Все, что Светлова только что видела в заповедной роще, явно напоминало обряд тшед, описанный в книге французской путешественницы.
Было очевидно, что Воробьев отважно решил вступить в единоборство с демонами, подумав, очевидно: пан или пропал.
Помогли Воробьев себе каким-то снадобьем?
И если помог, то каким именно? Да, впрочем, разве это так важно. Еще в палеолите, по словам археологов, народ пробавлялся мухоморами… Отличный галлюциноген!
Если не помрешь, то точно увидишь наяву райские кущи или вот, как Воробьев, демонов и упырей… Какие у него были причины? Хотел спасти Ковду от привозной напасти, не пощадившей Николаева?
Устроить свою личную жизнь?
Так или иначе, а учитель труда решился на то, на что отваживались немногие.
«Умер от страха» — самый распространенный диагноз для тех, кто совершал этот обряд.
А вдруг Воробьев там, в роще, умрет?! Правильно поступила ли Анна, оставив его заниматься «загробным спортом»?
Но из описания тшеда она знала теперь, что вмешательство в таких случаях бесполезно: ее появление только еще больше взвинтило бы и испугало находящегося в трансе человека.
* * *
— Елизавета Пафнутьевна!
Утром за завтраком Аня равнодушно смотрела на дары обитателей коровника.
Крыночка с топленым молоком. Кувшин холодный, в жирных плотных капельках. Сметана. Ложка, ясное дело, в ней стоит, а не лежит. Масло домашнее свежее, душистое, не имеющее ничего общего с магазинным, зазывно желтеет.
Ну, кисломолочная пища.., ладно, так и быть.
Что же касается, собственно, молока, то прав Брэгг: в природе — это пища исключительно для детенышей! И человеку взрослому употреблять ее совсем ни к чему.
— Елизавета Пафнутьевна! — повторила она настойчиво…
— Аушки-и!
— Что за обычай такой народный, деревья украшать?
— Это на Новый год, что ли?
— У нас что, сейчас Новый год?
— Да нет вроде. — Елизавета Пафнутьевна с притворной ленцой демонстративно зевнула.
— А вот чтобы — по другим праздникам? Не слыхали?
— Слыхали, не слыхали! Не твоего ума это дело-то. Сидела бы дома! Лучше было бы. Уж больно ты глазастая! Везде, видно, поспела. Не к добру такое проворство!
С улицы между тем донесся какой-то неясный шум.
Он становился все явственнее, превращаясь, по мере приближения, в недовольный ропот многих голосов.
— Эй, Лизавета!
Послышался звон разбитого стекла, и в окно влетел камень.
И попал очень метко на стол.
Глиняный кувшин раскололся. Черепки разлетелись в стороны. Молоко полилось со стола на пол.
Аня отскочила в угол. А Елизавета Пафнутьевна всплеснула руками:
— Ах, ироды, что творят! Ну, точно! Доигралась я, кажется, на старости лет. Ведь говорила! Говорила же я тебе: сиди не рыпайся! Нет, гулять она пошла! Шастать! — зло бормотала моя хозяйка, хватаясь за голову.
Аня осторожно по стенке подобралась к окну.
То, что она увидела, вряд ли могло их обеих обрадовать.
За плетнем, рядом с домом Елизаветы Пафнутьевны, шумела толпа сельчан. И вид их навевал Светловой мысли самые что ни на есть дурные. Мужики были с вилами — классика!
— Где твоя приезжая, Лизавета?! — кричал народ. — Выдавай нам ее сюда! — потребовал чей-то решительный женский голос в толпе.
«Уж не девка ли Тимофеевна такие неприемлемые требования выдвигает? — возмутилась Светлова. — Мало того, что уже однажды чуть не придушила ленточкой, так теперь еще с вилами заявилась!»
Впереди импровизированного «войска» Анна, кроме всего этого, разглядела и маленького Воробьева. В этой компании он явно чувствовал себя предводителем.
— Они, что, тоже не любят городских баб? — поинтересовалась шепотом Светлова у Елизаветы Пафнутьевны, памятуя — поистине незабываемую! — встречу с девкой Тимофеевной. — У них тоже мания? Любимые члены семьи в город подались? Сбежали с нехорошими городскими женщинами?
Елизавета Пафнутьевна только фыркнула, Анна же продолжала возмущаться:
— Крестьянское восстание Воробьева? Русский бунт, бессмысленный и беспощадный?
— Без смысла-то ничего не бывает! — вполне здраво возразила Пафнутьевна. — И тут причина, стало быть, есть. Недаром я тебя предупреждала! Да что уж теперь об этом. И некогда!
— Ну, нетрудно догадаться об этих ваших причинах. Человека загубили! И на дерево подвесили, как сало для синиц. А теперь хотят продолжить сокрытие трупа, свидетеля убрать. Меня то есть ликвидировать собираются!
