Пели битлы, и народ пел вместе с битлами.
— Ты Юлию не видел? — спросил я между делом.
— Кого? — переспросил клавишник.
— Эту девушку. Юлию. Высокую такую. Она с Никитой ходила последнее время.
— Черт знает! Не видел давно. Она с нами не разговаривала. Кто мы для нее?
— Адрес не знаешь? Меня попросили для телевидения материал подготовить. Чем больше, тем лучше.
— Понимаю. Она где-то на Майорова живет. Вознесенский проспект! Как-то мы ехали в аэропорт, и он заходил к ней. — Клавишник потянулся с вилкой к столу, насадил огурец, вкусно захрустел и добавил: — Может, и не к ней. Малинин, вон, тоже ее ищет.
— С чего ты взял?
— Всех нас спрашивал. Только ведь не мы с ней встречались. У нас еще и денег таких нет.
— Думаешь, она за деньги?
— Я думаю, что за идею. Какая разница!
Кто-то позвал его, и он, с трудом протолкнувшись, пересел к столу. Напротив меня на стене висел пожелтевший плакат. Юные и веселые, в светлых пиджаках: Джон, Пол, Джордж, Ринго. Великие битлы. Лет через сто над энтузиазмом нашего века посмеются — пусть. Мне и сейчас иногда смешно — пусть. Джона убил фанатик-мудило в Нью-Йорке, Пол изображает подростка в пятьдесят и с дряблыми щеками снимается в клипах, Джорджа видел как-то вместе с Бобом Диланом, а Ринго больше не пьет. Какие-то обломки остаются от нас. Время перемололо нашу юность в песок — пусть. Найти бы Юлию, пока и ее не прирезали, хотя помешать я и не смогу. Где-то пересечемся мы с тем, кто ест-пьет-хохочет. Я с ними со всеми пересекусь. «Между рождением и смертью нам оставили лишь месть за рождение и смерть», — сказал старик.
Становилось громче. Подходили и уходили персонажи. Марианна Цой появилась — женщина-вамп, чемпион по боксу. Гаркуша ввалился в коротких брюках и с белесой челкой. Блаженный он, талантливый и дурной. Киров Володя опять атаковал, как «мессершмитт».
— Тупые вы все, тупые! — Марианна.
— Я не алкоголик, а пьяница. — Киров Володя.
— Приходите в кинотеатр «Гигант»… — Гаркуша.
— Нам нужен храм! — Коля Васин.
— Вы не понимаете! Если б он не появился — и вы б не появились! — Джордж Гуницкий с порога.
— Моя историческая лестница питерского рок-н-ролла! Рекшан, Корзинин, Шелест, Ильченко, Гребенщиков, Майк, Юра! По хронологии и по вкладу! — Коля Васин.
Девчушка кладет ладони на мои колени и наклоняет лицо, рассеченное пьяной улыбкой. Ладони у нее теплые и приятные, а сама она не поймешь какая.
— Вы такой трезвый. И такой бледный, — говорит она.
Заглянул Юра Шевчук, констатировал неодобрительно:
— Все гуляете, — и ушел, а его менеджер Юра Белешкин достал литр американского спирта, чуть не запутался в бороде, черной, как космос, остался.
Появление нового литра давало гарантии на ближайший час. Или десять минут. Алик Тимошенко, вечный красавчик, когда-то до нашей эры певший в «АРГОНАВТАХ», командовавший «АЛИСОЙ» в пору ее антимилицейских выходок, а теперь директор НАУТИЛУСА, — Алик опрокинул в красивый рот кружку спирта и ушел, не закусывая. Разные люди. Плохие, хорошие, глупые, умные, молодые, немолодые, англичанин, алкоголики, пьяницы… убийца. Убийца, потому что так надо. А вот рефлексировать не стоит. Эта рефлексия нас и погубила. Помни, что говорил старик. Старик не врал. Матрос девчонку не обидит. Партия наш рулевой…
Я постарался уйти незамеченным, как, говорят, уходят англичане. Куда это они уходят? Вон сидит с Васиным в обнимку натуральный англичанин и никуда не собирается. Если остаться, то напьюсь наверняка и испорчу логику мести. К выходу пришлось карабкаться по стульям и по людям. Дела до меня не было никому. Битлы орали в динамиках как резаные: «Тел ми ва-а-а-аю край?!» Скажи мне, почему ты плачешь? Не скажу, поскольку не плачу и не собираюсь. Все кричали и хохотали, как джазовые негры на похоронах. Мы джазовые негры — это точно.
