Ознакомительная версия.
— Ничего.
— Не дом, а Версаль какой-то, — хмыкнул он. — Сплошные тайны. Один придурок машину между гаражей бросил. Пришлось кругами кататься через соседний двор.
— Какую машину? — насторожилась я.
— Хорошую. «Ленд-Круизер». Слыхала о такой? Может, угнали? — в раздумье вопросил Сашка, а меня точно подбросило.
— Джип. Неужто тот самый? Цвет какой? — спросила я.
— Черный.
— А где он?
— Между гаражей стоит.
— Пойдем, посмотрим.
— Зачем? Я его уже видел.
— А я нет.
Кончилось тем, что Сашка пошел к себе домой, а я направилась к гаражам смотреть джип.
Джип в самом деле стоял там, где сказал Сашка. По виду он был пустой, но клясться я бы не стала, памятуя последние события. Наверное, его подогнали со стороны проспекта, убедились, что впереди тупик, и бросили. Вокруг полно домов, и то, что джип имеет какое-то отношение к ночным событиям, это еще большой вопрос. К тому же хозяин мог просто ненадолго оставить его и в любую минуту вернуться.
Я тревожно огляделась, но поблизости не было ни души, тогда я взяла и подергала за ручку, дверь не открылась. Еще три ручки я подергала с тем же результатом, вторично огляделась и отправилась восвояси.
В общем, погоня за Нинкой и обнаружение джипа никаких видимых результатов не дали, передо мной стоял все тот же проклятый вопрос: что делать? В конце концов я решила, что утро вечера мудренее, и легла спать.
Стемнело, Юрик громко вздыхал на кухне, а бабка дважды покидала свою комнату, обращаясь к соседу с вопросом:
— Юрик, ты один здесь? — Как видно, боялась, что Юрик опять кого-нибудь притащит. Сосед выглядел пришибленным и по-прежнему почти трезвым, и это тоже беспокоило.
Наконец мне удалось уснуть, но и во сне мне являлись то джипы, то шляпы, то наряд милиции, то встревоженная бабка, так что, когда я утром пробудилась, ничего мудреного мне в голову не пришло. Стало даже хуже — реши теперь я позвонить в милицию, пришлось бы объяснять, почему я не сообщила о трупе сразу. И Володю не предупредишь, во-первых, у меня нет его телефона, во-вторых, он сегодня улетает в Питер, а может, уже улетел. Когда Володя вернется, неизвестно, а все это время в багажнике его машины…
Я тяжко вздохнула, почесала в затылке и, позвонив в справочное, попросила телефон городской автоинспекции. Дежурный ответил сражу же, я назвала номер джипа и бодро поинтересовалась: не ищет ли его кто? Дежурный о пропаже ничего не знал, но номер записал, а я сбегала к гаражам и убедилась, что джип там все еще стоит.
— Чего ты мечешься? — спросила меня Варвара, когда я вернулась от гаражей.
— Здравствуйте, — ответила я.
— Здравствуй, — кивнула она. — Джип — тот самый, на котором Нинка с хахалем приехала, его ребятня видела, Юрик проверял. А принадлежит он Толстолобову Николаю Ивановичу. Знаешь такого?
— Нет, — мотнула я головой и озадаченно спросила в свою очередь:
— Откуда сведения?
— У Марьи Дмитриевны из двенадцатой квартиры племянник работает в ГАИ.
— Ясно, — вздохнула я и побрела в свою комнату, нашла записную книжку и принялась ее листать, фамилии Коли с бультерьером у меня не было, но отчество точно Иванович. «Ох, как все запущенно», — охнула я, приоткрыла дверь и крикнула:
— Варвара Васильевна, а нельзя узнать адрес этого Толстолобова?
— Можно, — ответила бабка, появляясь в моей комнате с листом бумаги в руке. — Я подумала, что адрес не помешает и чтоб, значит, человека дважды не беспокоить… — На листке был записан адрес, тот самый, что значился в моей записной книжке. Сомнения отпали, Шляпа — мой знакомый Коля, прибыл он на джипе вместе с Нинкой, которая нагло врет, что знать его не знает. Теперь мне совершенно ясно, что она замешана в преступлении, иначе чего бы ей врать? Шляпа лежит в багажнике, его джип стоит возле гаражей, и пока до этого нет никому никакого дела. Может, как-то удастся отсидеться, ни во что не вмешиваясь?
При этой мысли мне сделалось стыдно. Совершено преступление, а я всячески отлыниваю от ответственности. Конечно, в деле много загадочного… К примеру, если Шляпа приехал с Нинкой, с какой стати он оказался на нашей кухне? Может, он спускался по лестнице, встретил Юрика, и тот предложил ему выпить, после чего Шляпа взял да и умер? А кто, в этом случае, запихнул его в багажник? И зачем Нинка врет, что он жив, если он и не жив вовсе? Поразмышляв немного, я решила, что с этими вопросами лучше обратиться к Нинке, и поднялась этажом выше. Бабка с Юрасиком вышли на лестничную клетку и замерли, подняв головы, а я принялась звонить, потом стучать. Нинка открыть не пожелала.
— Дома она, — крикнул Юрик. — Я с семи часов у окна, а она рано не встает. Не могла Нинка никуда уйти.
