В день объявления предварительного списка мы так и не собрались: я всерьез загорелся идеей использовать на съемках деминского соседа, и теперь колесо завертелось, каждый выполнял свою работу. Встретились только вечером. Последним приехал Демин. У него был едва ли не самый сложный участок – собрать максимум информации о своем соседе, причем сделать это тихо, без привлечения внимания, иначе вся наша затея теряла смысл.
– Ну как? – нетерпеливо спросил я, едва только Илья нарисовался на пороге нашего кабинета.
– Это ты о чем?
– О твоем соседе.
– Ах, о соседе! – протянул Демин. – С ним все нормально.
А сам обвел нас вопросительным цепким взглядом. Убедившись, что никакого подвоха нет и мы действительно ничего не знаем, Илья расправил плечи и несколько снисходительно произнес:
– А чего это у вас тихо, как на кладбище?
– Есть повод для веселья? – осведомилась Светлана.
– Вы, как я вижу, еще не знакомы со списками «Телетриумфа».
Вот теперь я понял, в чем дело. И у меня екнуло сердце. Значит, есть! Попали в списки!
– Мы там есть, – подтвердил мою догадку Илья.
– В какой номинации? – встрепенулась Светлана.
Демин снисходительно посмотрел на нее, как смотрит учитель на не слишком скорого на догадку ученика, и наставительно произнес:
– Самая большая ошибка, которую только может допустить человек, моя милая, – это недооценка собственного труда и таланта. И поэтому когда ты говоришь «в какой номинации»…
Так вот в чем дело! Мы попали в две номинации сразу! Или вообще – сразу в три!
Еще боясь поверить в столь радостное событие, я не выдержал:
– Не томи, Илья! Сколько номинаций взяли?
– Семь, – сказал Демин.
Я захлебнулся воздухом.
– Семь, – совершенно будничным голосом повторил Илья. – Только в одной номинации мы не присутствуем – «За многолетнее служение телемузе». Годков нашей программе не хватает. Но это, я думаю, дело вполне поправимое. И лет через двадцать мы сможем и по этой номинации пройти.
– Когда я служил на флоте, – сказал Гончаров, – мы с моим дружком…
– Погодите-ка, – остановил я его. – На каком таком флоте? Вы же служили в автобатальоне.
В автобатальоне он был младшим сержантом, это я точно помнил, мне об этом рассказывала его супруга Нина Тихоновна.
– Служил, да, – засмеялся Гончаров.
Я уже привык к тому, что он любит что-либо придумывать. Выдумки его были совершенно безобидными, как правило – о нем самом. Таких людей обычно называют вралями, у них никогда не поймешь, где они говорят правду, а где присутствует вымысел.
– Так вот, когда я служил в автобатальоне, – как ни в чем не бывало перестроился Гончаров, – мы с моим дружком пошли в самоволку, а дело было ранним утром…
И опять было непонятно, правду он рассказывает или анекдот.
Лично мне Гончаров нравился. Он вполне освоился в нашей компании, и порой даже казалось, что он работает с нами не несколько дней, а годы. С ним было легко и нехлопотно. Если попросишь о чем-то, будет сделано безусловно в срок и так хорошо, как ты сам даже не предполагал. Он напоминал Демина – точно так же умел все и точно так же каждодневно демонстрировал свою нужность, только в отличие от Ильи Гончаров все делал намного веселее и беззаботнее, как будто нелегкие для прочих людей задачи лично им решались между делом, шутя. Была в нем какая-то легкость, та приятная непосредственность, за которой сплошное удовольствие наблюдать со стороны. Он нравился всем, и даже Демин, поначалу встретивший его в штыки, через пару дней заметно смягчился.
Гончаров умел быть полезным всем. Он помогал Светлане переносить и настраивать аппаратуру, ездил с Деминым за милицейской формой, необходимой для следующих съемок, по моей просьбе встретился с родственником героя нашей будущей передачи. Он, кажется, совсем не уставал и между делами еще успевал посвящать меня в свои задумки. Гончаров всерьез приготовился участвовать в съемках и уже знал, что и как будет происходить на съемочной площадке.
– Пригласим на съемку Степку, – втолковывал мне Гончаров. – Это мой дружок юности. Мы с ним жили на одной лестничной площадке. Представляете? Мы лет двадцать не виделись. И вот встреча. А я, оказывается, уже вовсе не я, а очень важный человек, но только жутко засекреченный. И вот Степан, узнавши эту страшную тайну…
– Тайну еще надо придумать, – напомнил я.
– Это без проблем! – беззаботно отмахнулся Гончаров.
