся с конвертом.
— Это тебе.
Крафтовый конверт, который никогда не бывал на почте. Дыхание перехватило. Девушка приняла его из рук отца и положила перед собой на столешницу. Кристиан будто в замедленной съемке опустился напротив. Провел рукой по волосам.
На конверте большими буквами почерком Готье было выведено ее имя. Девушка бросила озадаченный взгляд на отца.
— Открой, — предложил он.
Она поддела сургуч на обратной стороне и вскрыла конверт. Оттуда выпало письмо на трех страницах. Готье писал ровно, как делал это всегда. Каллиграфический почерк, приправленный легким волнением.
«Милая моя Жаклин!
После этого письма, уверен, ты возненавидишь меня, как ненавидела всех, кто вставал на пути твоих планов. А я перечеркнул всю твою жизнь. И только сейчас, когда состояние аффекта наконец оставило меня, я понимаю, что сделал.
И не могу с этим жить.
Я знаю, что случайно стал для тебя кем-то большим, чем просто сотрудником твоей матери. Знаю, что наши встречи оставили в твоей душе неизгладимый след. Поверь мне, девочка моя, я не стремился к этой привязанности и никогда не пытался тебя использовать. Я просто делал то, что мне нравилось, делал так, как нравилось тебе. Возможно, мы бы могли перешагнуть через глупость запрета на подобные отношения, возможно, когда-нибудь я бы смог найти в себе силы отказаться от твоей матери, от работы на нее, возможно, когда-нибудь я стал бы не собой, но идеальным партнером и верным другом для тебя. Но этому уже не суждено случиться.
Знай, моя милая девочка, что бы ты ни думала обо мне, с небес или из преисподней я буду любить тебя, как любит старший брат свою сестру. Потому что ты для меня — единственный оставшийся на всей планете родной человек.
И мне больно писать тебе то, что я должен написать.
Это я убил Анну.
