Ознакомительная версия.
Она открыла дверь. На лестничной площадке стояла крупная женщина в сером невзрачном платке и затрапезном пальто. В руке она держала узел. Таких женщин Козлова иногда встречала на вокзалах да видела в военных фильмах.
— Милочка, я к вам.
Жар бросился Козловой в голову, как ударил палкой. Или испуг ударил, который бросился в голову вместе с жаром: закричать ли, звонить ли в милицию, дверь ли захлопнуть?..
— Дайте же мне войти.
Под напором того узла, которым пришедшая деликатно давила, как животом, Козлова немо сделала два шага назад.
Дама, теперь просто женщина, уже стояла в передней. Она опустила узел на стул, торопливо его развязала и броском подняла руку, на которой повисла чёрная каракулевая шуба.
— Ваша, — сказала женщина, таким же броском руки повесила её на вешалку, схватила свою, искусственную, и ловко завязала в узел.
— Я сейчас вызову милицию, — опомнилась Козлова.
Женщина оставила узел и сложила руки на груди, как для молитвы:
— Милочка, вы тоже женщина! Вы мать, и я мать! Ну ошиблась, оступилась, леший попутал… Но ведь опомнилась, сама пришла и шубу вернула. Повинную голову меч не сечёт. Милочка, простите меня!
Козлова смотрела на молитвенно сложенные руки, на грязно-зелёный шарф, перекрученный на шее, как бельё на ветру; смотрела на пальто, какое-то щипаное, словно его начали лицевать, да передумали; смотрела на бурки, всунутые в калоши, которые теперь уже не носили.
— Да-да, — вздохнула женщина, — я уже дико поплатилась.
— Лично я прощаю, — вяло ответила Козлова.
— Милочка, скажите в прокуратуре, что с шубой вам почудилось…
— Нет, — твёрдо перебила хозяйка, — врать не стану.
— Да вам за это ничего не будет. Мол, ошиблась.
— Не могу.
— Милочка, хотите я встану да колени?
Она сделала движение вперёд, словно споткнулась и сейчас упадёт. Козлова непроизвольно схватила её за локоть, подумав, что в тот раз тоже поддерживала под руку.
— Вставайте, не вставайте, а врать в следственных органах не собираюсь, — почти зло отрезала Козлова.
Гостья отпрянула. Она вдруг сильно — опять, как в тот раз, — побледнела и опустила руку в карман своего потрёпанного пальто. Козлова попятилась в сторону кухни, ожидая увидеть нож или пистолет. Но женщина вытащила маленькую бутылку. Значит, плеснёт кислотой — Козлова читала про такую месть. И услышала тихий, какой-то чревовещательный голос, который мурашками прокатился по её спине.
— Тогда я сейчас отравлюсь.
Козлова закрыла глаза. Заметив испуг хозяйки, женщина положила бутылочку обратно и уже другим голосом, который задрожал от подбежавших слёз, спросила:
— Разве я переживу позор? Сидеть в тюрьме! Неужели ты хочешь, чтобы меня посадили? Неужели ты такая бессердечная?
— Нет, — искренне сказала Козлова.
— Тогда пожалей! Откажись от показаний, и я тебя век буду помнить. Молиться за тебя буду. Копейки ни у кого не возьму…
— Хорошо, — устало согласилась хозяйка.
— Но знай: если не откажешься, я отравлюсь у тебя на глазах.
Из дневника следователя.
Часто слышу, что жил человек, жил, да и совершил преступление. Вдруг. Как несчастье, как болезнь. А уж если несчастье, то оно, считай, от судьбы, от бога — его не предусмотришь, с ним не поборешься. И несчастных жалеют, больным сочувствуют, но только не наказывают.
Я не сомневаюсь, что любое преступление зреет долго и нелегко, даже самое маленькое. Постепенно накапливаются в человеке прегрешения, поступочки, проступочки… С каждым таким поступком всё грубее топчется мораль. И вот наступает грань, когда отвергается та моральная норма, которая возведена уже в закон, — совершается преступление.
За дверью легонько стукнуло и зашуршало, словно там мели пол. Или кто-то остановился у кабинета, рассматривая табличку «Следователь С.Г. Рябинин» и собираясь постучать. Но дверь приоткрылась без стука. Он увидел-таки кусок серой швабры, который мелькнул в проёме слишком высоко от пола. Рябинин ждал, к чему-то приготовившись…
Дверь медленно, почти вежливо открылась. Первым вошёл худой высокий мужчина с выгоревшей тонкой бородкой, которая, видимо, и мелькнула в дверном проёме. За ним неуклюже шагал приземистый загорелый человек, умудряясь втискиваться в пустое пространство. Они подошли к столу и молча расстегнули плащи. Высокий протянул руку:
— Прокурор Гостинщиков из Прокуратуры РСФСР.
