Депрессия длилась два года, и была отягощена депрессией его отца.
Они оба потеряли равновесие, которое держалось в их жизни на этой миловидной женщине, учительнице по образованию, работавшей, впрочем, всего лишь несколько первых лет после института… «Исчез светоч нашей жизни» — говорил отец, напиваясь на табуретке на кухне, и неловкость этой высокопарной фразы еще больше ранила Алекса.
Женщины и девушки, крутившиеся вокруг него, толпой бросились сочувствовать, утешать, убаюкивать, давать ему свою любовь взамен потерянной материнской — будто ринулись соревноваться, кто нежнее и заботливее… Может быть, они почувствовали, что это их шанс завоевать неуловимого Алекса окончательно? Как бы то ни было, они ошиблись. Алекс не нуждался в сочувствии и утешении. Алекс не нуждался в том, чтобы кто-то пытался заменить ему мать. Он оборвал все свои связи, все свои приключения, все свои влюбленности разом.
Он ринулся, как одержимый, в творчество. Он учился. Он жил, как монах. Пара-тройка друзей, творчество, отец — на этом замыкался круг его жизни.
Спустя несколько лет он с не меньшей одержимостью бросился в дела управленческие, организаторские — открылось новое дыхание, новые таланты. Он основал издательство — папа еще был тогда еще жив и помог связями — и с энтузиазмом принялся строить свое дело.
Вот эта одержимость и стала знаком, под которым прожил всю свою жизнь почти до сорока лет. Конечно, он давно не жил по-монашески, у него были женщины — время от времени кому-нибудь да удавалось затащить Алекса в постель и в отношения. Но он привык воспринимать весь женский род как амазонок-охотниц, только в отличие от древних воительниц — охотниц за мужчинами. Посему он все с той же ловкостью, натренированной в юности, рано или поздно отделывался от претенденток на свою руку и сердце. Ухаживать за женщинами? Это казалось Алексу чем-то вроде атавизма, безвозвратно ушедшего в прошлое. Ныне наступил век эмансипированных дам, расталкивающих мужчин во всех сферах деятельности, теснящих их даже из классического ритуала ухаживания. Теперь женщины не выходят замуж — теперь они берут себе мужей, был убежден Алекс. Но роль мужа при амазонке вовсе не прельщала его… Да и вообще семья — зачем она Алексу?
Свободен, успешен, обеспечен, располагает собой и своим временем, как хочет…
Женщины у него и так есть, так что сексуальная сторона жизни тоже в полном ажуре…
Возможно, он бы пошел на такие жертвы, если бы полюбил. Загвоздка же была именно в том, что ему так и не удалось влюбиться.
Но дело шло к сорока, и — общественное мнение, что тут сделаешь! — оставаться холостяком уже было неприлично и подозрительно. Алекс стал обдумывать, какую бы такую найти, чтобы была необременительна в семейной жизни и не скучна в общении…
И тут появилась Алина.
— В новом здании, — продолжал Алекс, — не было своего буфета, и на обед все сотрудники ходили в ближайшие кафе или ели на месте бутерброды. В этот день я ушел пораньше, один, чтобы наскоро перекусить и вернуться побыстрей в кабинет — мне предстояла важная встреча. Я спустился в вестибюль, и увидел Алину в стеклянных дверях, она как раз входила. Ничего особенного в ней я не нашел — по крайней мере в тот, в первый миг — и так бы она и прошла мимо меня, если бы…
Если бы она, уставившись отчего-то испуганно на меня, не замешкалась на мгновенье. Спохватившись, она так неловко толкнула тяжелую дверь, рванулась — слишком рано, дверь еще не успела открыться — что стукнулась лбом о стекло.
Она замерла, потом выскочила, но у нее прищемило дверьми сумку и упали очки — дверь их смяла. Она страшно растерялась, смутилась, покраснела, стала пытаться все это поднять, — я даже испугался, что ее сейчас дверьми задавит, и кинулся ее вытаскивать. Вытащил сначала ее, потом ее сумку, потом то, что осталось от очков. «Сожалею», — говорю, — и протягиваю ей свой улов. А она… Она смотрит на меня своими огромными близорукими глазами и улыбается так, знаете, легко и смущенно немного. Меня поразили эти глаза, их цвет. Прозрачные и глубокие… Я спросил, могу ли я ей чем-нибудь помочь. А она меня в ответ спрашивает, как пройти в кабинет к главному: она, оказывается, пришла по объявлению — наниматься ко мне в секретари! Представляете?
Кис представлял. Фотография Алины, очень хорошо выполненная, стояла на письменном столе ее мужа: тонкое акварельное лицо с озерными глазами смотрело с полуулыбкой прямо на Алексея… Чего ж тут не представлять!
Мурашов улыбался своим воспоминаниям.
