— Куда он ездил? К родственникам? Друзьям?
— Родственников у него в Москве нет. Вроде он к кому-то на день рождения ездил, наверное, к друзьям… Послушайте, вы моего секретаря в чем-то подозреваете?
— Я так спрашиваю, по профессиональной привычке… Вернемся к вашей жене.
Для того, чтобы понять, замешано ли в этой истории разорванное письмо, мне нужно узнать как можно больше о ее прошлом. Нельзя, в конце концов, исключить, что это письмо было любовным… А для того, чтобы понять, действительно ли она ушла от вас, мне нужно как можно больше узнать о ее настоящем. То есть, о ее жизни с вами.
— Она не могла меня бросить, — сообщил, наконец, невпопад Мурашов. — Она меня любит.
Алексей внимательно посмотрел на него. Нервное напряжение, бессонная ночь и коньяк сделали свое дело, и он был не то, чтобы пьян, но и не совсем трезв. «Тем лучше, — подумал Кис, — проще будет разговаривать».
— Расскажите мне все, что вы знаете о прошлом Алины.
— Я вам уже все рассказал, — удивился Мурашов.
— Этого мало. Сколько лет вашей жене?
— Двадцать пять…
— Вы женаты три года, и до этого у нее была какая-то своя жизнь.
Где? С кем? Кто были ее друзья?
— Ну Катя, ее подруга детства…
— Это я знаю. Видел ее письма. Катя живет по-прежнему в Нарофоминске и я к ней съезжу сегодня же. А с каких пор живет в Москве Алина? Вы ведь с ней в Москве познакомились?
— Да, она жила уже в Москве к тому времени, — Мурашов крутил в руках пустую рюмку, — года два или три, наверное. Работала секретаршей. Она и к нам секретаршей пришла наниматься. Мы тогда переехали в новое здание, набирали персонал, дали объявления в газеты…
— А где она до этого работала?
— Я уже не помню название конторы…
— И где жила?
— Она снимала комнату в районе Проспекта Мира… Вам нужен адрес? Я посмотрю, может, где-то есть в бумагах…
— Вы у нее были? С ее друзьями встречались?
— Нет. Мы познакомились так быстро и все произошло так стремительно… Я предпочел не задавать вопросов о ее прежней жизни.
Интересно, Алекс действительно так беспечен? Ничего не разузнал о Гоше, которого взял не просто на работу — а доверил ему дом; не расспросил свою будущую жену о прошлом… Нежелание копаться в подробностях, которые могут оказаться неблаговидными? Слепое доверие? Или уверенность, что, переступив порог его дорогого ухоженного дома, благодарные счастливчики не подведут своего благодетеля?
— Почему? Вам казалось, что в у нее не слишком приличное общество?
Не достаточно приличное прошлое? — атаковал Мурашова детектив. — Почему вы не заинтересовались ее знакомыми?
— Знаете, я предпочитаю общаться в своем кругу. Я трудно нахожу общий язык с людьми не моего круга… И потом, она мне сказала, что у нее нет друзей.
— И даже никакой подруги нет?
— Я вам уже говорил, у нее одна подруга детства, Катя, — в голосе Алекса зазвучало раздражение.
— А в Москве? Неужели во всем городе не нашлось для молодой девушки близкой подруги? Вы находите это нормальным?
— Она сказала, что у нее нет никого! — разозлился Алекс.
Детективу это почему-то понравилось. Наверное, потому, что разозлясь, Мурашов, наконец, обнаружил нормальные человеческие эмоции, которые не казались фальшивыми.
— Почему я должен ей не верить? — нетрезво-запальчиво продолжал Алекс. — К тому же, если бы у нее были действительно какие-то друзья, то она бы их пригласила на нашу свадьбу, не так ли? А была только Катя!
Надо так понимать, что Мурашовым все же руководило доверие? Такое вот прекраснодушное доверие к людям? Как же он бизнесом занимается, Бог мой?
Впрочем, книги по искусству — это, наверное, не совсем тот бизнес, в котором каждый затылком чувствует дуло пистолета…
— По-вашему, у нее не было и мужчины в то время? — доставал издателя неуемный Кис.
— Ну, наверное не было, — пожал плечами Мурашов. — А то как бы тогда могло все это между нами случиться?
— «Любовь с первого взгляда», как писали в прессе?
— Что-то вроде того.
— Вы мне можете рассказать, как это произошло?
— Это необходимо? — Александр, наконец, взглянул на Киса.
— Желательно.
Александр помолчал, теребя рюмку, наконец поставил ее и снова взглянул на Киса.
— Как я вам уже сказал, — начал он тихо, — мы только что переехали.
