Ознакомительная версия.
— А милиция? — охнула я. При слове «милиция» Земфира непроизвольно поморщилась.
— А на этих вообще наплевать.
— Но ведь человека убили… может быть… или он сам умер.
— Он что тебе, родственник?
— Нет.
— Ну и чего ты о нем хлопочешь? Конечно, это вопрос морально-этический… С таким вопросом непременно надо обратиться к папе, но я, со своей стороны, очень бы рекомендовала никуда не лезть. И бабке скажи, чтоб сидела тихо, не ровен час… — Земфира в досаде махнула рукой, поднялась, стащила с себя парик с повязкой и позвала:
— Пойдем сожрем чего-нибудь.
— Я голубцы ела.
— Понравились?
— Очень.
— Слава богу. Ну не хочешь есть, так чаю попьем. У меня клиент через час по записи, времени достаточно.
Мы пили с Земфирой чай и вели неспешную беседу. Пить чай Земфира предпочитала в гостиной, сидя в мягком кресле перед антикварным столиком на гнутых ножках.
— Вчера к папе какой-то хмырь приходил, — сообщила она, — но не застал. И со мной долго беседовал.
— Чего хотел?
— Филонова, — вздохнула Земфира. — Предлагал большие деньги.
Я перевела взгляд на картину, которая висела напротив. Разобрать, что там изображено на ней, было затруднительно. Правда, в этом смысле она мало чем отличалась от папиных картин, висящих по соседству, но чтоб отличие все же было, папа для бестолковых написал фломастером на раме: «Филонов», и картина стала выделяться.
— Я беспокоюсь, — робко продолжила Земфира. — Не хочу критиковать папу, но боюсь, как бы нас не ограбили.
Если честно, я тоже беспокоилась, папуля налево-направо распространялся о том, что у него в гостиной висит шедевр стоимостью в несколько тысяч долларов. Вполне мог найтись олух, который в это поверит. Если учесть, что жизнь уголовников папуля изучал не зря и в их среде у него осталось много знакомых, людей корыстных и весьма далеких от искусства, беспокойство мое только увеличивалось.
— Почему бы папуле не прекратить свои рассказы о Филонове? — вздохнула я.
— Ты же знаешь папу, — пожала плечами Земфира. — Я намекнула ему, что он мог бы подарить Филонова музею. Папа очень рассердился, ведь это твое приданое.
Мы уставились на живописный шедевр и дружно вздохнули.
Не поднимаясь с кресла, Земфира извлекла из низенького шкафчика бутылку коньяка и спросила:
— Выпьешь?
— Не-а, — испуганно покачала я головой.
— И в кого ты у нас такая? — посетовала Земфира и выпила коньячку, достав из того же шкафчика рюмку внушительных размеров.
— Еще новости есть? — на всякий случай спросила я.
— У папы были видения. Он выходил в космос. Имел длительную связь с Шамбалой, но тут его похитили инопланетяне, и ничего путного из этой связи не вышло, — грустно закончила Земфира.
— Что нового в Шамбале? — кашлянув, спросила я. Земфира закатила глаза, а я поняла, что сморозила глупость, и застыдилась. Но Земфира злиться на меня не стала и с очередным вздохом заметила:
— Нас ожидают большие испытания.
— Само собой, — в ответ вздохнула я.
Тут в дверь позвонили.
— Клиент, — шепнула Земфира, вскакивая с кресла. Она нахлобучила парик, сделала зверское выражение лица и заспешила в прихожую, а я подумала, что, раз она занята, мне здесь тоже делать нечего, и побрела следом. Клиентом оказался рослый молодой человек с полным отсутствием вторичных половых признаков. Земфира весело подмигнула мне за его спиной, и я удалилась.
Выйдя на улицу, я постояла немного, сунув руки в карманы джинсов и перекатываясь с пятки на носок, а затем подумала, что, несмотря на низкий процент возможной удачи, стоит попробовать встретиться с папой. Вдруг он сможет меня выслушать? Земфира права, все нравственно-этические вопросы папуля разрешал блестяще, и если он скажет: «Сейчас же иди в милицию», значит, туда надо бегом бежать и нечего раздумывать.
Я кивнула и уверенной походкой направилась в соседний двор. Если папулю похитили инопланетяне, значит, он в дворницкой у Михалыча. Дворник Михалыч имел жилплощадь в полуподвальном помещении, где часто проводили время те, чью жизнь папа в настоящий момент изучал.
Не успела я войти во двор, как обнаружила самого Михалыча. С разнесчастным видом он сидел на детских качелях и смотрел куда-то в направлении чердака.
— Добрый день, — сказала я, подходя ближе.
— Как для кого, — ответил дворник. Было ему лет шестьдесят, маленький, худой, с пышными усами и седой шевелюрой, он чем-то напоминал Карла Маркса карманного формата, то есть сходство было, но величием не пахло. Тут он перевел взгляд на меня, и на глазах его выступили слезы. — Васена, горе-то какое, — прошептал он. Я привалилась к качелям, чтоб удержаться на ногах, и тревожно спросила:
— Какое?