Приземистый поставил на пол громадный портфель, сел на стул и буркнул:
— Следователь по особо важным делам Семёнов.
Прокурор снял мягкую кремовую шляпу и тоже опустился на стул. Следователь остался в берете.
— Сергей Георгиевич, — начал прокурор, — нами получен сигнал, что вы совершили преступление…
— Какое? — удивился Рябинин.
— А мы сейчас это выясним. Приступайте к допросу, — приказал Гостинщиков следователю.
Тот откашлялся и всё-таки хрипло спросил:
— Фамилия, имя, отчество?
— Рябинин Сергей Георгиевич.
— Место рождения?
— Новгород.
— Семейное положение?
— Женат.
— Место работы?
— Вы же знаете…
— Отвечать! — тонким голосом крикнул Гостинщиков, задрожав палевой бородкой.
— Следователь прокуратуры Зареченского района.
— Национальность?
— Русский.
— Образование?
— Высшее, юридическое.
— Судимы?
— Нет.
Семёнов лёг грудью на стол, припечатав все бумаги, и, стараясь придать своему простодушному лицу особую хитрость, спросил:
— Чем вы занимались одиннадцать лет назад?
— Как чем?.. Работал техником в геологической экспедиции.
— Ага, работал, — вроде бы обрадовался прокурор.
— И с кем вы работали? — поинтересовался Семёнов с каким-то тайным намёком.
— Ну, с геологами, техниками…
— Давно вы их видели? — теперь он спросил с деланным безразличием.
— Это моё личное дело.
— Молчать! То есть отвечать! — вновь крикнул Гостинщиков, придерживая скачущую бородку.
— Ну, видел кое-кого из них месяц назад…
— Говорить правду! — теперь крикнул следователь, заморгав от собственного крика белёсыми ресницами.
— Ну, месяца два назад…
— Четыре! — рявкнул Гостинщиков.
— Неправда, — возмутился Рябинин.
— Товарищ Семёнов, дай ему в ухо, — приказал работник Прокуратуры РСФСР.
Следователь мгновенно скинул плащ, бросил его на спинку стула и поплевал на руки.
— Физические воздействия запрещены, — слабо возразил Рябинин.
Но Семёнов уже схватил его ладонь и сжал своими каменными пальцами. Не вытерпевший Гостинщиков забежал сбоку и клешнёй вцепился в затылок.
— Больно, черти…
Это были они — его геологи.
С этими людьми начиналась его молодость, с этими людьми он хотел бы жить в одной коммунальной квартире, и случись что, этих людей хотел бы видеть рядом.
Рэм Фёдорович Гостинщиков, научный сотрудник, кандидат геолого-минералогических наук. Старше Рябинина на десять лет. Они переговорили обо всём на свете: вечерами, ночами, за ужином, в поездах, а однажды пошли в маршрут и проспорили весь день, не увидев ни одной породы.
Димка Семёнов, ровесник Рябинина, коллектор, а по-нынешнему — техник. Он не интересовался геологией, презирал степени и должности, но всю жизнь провёл в экспедициях, потому что любил передвигаться по земному шару. Это он как-то поехал в посёлок за хлебом и пропал на три дня; вернулся чёрный, обожжённый, весёлый — тушил горящую степь. Это он две ночи сидел, как верная жена, у спального мешка, в котором горел температурой простуженный Рябинин. Это он…
Это были они — его геологи, рядом с которыми Рябинин думал о себе чуть хуже, чем без них.
И промелькнуло, исчезая…
…Всю жизнь он в себе разочаровывается. Неужели был так сильно очарован?..
— Забыл нас? — улыбнулся Димка, блаженно расплываясь круглым и добродушным лицом.
— Три месяца не заходил, подлец, — улыбнулся и Гостинщиков своей особенной улыбкой: наклонил голову, беззвучно приоткрыл рот и сузил глаза, отчего казалось, что он сейчас крикнет или запоёт. Эту улыбку-ухмылку геологи деликатно звали мефистофельской, а за глаза — сатанинской. Поварихи всех полевых сезонов считали её козлиной, хотя Рэм Фёдорович объяснял, что козлы не улыбаются.
— Три с половиной, — уточнил Рябинин.
— Э, всё идёшь по следу?
— Да не по одному. Братцы, сейчас всё объясню…
— Тут мне ребята сухой рыбки подкинули с севера, — засуетился Димка, вытягивая из портфеля длинный и острый свёрток.
— Э, мне геофизик приволок с вулкана обсидианчик. — Рэм Фёдорович из того же портфеля вытащил другой свёрток, тупой и круглый…
Это были они — его геологи.
Ознакомительная версия.