— Много ты знаешь! — вздохнула Пафнутьевна.
— Да уж… Для того чтобы с жизнью расстаться — хватит!
— Вот что, бабонька! Давай-ка мало-помалу отседова выбираться.
— Я, собственно, с удовольствием. — Аня пожала плечами. — Не подскажете ли как?
— Это уж мое дело, — пообещала Елизавета Пафнутьевна. — Ты сумку свою, главное, хватай. И побегли отседова! Эвакуироваться будем.
Светлову не понадобилось долго уговаривать…
Она более чем шустро схватила свою небольшую сумку с вещами.
И еще раз, уже на бегу, взглянула в окно.
Ропщущая толпа граждан между тем, кажется, рассредоточилась. От нее понемногу отделялись отдельные индивидуумы… А рассредоточивались они, эти индивидуумы с вилами и кольями, натурально, вдоль плетня.
— Кажется, вы правы, Елизавета Пафнутьевна, — прокомментировала тактику врага Светлова. — Нас окружают.
— А то не права! — проворчала та.
В ответ на Анино предположение хозяйка ухватила Светлову за руку своей жесткой, твердой, как наждачная бумага, ладонью и потянула за собой на кухню.
"Командорское пожатие! — отметила про себя Анна. — А куда она, собственно говоря, меня тянет?
Если захочет сдать народу, вряд ли справлюсь! Ей-то что? Отдала — и отдыхай себе. Вот что значит воздух и молочные продукты. С такой «бабушкой» попробуй-ка потягаться, никакие приемы не помогут".
— У вас что там, подземный ход? Прямо в соседний лес прорыт? — не теряя присутствия духа, пробормотала Аня.
Но с кухоньки они шмыгнули не в подземный ход, а в сопредельное помещение, чем-то, особенно запахом, напоминающее хлев.
— Я сюда в морозы ягненка забираю, — объяснила Пафнутьевна.
Прямо из этого темного, без окон, закутка они выбрались в высокий бурьян, начинающийся сразу от его стены.
А уж из зарослей бурьяна — в покато спускающийся к берегу озера огород.
— Может, в баньке нам спрятаться? — пробормотала на бегу, пригибаясь, как боец под пулями, Пафнутьевна.
Но окружающие их по всем правилам военного искусства граждане были тоже не дураками: возле баньки наблюдалось какое-то оживление и заметное покачивание бурьяна.
— Ну, это вряд ли стоит.
Что-то Аня уже слышала о том, как ловко поджаривают в баньках тех, кто в них парится!
Елизавета Пафнутьевна резко потянула Анну в сторону.
Между подсолнухами, через дыру в плетне, они перебрались в чужой огород и опять по склону поползли к озеру.
— Судно захватывать будем! — шепотом пообещала Пафнутьевна.
— А у вас своей лодочки-то нету?
— Своя-то есть, — протянула «бабушка». — Дак у своей-то лодочки уже наверняка сторожат, говнюки!
«Вот это тактическое мышление! Вот это изощренный, подготовленный к военным действиям ум!» — восхитилась про себя Аня.
Жизнь в Ковде явно не давала ее хозяйке расслабиться и, на Анино счастье, поддерживала в Пафнутьевне необходимую боевую готовность.
Это была удача. На берегу озера, возле соседской лодки, никого не оказалось!
* * *
— Будем машину ждать попутную. Надо тебе до станции добраться, до людных мест. — Анина хозяйка набросала вкратце план действий, когда они залегли в высокой придорожной траве. — Только лежать надо тихо, не высовываться. Как машина появится, я погляжу, кто едет. Если не опасно, остановим — и отправишься.
— Хорошо, — кивнула Аня.
— Так кто там, на дереве-то, в роще висит, разрешите полюбопытствовать? — начала вкрадчиво Аня.
От былинок, тычинок и прочих пестиков щекотало в носу.
— Кто-кто… Дед…
— Да, да! Эту версию мы уже слышали: дед Пихто! И все-таки?
— Угадай с трех раз, — предложила Пафнутьевна.
— Николаев?
— Николаев! — довольно хмыкнула Елизавета, радуясь собственному остроумию.
— Это не ответ. У вас тут все Николаевы.
— Ну, извиняйте…
— Я хочу сказать: там висит тот самый Николаев?
— Какой тот самый?! — ухмыльнулась Елизавета.
— Тот самый, к которому я приехала.
— Ну…
Елизавета Пафнутьевна в великой задумчивости почесала репу, то бишь голову. Помолчала и, видно, решила сдаться.
— А к какому ты Николаеву приехала?
«Вопрос логичный…» — вздохнула еле слышно про себя Светлова. На самом деле ответа она на него дать не могла.
— Ну, скажем, — произнесла она вслух, — это тот единственный Николаев из всех Николаевых в вашей деревне, которого я не видела и с которым не разговаривала?