Я прошел до Разъезжей и свернул во двор. Ночи, конечно, стояли белые, но из-за плотных облаков эта белизна не просматривалась. Фонари не горели, экономя городским властям деньги. Каждый шаг мягким эхом отскакивал от стен. Я прошел арку и увидел два темных силуэта, метнувшихся ко мне, а короткий удар в затылок погасил всякое видение, слышанье, все.
— Попробуй, сынок. Теперь у тебя получится, — сказал старик и сощурился.
Опять я не заметил, откуда появился на столе нож. Если старик сказал, что у меня получится, то ошибиться нельзя.
— Не думай об ошибке, — Старик вытер пот со лба тыльной стороной ладони. — Рука умнее головы. Головой работать, сынок, следует раньше. А у тебя получится теперь. С головой у тебя все в порядке.
Я сидел напротив старика, и клинок лежал между нами. Мухи падали на хлебные мякиши и взлетали. В дверном проеме стояли звезды. Чадила керосиновая лампа. Морщины на его лице. Рыжеватые на кончиках усы. Еле висящая бородка. Мысли свершились до. Тень от пиалы. Летний халат в красную полоску. Ладонь с пятью пальцами. Пять пальцев. Теплая тяжесть. И мускул…
Через долю мгновения клинок с хрустом вошел в дерево дверного косяка точно над звездами, а старик кивнул довольно и произнес:
— Ты не думал лучше, чем я хотел. Этот прием называется удар кобры.
Лежать неделю в постели с подбитым глазом, с вечерним звоном в затылке и малоподвижной челюстью — дело малопочетное, но иногда достаточно полезное. У меня только вывернули карманы да сняли часы. Мордобой совершили в щадящем режиме, в пределах изъятой суммы — тысяч двести. За сто тысяч вознаграждение могло увеличиться в десять раз. Меня засунули в мусорный бак, где я и пролежал часок-другой. В пустом баке пахло изнанкой жизни, тем, что уходит в отбросы после новоселий, презентаций, половых актов и менструальных циклов. Придя в себя и сориентировавшись, я ответил приступом рвоты на понятое впечатление. Лучше не вспоминать, как я добрался до квартиры Ульянова. Добрался. Лежу.
Колюня принес газеты и еды, целый день работал телевизор. В «ИНФОРМ-ТВ» прошла короткая информация об экзотическом убийстве на улице Восстания. Марианна Баконина, которая мне так нравится за явную склонность к хулиганству (вне телеэкрана, естественно), куда-то запропастилась, и ее заменил моложавый, с ушами, испуганный обозреватель. Что ж, такие женщины долго не остаются без дела. Наталья Антонова тоже, вот, помаячила, помаячила да и открыла теперь салон рукодельных трусов на Невском. Такие женщины делят жизнь вовсе не с припадочными холостяками, у которых неопределенное настоящее и вполне определенное будущее… Газеты как-то не среагировали. Только в одном «Вечернем Петербурге» под заголовком «СПОРТИВНАЯ СТРЕЛЬБА НОЖАМИ?» мелким шрифтом репортер сравнивал убийство Шелеста с инцидентом на Восстания.
Когда Колюня первый раз увидел меня, то спросил с радостным интересом:
— Под поезд попал?