— Я даже не раздумывал, я сразу понял: надо ее уводить. Уводить, пока она не стала моей секретаршей — нет ничего пошлее, чем жениться на собственной секретарше!
Я ей что-то наврал, что главного сейчас нет — меня, то есть, но она не знала, что я это он, — что главный уехал в командировку, и что лучшее, что она может сделать в данный момент — это согласиться пообедать со мной.
Она согласилась. Расспрашивала меня о специфике работы в издательстве, о том, что предстоит ей делать, если главный редактор ее наймет… Потом мы ужинали. Потом мы снова обедали и снова ужинали. Я ее всячески охранял от ее собственных попыток получить место в моем издательстве.
Мы гуляли, мы ездили на пикник, мы ходили в кино, в театр, я за ней страшно ухаживал. Кажется, я в первый же момент почувствовал, что уж если мне суждено жениться, то лучше всего на этой девушке. В ней было что-то необычное.
Нестандартное. Смешное. Красивое. Такой неловкий ангел… И, главное, в ней не было этой дешевки, она не заглядывала с надеждой в глаза, не изображала на своем лице полную готовность, не пыталась набить себе цену, не тщилась обворожить… В ней было достоинство человека, который сам намерен устраивать свое счастье и ни от кого ничего не ждет. Разве что алых парусов, как Ассоль…
— И вам захотелось выступить в роли принца?
— Признаться, да. Захотелось.
— Облагодетельствовать?
— Это плохо?
— Собственно… Нет, почему же… Только это не совсем то же самое, что любовь с первого взгляда.
— Намек? — нетрезво усмехнулся Алекс.
Кис сделал удивленные глаза:
— Помилуйте, какой намек?
— Вот какой: мол, этот жест я для себя сделал, свое тщеславие потешил. А хоть бы и так! Любовь для других только у святых бывает. Мы все любим для себя. Вы не согласны?
Кис спорить не стал. «Романтическая история»! — мысленно проворчал он. — И чего тут романтического? Выбрал подходящую кандидатуру на вакантное место жены — вот и вся романтика!"
— Короче, — продолжил Мурашов, не дожидаясь ответа, — две недели я врал про командировки, а когда врать стало уже невозможно, — она нервничала, что упустит место — я ей предложил выходить за меня замуж. Она согласилась. Вот и все, собственно. О том, что я — это и есть ее потенциальный работодатель, она узнала только перед нашей свадьбой.
— Она не обиделась на вашу уловку?
— Нет, смеялась.
— Эта фотография… Я могу ее взять? Или другую какую-нибудь, где она хорошо видна…
— Я вам дам. Другую.
Александр снова налил себе коньяку и предложил жестом Кису. Тот отказался.
— Вам тоже не стоит, — сказал Кис. — Вам нужно поспать немного. Вы ведь на работу должны идти, не так ли?
Мурашов помотал головой и выпил свой коньяк залпом.
— Нет, — он поставил рюмку на стол со стуком, — я никуда не пойду. Я буду звонка ждать. От вымогателей.
— Боюсь, что вы его не дождетесь… Так вы мне ничего не можете рассказать о прошлой жизни вашей жены?
— Нет.
— Послушайте, Мурашов, если вы что-то скрываете… Вы хотите, чтобы я нашел вашу жену, или нет?
— Незадолго до свадьбы я ее спросил: «Ты хочешь мне что-нибудь рассказать о своем прошлом?» Она задумалась. А потом говорит: «Нет». Ну, я больше спрашивать не стал. Я находил это неприличным.
Ну да, «у ангелов биографию не спрашивают»! Да только была ли ангелом Алина Дементьева, вот что интересно!
— Вот как? — сухо спросил Кис. — А если бы оказалось, что она преступница, только из тюрьмы вышла?
— Я в это никогда не поверю. Что в ее короткой жизни могло быть?
Разве что мелкие грехи, которые есть у каждого. А я, знаете ли, не любитель копаться в…
Александр замолчал, не закончив фразу, и внимательно взглянул на Киса.
— Скажите, вы испытываете ко мне неприязнь?
Кис растерялся. Это была правда.
Он не любил таких: квартира — в наследство, дача — в наследство, связи, которые практически все определяют в успехе дел — в наследство, даже приятная наружность, которая так нравится женщинам, — и та в наследство! Манеры и образование — тоже родительский капитал, а что ты сам-то? Жизнь — как розовый надушенный платочек, — а чуть столкнулся с ее неприглядной стороной и в кусты: не верю! Он и жену-то свою как следует не расспросил, кто она да что!
Демократизм? Деликатность? Как бы не так: просто боялся узнать что-нибудь не-розовое, не-надушенное. А оно там есть, носом чую! — злился Алексей. — Ангел ему, видите ли, занадобился вместо жены! Да только ангелы не сбегают от мужей по ночам…
