понимаю… и даже скажу более – решение это далось мне нелегко… Но именно потому, что он – лучший, я и не вижу другой кандидатуры. Парень крепкий, коммунист, хоть и молодой… И еще – есть в нем стержень, основа серьезная… наш он, товарищ полковник, я ему верю…
Дашков после секунды пристального разглядывания переносицы Меркульева неожиданно улыбнулся:
– Тут вы правы – наш парень. Два месяца в школе, а уже командир взвода. Лидер. Учебные предметы – как орех…
Он уселся обратно в кресло и задержал руку над селектором.
– Глупо, конечно, брать с вас обещание, но все же…
– Глупо, товарищ полковник, но я дам! – Меркульев усмехнулся, глядя на его нахмуренное лицо. Затем встал и, непроизвольно копируя предыдущее движение Дашкова, сделал несколько шагов вдоль стола. Остановился и, глядя на фотографию вождя на стене, заговорил:
– Мне в сорок первом, Александр Иванович, было десять. Двадцать пятого июня немцы начали усиленно бомбить Минск. Эвакуации как таковой не было – все выбирались из города как могли сами. Родители довели нас с братом до товарной станции, на которой творилось черт знает что, и каким-то образом умудрились посадить на последний уходящий из города товарняк – брали только детей. – Меркульев оторвался от картины, устало прикрыл глаза, выдохнул и продолжил: – Состав успел выскочить из города, но уехал недалеко. В Колодищах нас накрыло… вагон разнесло в щепки, меня выбросило и зажало балкой… – Меркульев сел напротив Дашкова и продолжил, глядя в его внимательные глаза: – Я до сих пор помню тот страх и отчаяние, Александр Иванович! Огонь, взрывы, крики и стоны раненых людей… Меня вытащил, обжигая руки о горящее дерево, молодой урка… По какой-то непонятной случайности, а скорее всего просто в неразберихе, к составу присоединили вагон с уголовниками… Ни один из них не убежал – все наравне с выжившими под огнем фашистов разбирали горящие вагоны, вытаскивая раненых, детей и стариков. Я навсегда запомнил его руки, покрытые по плечи татуировками и волдырями от ожогов…
Покачав головой, Меркульев твердо закончил:
– Выбрав свою стезю, я поклялся себе – защищать людей любой ценой, но не переступать ту черту, которая делает нас людьми. Правосудие – это одновременно и меч, и щит. На каждое действие человека есть причина, есть тот самый спусковой крючок, заставляющий его поступать тем или иным образом… Наша же задача – отделить ошибку человека от его осознанного деяния… Я могу твердо обещать вам, что приложу все усилия для того, чтобы во время операции все остались живы. Ну а все остальное – в руках провиденья… Как там у Пушкина: «…разбитый в прах, спасаяся побегом, беспечен он, как глупое дитя. Хранит его, конечно, провиденье. И мы, друзья, не станем унывать…»
Дашков нахмурил брови и после некоторой паузы неуверенно спросил:
– «Борис Годунов»?
– Он самый, – усмехнулся Меркульев.
– Хэх! Непростой вы человек, Александр Александрович, непростой. – Полковник нажал на кнопку селектора: – Мордашов! Найди Самохина и ко мне! И еще – чаю нам организуй с товарищем подполковником…
Основательно разрушенный каменный забор, раскосолапившись по-деревенски, тянулся вдоль заросшей бурьяном дорожки. Солнце, пробивающее световые столбы сквозь низкие облака, подсушило траву, в которой оглушительно трезвонили кузнечики. Тонкие, почти невидимые нити паутины липли к разгоряченной коже.
Меркульев и Борис прогуливались вдоль забора, ограждающего полуразрушенный Свято-Екатерининский монастырь.
– Ты знаешь историю этого места, Борис? – Меркульев придержал за рукав разогнавшегося парня.
– Не-а, – беспечно ответил тот, равнодушно оглянувшись вокруг.
– Во! А тут такие страсти творились… – Меркульев покачал головой. – До того как здесь разместилась Школа ГУВД, монастырь был и особорежимной Сухановской тюрьмой, где сидел сам Ежов, и тюремной больницей… Много тут было горя и крови. Сам монастырь, или пустынь, построил царь Алексей Михайлович и назвал в честь великомученицы Екатерины Александрийской, которая, по преданию, явилась правителю во время охоты и возвестила рождение дочери…
Борис удивленно посмотрел на Меркульева. Тот усмехнулся:
– Историю нужно учить, Боря! Все в нашей жизни происходит по спирали. То, что кажется древними событиями, часто становится нашей реальностью…
Борис по-новому посмотрел на забор:
– А у нас там склад: амуниция, инвентарь всякий…
– Нужное дело, – улыбнувшись, отмахнулся Меркульев, – всему свое время. Пусть теперь монастырь послужит советской милиции…
Борис неожиданно насупился и искоса глянул на собеседника:
– Александр Александрович, вы ведь не поболтать меня вызвали? Что-то случилось?
Меркульев вздохнул и покачал головой:
– Случилось, Боря… Как всегда в нашей службе. Давай присядем?
Возле потрепанного временем двухэтажного деревянного дома весьма кстати обнаружилась такая же видавшая виды скамейка.
Они уселись и несколько минут молчали, глядя на игру солнечных зайчиков. Подполковник еще раз вздохнул и проговорил:
– Ты умный парень, Борис. Конечно же, я по делу, хотя мне действительно интересно, как тебе тут живется… – Он выжидательно посмотрел на молодого человека.
Тот, не выдержав острого взгляда Меркульева, пробурчал:
– Да нормально все… как везде – учеба она и есть учеба. Дома только редко бываю…
– Не жалеешь о своем выборе? – быстро спросил Меркульев.
– А он был? – Борис криво усмехнулся.
– Выбор есть всегда, Боря… После того случая мы долго с тобой обсуждали, помнишь? И я ведь дал тебе только совет, остальное ты решил сам…
– Ну да, – парень опустил голову, – я ведь не ропщу, в армии сложнее было, только…
– Ну? – Не дождавшись продолжения, Меркульев попытался заглянуть ему в глаза.
– Не понимаю я! – неожиданно взорвался Борис. – Ладно там – юриспруденция, стрельба, физподготовка и все такое прочее… Все понятно. Системе нужен грамотный милиционер. Но лично я не понимаю, зачем я здесь? Нам остался месяц занятий – и выпуск. Мне дадут сержанта, а дальше что? Распределят в ППС? В ГАИ? Когда я учился в строительном институте, я наперед знал – где и как будет складываться моя жизнь… Все было понятно и предсказуемо, а тут… – Он удрученно махнул рукой. Меркульев молчал, внимательно слушая. – Я принял сознательное решение, Александр Александрович. Работа в милиции – мой путь, это я понял той ночью. И я готов бороться с преступниками, но вот где именно – еще не понял. – Он поднял на подполковника грустные глаза.
В душе Меркульева зародилось и затрепетало какое-то странное чувство. Он смотрел в потерянное лицо парня, и теплые волны симпатии омывали его зачерствевшее сердце. Этот честный юноша, искренне стремящийся помочь людям, мог бы быть его сыном…
Он ласково провел ладонью по рукаву его куртки.
– Ты прав, Борис, я понимаю твою растерянность… К сожалению, не всегда сразу ясно – где человек окажется наиболее полезным. А наша система очень прагматична… Чтобы разглядеть специалиста, нужно время. Вот преподаватели, большие знатоки молодых душ, поверь мне, пристально следят за успехами курсантов. Вам же дают