Я с удвоенным рвением звонила и стучала, заинтригованные соседи выглядывали изо всех дверей, и лишь одна Нинка не проявляла интереса. Любой человек давно бы оглох от шума, поднятого мной. Выходило, Юрасик ее проворонил и она смогла выскользнуть незамеченной.
Вернувшись к себе, я попробовала приготовить на завтрак что-нибудь вкусненькое, но в конце концов ограничилась яичницей и чашкой кофе. Время стремительно неслось вперед, а я так ничего и не решила. К концу завтрака я поняла, что сама не в состоянии справиться с ситуацией. Мне требовался совет. И тогда я отправилась к папуле.
Папуля проживал на другом конце города, состоя в гражданском браке с женщиной по имени Земфира. На самом-то деле ее звали Зинкой, была она профессиональной гадалкой, чем и зарабатывала на жизнь себе и папе. Папуля у меня философ и художник, человек исключительно творческий. Картины его продавались из рук вон плохо, но удивляло это только папу, последователи и почитатели таланта утверждали, что папулино время еще не пришло, что народ еще не созрел и не готов воспринять его творчество, и только после папиной смерти его поймут и оценят. «Да поздно будет», — злорадно добавлял в этом месте папуля. Сторонникам и почитателям он доверял и неоднократно говорил мне: «Когда я умру, ты наконец поймешь, что твой отец — гений». То, что папуля гений, я и так знала, так что его кончина мне без надобности, отвечала на это совершенно искренне я потому что все так и было. Может, папуля посредственный художник, но гениальности у него не отнимешь. К тому же папулю я люблю, хотя и мамуля у нас хоть куда. К счастью, виделись мы с ней нечасто, это я потому так говорю, что жить рядом с гениями совсем нелегко, а мамуля у нас тоже гении Она писала стихи и занималась поисками смысла жизни, разъезжая с этой целью по нашей огромной стране. (Она б могла поехать и за границу но денег на это не было.) Папа же предпочитал оседлость, поэтому мама искала смысл то с летчиком гражданской авиации, то с шахтером из Кузбасса, то со штурманом из Владивостока, пока окончательно не растворилась на просторах Родины, по забывчивости не вернувшись домой.
Мы с папой ждали ее года полтора, потом мама объявилась в Магадане, откуда прислала нам письмо Она звала к себе, сообщала, что сильно выросла как творческая личность, и в доказательство приложила к письму ксерокопию книжки стихов, изданную фондом инвалидов. Слово «инвалиды» папу напугало. Он всерьез забеспокоился за маму, но, как я уже сказала, сам он тяготел к оседлому образу жизни и в Магадан послал меня. Было мне тогда лет шестнадцать, и поездка меня порадовала, тем более что лететь надо было самолетом. Маму я в Магадане не застала, она отправилась в Красноярский край с молодым предпринимателем, а из Красноярского края в Биробиджан. Мама путешествовала, ну и я пыталась не отстать, пока не закончились деньги и каникулы.
На следующий год мама опять обнаружилась, но мы с папой были хитрее и не торопились лететь по ее первому же зову. За пять лет мама прислала восемь писем и шесть книг стихов. Стихи в самом деле стали лучше, кое-что я теперь уже понимала и за маму страшно радовалась, и тут она пригласила меня в гости, присовокупив к приглашению некоторую сумму денег. Папуля сказал: «Надо ехать», и я поехала. В то время мама организовала буддистский монастырь, духовно сойдясь со студентом Московского университета, который находился в розыске, так как год назад в университете встретил мою маму (мама в ту пору была в Москве на конгрессе экстрасенсов, точнее, на конгрессе был ее друг из города Ханты-Мансийска, а мама просто гуляла по столице). Студент домой так и не вернулся. Его родители забили тревогу, но толку от этого было мало. С этим самым студентом мама и вознамерилась основать монастырь. Я нашла мамулю в калмыцких степях в компании симпатичных единомышленников, которые брили головы и ходили босиком. Маме хотелось, чтобы я осталась там навсегда, но жажда духовного перерождения была во мне недостаточно сильна, да и привычка к относительному комфорту упорно не желала отступать, и я вернулась к папуле.
В тот момент папа переживал очень сложный период, период исканий и сомнений. В конце концов он пришел к выводу, что истинный художник должен изучать жизнь. Для начала он приступил к изучению жизни цыган. Цыгане были интересны папуле своим вольнолюбием и неприхотливостью. На счет вольнолюбия умолчу, а вот их неприхотливость лично у меня вызвала большие сомнения. Короче, папа стал их изучать, ушел в табор, кочевал с ними больше трех недель, потом пригласил цыган домой, проснулся утром и обнаружил, что цыгане исчезли, прихватив из квартиры более-менее ценные вещи. Папулю это не остановило, и он начал изучать жизнь уголовников. Слава богу, по этапу он не отправился, но домой, конечно, кое-кого пригласил. Проснувшись утром, он мало что нашел в своей квартире, в основном стены и кое-какую мебель, не представлявшую интереса для граждан. Мне стало ясно, что папино увлечение экзотикой на этом не утихнет, и я поспешила переехать в коммуналку (комната досталась мне в наследство от покойной тетки).
Ознакомительная версия.