— Почти что. Поскользнулся — упал, очнулся — гипс. Честь женщины защитил, свою — нет.
— Понятно, — не удивился сосед. — Гражданская война.
— Цивил во, — сказал я.
— Что? — Колюня с подозрением относился к непонятным словам. Он не пил третий день и был спокоен, мрачен и обидчив.
— Английский язык в школе изучал?
— Немецкий.
— Тогда купи мне завтра утром все питерские газеты. Если нетрудно! Займусь самообразованием.
Колюня принес газеты — тишина. В теленовостях — пусто. Но на третий день информация пошла лавиной. Я лежал в постели, не одеваясь, и радовался так, как может радоваться интеллигент, успешно завершивший смычку города с деревней, или, к примеру, генеральный секретарь партии народно-либерального онанизма… я радовался результатам своего труда. Мой расчет оправдался. Человек, готовый к убийству, ждет лишь повода, а логика здесь ни при чем.
На первой полосе «Смена» выстрелила заголовком «СЕЗОН ОТСТРЕЛА АРМАВИРСКИХ». «Вчерашний день стал черным днем для одного из самых крупных преступных сообществ Петербурга — армавирского. В восемь утра на Васильевском острове были расстреляны из ТТ два члена этого сообщества. В тот же день в одиннадцать утра из автомобиля была расстреляна автомашина, в которой находился Николай Ларин. Его вряд ли нужно представлять читателям. Эксперты считают его лидером номер один „армавирского сообщества“ и, возможно, самым сильным лидером сегодняшнего Петербурга. Ларин в 1990 году был привлечен к уголовной ответственности, но уже в 1993 году вернулся в Петербург и активно включился в его теневую жизнь… По последней информации, поступившей в редакцию „Смены“, вчера Николаю Ларину была сделана операция и сейчас он находится в реанимации в одной из петербургских больниц…» Все ежедневные газеты опубликовали сообщения о покушениях и новых убийствах в преступном мире. В солидном «Деловом Петербурге» появилась колонка «ГРУППИРОВКИ ДЕЛЯТ ГОРОД ЗАНОВО». «Вчера в 19.00 вспыхнул пожар в помещении Фонда инвалидов войны, вооруженных сил МВД и труда „Мужество“ (Гороховая, 32). Пожару была присвоена высшая категория, тушить его прибыли шесть машин. Огонь разрушил перекрытия между вторым и третьим этажами. На несколько часов движение по Гороховой было закрыто… По свидетельству очевидцев, пожару предшествовал взрыв. Дежурный ГУВД сообщил корреспонденту „ДП“: Официально взрыва не было. По непроверенным данным, на Гороховой, 32, находится офис фирмы, контролирующей торговлю в Апраксином дворе и на Сенной площади…» В итоге газета пришла к интересному выводу: «…Не исключено, что попытка разгрома группировки и пожар в Фонде „Мужество“ имеют отношение к последним кадровым переменам в управлении внутренних дел. На прошлой неделе четверо высших чинов ГУВД подали рапорты об отставке». «Санкт-Петербургские ведомости» сообщили о планах Комиссии по борьбе с преступностью и коррупцией открыть в городе представительство «Интерпола». Много рассуждало о бандитизме «Невское время», а в конце я все-таки вычитал кое-что примечательное: «…По имеющейся у криминального отдела газеты информации, на следующий день после расстрела Ларина произошло покушение на Владимира Толмачева, обвиняемого в бандитизме и проходящего по известному „делу Ашкенази“, но выпущенного судом под подписку о невыезде. Некоторые источники полагают, что на Толмача было совершено два покушения — оба неудачных. Примерно в то же время стреляли в Батона — видного представителя сообщества „черных“. Официальной информации об этих покушениях нет. Были ли они следствием покушения на Ларина, или с питерскими бандитами ведет борьбу какой-то сильный и пока невидимый противник — покажет время».
