— Разве это важно? — хмыкнула она, внезапно подмигнув мне. — Самое главное — акцент. Где еще девушка сможет получать сто пятьдесят в неделю и все наряды, которые хозяйка надевала всего-то разок-другой?
— Ну что ж, у вас получается неплохо, — похвалил я.
— Надеюсь, мы сохраним это между нами? — спросила она. — Я бы не хотела, чтобы Фабер разочаровалась в акценте и во всем остальном.
— Это наша тайна, не сомневайтесь, — пообещал я.
— Спасибо, друг.
Ее глаза придирчиво-внимательно ощупали меня, как будто она была потенциальным покупателем, а я одной из машин, выставленных на продажу.
— Ну что же, в любое время, когда вы устанете от Фабер, — сказала она хрипловатым голосом, — я с радостью ознакомлю вас с кое-какими симпатичными туземными обычаями Индианы.
Черный шелк зашуршал — это она стала спускаться вниз по лестнице.
— Желаю получить удовольствие!
Едва различимый смешок долетел до моего слуха, когда она уже исчезла из виду.
Секунду я постоял перед закрытой дверью, глубоко вздохнул, затем постучал. Никакой реакции. Отворив дверь, я сделал пару шагов и замер на месте с открытым ртом. Ибо даже Марко Поло не сталкивался ни с чем подобным за время своих нескончаемых путешествий. Это была фантастическая спальня. Огромное помещение с необычайно высоким потолком, который придавал ему сходство с дворцовыми покоями. Мои ноги тонули в мягком серовато-голубом ковре, пока я медленно приближался к ложу, торжественностью и пышностью напоминающему трон. Ложе окутывал белый шелковый полог, расшитый золотыми нотами, так что он выглядел если не симфонической, то хотя бы джазовой овеществленной музыкой.
И это была не кровать, а черт знает, что такое!
Я решил, что если даже такая проворная крошка, как Сюзанна Фабер, угнездится посередине данного сооружения и надумает около девяти утра подняться, то ее ноги окажутся на полу самое раннее без четверти десять. Фактически чем дольше я созерцал эту диковинку, тем яснее мне становилось, что это отнюдь не кровать, а образ жизни.
Именно среди этих философских рассуждений моего слуха достиг вкрадчивый музыкальный голос, зародившийся неизвестно где:
— Рик, дорогуша? Это вы?
— Я, кто же еще? — занервничал я. — А где же вы?
— Я тут, — проворковал ласковый голосок. — Разве вы не видите белую дверь с золотым сатиром?
Такое невозможно увидеть, сообразил я в следующее мгновение, если тебя уже загипнотизировал бело-пуховый образ жизни. Я двинулся к двери с золотым сатиром в центре, на ходу поразившись интимной анатомии его тела (иначе не выразишься), потом почувствовал некоторое облегчение, когда сатир отодвинулся от меня вместе с распахнутой дверью.
Но я тут же инстинктивно попятился назад при виде новых явлений сибаритской роскоши.
На какое-то мгновение мне показалось, что я явился нежданно-негаданно в самый разгар оргии, так что мне остается одно из двух — либо принести свои извинения, либо присоединиться к ее участникам. Но затем, поморгав глазами, я сообразил, что все участники были всего лишь «каменными истуканами», как обозвала бы их моя почтенная бабушка. Представляете, по стенам разместились вовсе не нагие участники оргии, а группа гипсовых статуй греческих и римских богов в человеческий рост. И если хорошенько подумать, то где еще им можно было найти более удачное место, кроме как вокруг вделанной в мозаичный пол огромной римской ванны?
Над поверхностью воды в ванне поднималась гора пенящихся пузырьков, образующих причудливые не то перистые, не то кучевые облака, а над ними возвышалось улыбающееся лицо светловолосой тигрицы с высокой прической, недосягаемой для воды.
— Привет, Рик! — раздался ее обычный заливистый смех. — У вас такой вид, будто вы лицезреете призрак, или что-то в этом роде.
— Похоже, что за последние две-три минуты я видел решительно все, и мне надо как-то к этому адаптироваться, — сказал я ей. — Но ответьте мне на один вопрос, прежде чем я окончательно помешаюсь: зачем, если вы целыми днями торчите в ванне на киностудии, вам снова понадобилось залезать в ванну по возвращении домой?
Ее губы, самой природой предназначенные для поцелуев, разомкнулись, обнажив зубки, задачей которых являлось нежно покусывать мочки мужских ушей.
— Они вечно втирают в кожу крем для бритья, — жалобно заговорила она, — от этого получается масса эффектных пузырьков, но крем раздражает мое тело. — Длинная, идеальной формы нога неожиданно появилась из пены. — Видите?
Раздался какой-то зловещий скрип, и лишь секундой позже я сообразил, что это я сам с шумом втянул в себя воздух.