Я возглавлял издательство уже четвертый год, дела пошли очень хорошо, и все начали приставать ко мне: женись да женись. Мои друзья, скорее, шутливо, а папины друзья — они все люди больше армейские, старой закалки, да и посты у них были всю жизнь нешуточные… Так вот, они прямо-таки настаивали. А то, мол, неприлично. Ну знаете сами, наверное, — это звезды ищут скандалов, а деловой человек должен быть женат и вести благопристойный образ жизни… Некоторые стали всерьез подозревать, уж не гомосексуалист ли я…
Мне, по правде говоря, жениться не хотелось. Я отдавал себе отчет в том, что я богат, занимаю хорошее положение в обществе, внешностью тоже не обделен — девушки сами в постель просились…
У Мурашова сделалось неприступное лицо, словно Кис был та самая девушка, которая просилась к нему в постель. Кис чуть не прыснул со смеху.
— Нынешние девушки, если вы заметили, — продолжал Мурашов, — делятся на два типа: у одних глаза голодных щенков-попрошаек, еще немного, и кажется, кинутся к тебе, виляя хвостом, и лизнут руку: «возьми меня!»; у других, наоборот, на лбу вывеска-ценник: «попробуй подойди! я стою дорого!» И те и другие пытаются мне что-то продемонстрировать, навязать какие-то отношения то ли благотворительности, то ли купли-продажи…
Странное дело, Кис вроде тоже живет в Москве и ездит, и ходит по тем же улицам, и видит, стало быть, тех же девушек, только почему-то Кису никто ничего не хочет продемонстрировать. Ни руку лизнуть, ни навязать!.. В пушистых ли ресницах разница? Или в том, что одним и тем же улицам они ездят — на разных машинах? Женская навязчивость как реакция на иномарку?
— … А я не люблю ни угодливость, ни натужные демонстрации, — продолжал Алекс. — Может, оттого, что я долго жил на Западе, я ценю в людях самодостаточность, сдержанность, умение жить своей жизнью и уважать себя вне зависимости от собственного материального положения… Но все же я стал подумывать — дело к сорока, вроде бы действительно пора жениться… И даже уж было решился найти одну свою бывшую любовницу… И тут как раз пришла Лина.
Он задумчиво налил себе еще коньяку, забыв предложить на этот раз детективу, и замолчал. Кис не мешал ему, понимая, что в этот момент человек не просто вспоминает, но и заново оценивает свои воспоминания, поступки, жизнь…
… Алекс был талантлив. Алекс был красив. Алекс был блестящ и успешен. Алекса окружал тот ореол роскошной жизни и изысканных манер, который был присущ немногим избранным, вырывавшимся из-за железного занавеса поглядеть на мир. К восемнадцати годам Алекс имел больше женщин, чем иной мужчина за всю свою жизнь. Он их не искал — они за ним охотились сами. Он просто плыл по течению, а вокруг него резвились стайками мелкие рыбешки одноклассницы, заплывали крупные рыбки бальзаковского возраста из темных вод художественной богемы — Дом Художника, Дом Архитектора, Дом Кино и прочие дома всех видов творчества обильно плодили эту породу в своих заводях. В юном Алексе, помимо вышеперечисленных достоинств, на которые так падко женское сердце, их притягивала какая-то наивная честность, шедшая от воспитания отцом военным, человеком принципиальным, с твердыми, даже жесткими, представлениями о долге и чести. Наткнувшись на один из таких принципов, можно было расшибить лоб, как о бетонный столб; но между этими столбами клубилась податливая материя повседневной жизни, и отец Алекса умел лавировать в ней с простодушной мужицкой хитрецой, которая и позволила ему сделать карьеру. И эту хитрецу Алекс тоже унаследовал, и именно благодаря ей он ловко и быстро выпутывался из сетей, раскинутых дамами всех возрастов, не позволяя затянуть себя в отношения, начатые не по его инициативе и не имеющие для него особой ценности — во всяком случае, достаточной ценности, чтобы их продолжать. Вот если бы он сам начал…
Но он не начинал — никогда. Он не успевал захотеть женщину, понять, что она желанна — как она у него уже была. Конечно, не все вешались на шею — но тех, других, у него просто не было времени заметить и ими заинтересоваться: на его шее вечно кто-то висел, его вечно кто-то покрывал поцелуями обожания и восхищения.
К девятнадцати годам Алекс так и не узнал, что такое любовь, если не считать некоторого сердечного трепыхания на пару месяцев, сопровождавшего его первую связь — ему было 15, ей 26, она увидела его в каком-то из Домов и увезла его к себе…
Все кончилось разом, когда умерла его мать. Он не знал, как он любил ее, пока она была жива. Она была рядом — как воздух, как вода, как первоочередная, но всегда насыщаемая потребность. Когда ее не стало, он понял, что источником его душевного равновесия, его внутренний комфорт, его самосознание, в котором он был уверенным в себе и счастливым человеком — была его мать. Матери не стало, и пустота обрушилась на Алекса горным обвалом и подмяла его.
