Владимир Гриньков - Король и Злой Горбун

– Эй, папаша! Не проходи мимо! Трубы горят, да? Опохмелиться надо?

И призывно показал бутылку водки, предлагая приобрести возвращающий утреннее здоровье продукт. Никаноров хотел было пройти мимо, я видел, но неожиданно вернулся.

– Я тебе хочу сказать, – пробормотал он, глядя на продавца счастливым и усталым взглядом много знающего человека. – Скоро ничего этого не будет. – Он повел рукой перед собой.

– Чего не будет, дядя? – не понял продавец.

– Киоска твоего не будет, «Сникерса» этого чертова не будет, «Вискаса» не будет и тебя, сынок, тоже, – почему-то заключил Никаноров.

Он выглядел сильно выпившим, и потому продавец засмеялся.

– Это еще почему? Атомная бомба взорвется, что ли?

– Почти, – многозначительно ответил Никаноров. – Будет социализм, сынок.

– Это хуже атомной бомбы, – веско сказал продавец.

Мы не очень-то таились, снимая Никанорова, но он ничего не замечал. Он узнал тайну. И, похоже, был счастлив. Мы не стали его разочаровывать прежде времени.

После бессонной ночи, проведенной в подземельях метрополитена, мы не разъехались на отдых – было очень много дел – и освободились только поздним вечером. Илья уже успел выпить и наотрез отказывался садиться за руль, обещая кого-нибудь непременно сбить, если ему все же придется вести машину самому. Я вызвался подбросить его до дому. Светлана поехала с нами. Мы все были чертовски уставшие, и завтрашний день отводился на отдых.

Солнце уже зашло, но небо, хотя и потеряло свой дневной цвет, оставалось прозрачно-серым. Звезды еще не угадывались, и даже луна казалась бледной тенью самой себя.

Мы ехали сумеречными улицами. Машин уже стало меньше. Красные огни габаритных фонарей казались глазами неведомых зверьков, прячущихся в темноте. Мы приблизились к набережной, когда Светлана вдруг негромко сказала:

– У Пашутина сегодня день рождения.

– Что? – растерянно спросил я.

– Сегодня же третье? У него день рождения, я запомнила, когда готовила досье.

День догорал. День рождения человека, которого уже нет в живых. Он не дожил совсем чуть-чуть.

– Сколько ему исполнилось?

– Сорок девять.

Под ночным небом в этой стране жило сто пятьдесят миллионов человек. Они по-разному прожили сегодняшний день. Для кого-то этот день был удачным, для кого-то нет, для кого-то так себе – но никто в этот день не вспомнил о человеке по фамилии Пашутин. Его родители умерли, уже давно. А остальные либо не знали о его существовании, либо знали, да им удобнее было забыть.

Машина вырвалась на мост. Перед нами был собор, а слева расцветился огнями Кремль. Я затормозил и заглушил двигатель.

– Дай-ка пистолет! – сказал я Демину.

– Зачем? – изумился он.

– Дай! – Я нетерпеливо протянул руку.

С пистолетом в руке вышел из машины. Светлана и Илья последовали за мной, наблюдая за происходящим с недоумением и затаенным беспокойством.

– Он жил рядом с нами, – сказал я. – Мы не знали, кто он, а он и не говорил. Но он не желал нам зла, просто работа у него была такая. Его хотели бы забыть, а он этого не заслуживает. Пусть земля ему будет пухом!

Я поднял руку с пистолетом и выстрелил в воздух. И еще. И еще. Это был салют в честь Пашутина. Гуляющий над рекой бродяга-ветер подхватывал хлопки пистолетных выстрелов и уносил их прочь. Я расстрелял всю обойму.

– Поехали, – сказал Демин. – Пока нас здесь не забрали.

Мы сели в машину.

– Та кассета цела? – спросила Светлана. – Которую мы снимали с участием Пашутина.

Она озвучила то, что я и сам подумал. Мы когда-то решили, что запороли ту съемку. А оказалось, что все нормально. Мы пустим это в эфир. И в конце, после всего, расскажем о Пашутине. Он жил, как сам считал нужным, и старался никому не мешать. Он был честен, Добр и смел. И почему-то считается, что предавать таких людей – сплошное удовольствие.

– Это будет в ближайший наш эфир, – сказал я. – Сдвинем все сюжеты и покажем ролик с Пашутиным.

– Касаткин нас не поймет, – тут же отреагировал Демин.

– Вот уж это-то я переживу.

День сгорел, и стала отчетливо видна луна.