— Конечно, я все вижу…
Великолепная нога исчезла в изобилии пузырьков.
— Мне необходимо чувствовать себя чистой с ног до головы, Рик, в любое время дня и ночи. Врачи называют это «комплексом принуждения», или как-то в этом роде. — Она вновь захихикала. — Если подумать, у меня ужасно много всяких комплексов. Не хотите ли выпить?
— С этим можно подождать!
— Все вон там. — Восхитительная рука появилась из воды и указала на небольшой бар, охраняемый гипсовым Бахусом. — Вы можете налить немного рому и мне.
Я послушно двинулся к бару, прошел мимо парочки гипсовых божеств и был уже у цели, как вдруг неожиданно отпрянул назад. Каким же я могу быть простофилей, горько подумал я, если позволил заманить себя в дом этой вертихвостки Фабер и допустить, чтобы ее мускулистый телохранитель застал меня врасплох! И тут я услышал ее пронзительный смех, он раздался как раз в тот момент, когда я сообразил, что воинственный Лерой не намеревается нападать на меня, — во всяком случае, в своем гипсовом варианте. Вот он стоит, яростно вглядываясь в космическое пространство, и гирлянда цветов украшает его лоб.
— Ну разве он не восхитителен? — снова прыснула Сюзанна Фабер.
Я с минуту еще рассматривал статую, а затем задал логический вопрос:
— Как получилось, что у него прическа «конский хвост»? Я хочу сказать, что у него наверняка конский… ну не стану ставить точки над «і», вы и так все прекрасно понимаете.
— Он же изображен в образе Силена, — ответила она с необычайной важностью, — сатира, сына бога Пана. Мне кажется, это очень подходит для Лероя.
Я с недоумением посмотрел на нее. Сюзанна Фабер и греческая мифология, очевидно, не слишком ладили друг с другом.
— Откуда у вас подобные познания? — полюбопытствовал я.
— Когда-то я была замужем за Луисом Кардоссом, помните? — словоохотливо заговорила она. — Он только что кончил свою симфонию «Гомериада» и был поглощен греческой тарабарщиной. Он не давал мне спать по ночам, толкуя обо всей этой ерунде. Ух! Ну и времечко тогда было, скажу я вам! В те дни девушка не могла даже лебедю доверять!
— Теперь все иначе? — поинтересовался я.
— А теперь от мужчины не дождешься даже стакана рома! — отпарировала она.
Я снова повернулся к бару, налил ей рому, а себе бурбона со льдом, краем уха прислушиваясь к плеску воды за спиной. А когда обернулся, то увидел, что Венера поднялась из пены. Совершенно нагая Сюзанна Фабер спокойно шла ко мне по черному мозаичному полу, как будто я был ее родной сестричкой. Я выпил одним глотком бурбон, даже не почувствовав его вкуса, свято веря в разумность правила бороться с огнем огнем. На этот раз бурбон оказался бессильным заглушить мое внутреннее пламя.
В тот момент она являла собой воплощение секса, ее полная грудь соблазнительно покачивалась в такт движению стройных ног, а бедра как будто подчинялись звукам неслышной музыки невидимого Пана. Она прошла к бару, взяла свой бокал и внезапно захохотала:
— Что вы там воображали? Будто я русалка или нечто подобное?
В тот момент я в полном смысле слова утратил дар речи, поэтому наполнил заново свой пустой бокал. Руки у меня дрожали.
— У вас действительно такой вид, будто вы повстречались с привидением! — И она снова закатилась хохотом. — Почему бы вам не пройти отдохнуть вот туда. — Она жестом указала на спальню. — А я тем временем вытрусь и хоть что-то на себя надену.
Предложение показалось мне нелепым, но я почему-то не мог отыскать разумного возражения. Так что я оказался в королевской опочивальне, тараща глаза на кровать-трон и изо всех сил сжимая в руке стакан. Вот и пришел конец Холману, подумал я с тоскливым чувством неизбежности, отлично понимая, что уже ничего не смогу сделать. Предложила мне удалиться, пока она будет вытираться и что-то на себя накинет, а я безвольно послушался, вот он, самый подходящий момент для того, чтобы Холман извлек откуда-нибудь прадедовский меч и пронзил им себе грудь!..
Фабер появилась через несколько минут, сухая и благоухающая после римской ванны. Она действительно кое-что на себя накинула: голубенькое коротенькое неглиже, не имеющее никаких застежек, под ним были такие же трусики, в основном из прозрачных кружев. В руке у нее был бокал с ромом, а на лице — ожидающая улыбка, которая тут же отодвинула неизвестно куда всякие мысли о прадедовском мече. Это был второй шанс Холмана. Значит, еще не поздно постоять за себя, благодарение Зевсу! И я не собирался прозевать эту возможность.