В том, что дело обстоит именно так, я нисколько не сомневался. После гончаровской импровизации в буфете я не сомневался, что лапшу на уши он повесит этому пока неведомому мне Степану в два счета.
– Степан – он жутко головастый, – уважительно сказал Гончаров. – В институте такие рефераты писал, что профессора с ним за руку здоровались. А сейчас и сам уже, наверное, профессор. Вот он встретится со мной, а я, к примеру, буду офицер из контрразведки. И я его попрошу какую-нибудь формулу вывести.
– Какую? – не понял я.
– Особенную какую-нибудь, – с прежней беззаботностью парировал Гончаров.
Его невозможно было чем-либо смутить или сбить с толку. Он не боролся с возникающими трудностями, а отметал их с порога, и не в этом ли была причина кажущейся легкости его существования?
– Со Степаном вашим потом разберемся, – сказал я. – Позже. Сначала деминский сосед.
– А после соседа – я со Степаном?
– Не сразу, – сказал я. – Будет еще «Телетриумф».
– Это что такое?
– Премия для лучших телевизионщиков.
– Вам дали премию?
– Еще нет, – признался я. – Может, и вовсе не дадут. Но на церемонии надо быть обязательно.
– Когда?
– На следующей неделе.
– Я тоже пойду.
Гончаров это сказал безапелляционно, а я даже не знал, что ответить. Все места в зале были распределены заранее, и Гончарова в списках приглашенных, естественно, не было.
– Это где? – спросил Гончаров. – Чтоб я знал, куда ехать. Или вы за мной заедете?
– Там только по пригласительным билетам, – неуверенно сообщил я.
– Так пусть дадут еще один.
– Это невозможно. Билеты распределяются загодя. Вот нам прислали три: для меня, для Светланы, для Демина…
– Я у Демина возьму, – с превеликой непосредственностью сообщил Гончаров.
И я ни на мгновение не усомнился в том, что именно так все и будет. Успел изучить этого человека.
– Он не сможет отдать свой пригласительный, – попытался втолковать я. – Потому что без билета Илью не пропустят в зал.
– А ему-то зачем? – пожал плечами Гончаров. – Он там уже был, наверное.
Был, конечно. В прошлом году. Но вся штука в том, что в прошлом году мы не проходили по семи номинациям сразу. Я представил реакцию Ильи на предложение Гончарова отдать пригласительный билет ему – и внутренне содрогнулся. Это будет взрыв. Катастрофа. Гибель Вселенной.
– Я попытаюсь договориться по поводу вас, – пообещал я. – Чтобы на церемонию следующего года внесли в списки.
– Хорошо, – кивнул Гончаров. – Но в этом году я тоже хочу там быть.
Это была почти детская непосредственность. «Почти» – потому что ребенку можно объяснить, почему ты будешь поступать так вот и так, а взрослому это объяснить очень сложно, почти невозможно – потому как совестно. С его стороны это даже не было нахальством. Просто он привык так жить.
– В этом году не получится, – вяло запротестовал я.
– Нет, Женя, так не пойдет, – вдруг нахмурился Гончаров. – Ведь мы в одной команде. Так? И почему в таком случае вы мною пренебрегаете? Чем я плох?
Я не нашелся, что ему ответить на это. Есть вещи, очевидные для всех. Но не для Гончарова. Он, наверное, как-то по-особенному устроен.
– Хорошо, попробую что-нибудь придумать, – пообещал я.
Без всякой, впрочем, надежды на успех. Просто пока я не знал, как сказать Гончарову правду.
Михаил Михайлович Федько был вызван в районный отдел милиции повесткой. В повестке значилось утро среды, а во вторник вечером мне позвонил Демин и сообщил, что видел соседа и тот выглядит неважно – задумчив, хмур и не здоровается при встрече, настолько погружен в себя. Оно и понятно – кому приятно получить повестку, не зная причины. Мысли всякие нехорошие, наверное, в голову лезут. Начинают вспоминаться все старые грехи, серьезные и не очень. И визита в милицию бедолага уже ждет едва ли не как избавления – хочется выяснить, что же такое случилось. Тут или пан, или пропал.
Михаил Михайлович напрасно тревожился. Его вызвали как свидетеля, способного прояснить некоторые неясности, имеющие место в расследуемом деле об ограблении коммерческого магазина «Парус» – того самого, что располагался поблизости от дома Федько. Михаил Михайлович прибыл в райотдел за пятнадцать минут до назначенного времени, долго топтался у двери нужного ему кабинета и осмелился постучать ровно в девять, минута в минуту, как и было указано в повестке.