— Чего?
— Горе какое?
— Ох, лучше не спрашивай… — Михалыч вытер глаза ладонью и вновь уставился на чердачное окно напротив, я тоже посмотрела в том направлении, но ничего интересного не увидела. — Вот я сижу и думаю, — заговорил Михалыч, — нет справедливости в жизни. Господи! — рявкнул он, не отводя взора от чердачного окна, я немного присела, чтоб проследить его взгляд, и до меня наконец дошло, что смотрит Михалыч на облако, которое зависло как раз в районе чердака. Именно в этом месте, по его представлению, должно быть, обретался господь. По крайней мере Михалыч говорил так, точно был стопроцентно уверен, что его услышат. — Где же справедливость на свете? Нет, нигде нет, отвечу я тебе, и это грустно. — Ему в самом деле сделалось грустно, да так, что на его глазах вновь выступили слезы.
— Да что случилось-то? — перепугалась я. — Где папуля?
— Папа на своем месте, еще в себя не пришел. Ну… ты понимаешь, он в этом, в астрале. И лучше будет, если он там еще немного задержится, потому что когда очнется и призовет меня, то я прямо не знаю, что я ему ответствовать буду. Скажу, так, мол, и так, Анатолий Василич, нет на свете справедливости…
— Михалыч, — укоризненно сказала я, — чего ты к справедливости прицепился, скажи толком, что стряслось?
— Бутылки разбил, — вздохнул он. — Три штуки. Папа мне этого не простит. Торопился я очень и со ступенек — вжик. Ничего спасти не удалось. Даже не знаю, как посмотрю папе в глаза. Ходил к Вальке, думал, может, даст взаймы хоть на бутылку. Какое там, разоралась на весь двор, еще и алименты припомнила. Совсем сдурела. — Валька была женой Михалыча и жила в этом же доме. Михалычу в дворницкой было удобнее, и дома он появлялся редко, а с женой общался в основном во дворе, но тоже не часто, потому что встреч с ней старательно избегал. — Слушай, — посмотрел он на меня с внезапно вспыхнувшим интересом, — а у тебя денег нет? Рублей пятьдесят, а? Я с пенсии непременно отдам.
С тяжким вздохом я извлекла из кармана сотню и протянула ее Михалычу.
— Дай бог тебе здоровья, — запричитал он. — Как выручила, Василиса. Не иначе, господь услышал мои молитвы. — Он торопливо перекрестился, взглянув на чердак, и бросился со двора, приостановился и крикнул мне, размахивая руками:
— Ты иди к папе, иди, а я сейчас.
Не успела я сделать и нескольких шагов в направлении дворницкой, как окно первого этажа распахнулось настежь и я увидела Вальку, то есть Валентину Петровну, жену Михалыча, даму пенсионного возраста с ярко-фиолетовыми волосами, длинным носом и таким злющим выражением лица, что тяга Михалыча к дворницкой становилась вполне понятна.
— Васена, — ворчливо позвала она, — куда это мой побежал? — Я дипломатично пожала плечами, а Валька продолжила:
— Пошто ему деньги дала? Ведь третий день пьют, и уже до чертей дело дошло. Мой-то вчера в одних трусах по двору носился, а папа ходил по карнизу, бил в какой-то барабан и выл так, что все собаки попрятались. Надо им это запретить. И в трусах ни к чему, а по карнизу опасно. Ну как свалится?
— Это не барабан, — постаралась объяснить я. — Это специальное приспособление для вызывания духов. И выл папа с той же целью, а по карнизу ходил, потому что так к духам ближе. Вы особо не беспокойтесь, я раньше тоже волновалась, а потом привыкла.
— А если все-таки свалится? — вздохнула Валька. — Ведь пятый этаж… А мой-то в трусах тоже духов вызывал? — спросила она с сомнением.
— Не знаю, — честно ответила я. — Спрошу у папы.
— Запрети ему пить. Ведь человек-то умный, и видно, что очень грамотный, а целыми днями болтается со всякой шушерой. Хоть моего возьми, ну о чем твоему отцу с ним говорить?
— Он жизнь изучает, — пожала я плечами.
— Добром это не кончится, вот помяни мое слово… — Валька с треском закрыла окно, а я продолжила путь, мысленно пожелав ей подавиться. «Вот каркуша, — думала я, начиная беспокоиться. — Добром не кончится… Лучше б о своем добре думала. А папе и вправду надо завязать по карнизам шастать, и собак пугать ни к чему, еще в милицию заберут».
Я вошла в подъезд и стала спускаться по крутой лестнице вниз, здесь меня и нагнал Михалыч. Гастроном был в трех шагах, а беседа с Валькой меня задержала, так что он успел обернуться за это время. В руках Михалыч держал две бутылки водки, а лицо его излучало нечто подозрительно похожее на блаженство или предвкушение оного.
Ознакомительная версия.
