«Каков наглец», – подумал про себя граф, подавляя желание посмотреть ему вслед.
А Всеволод ничего не подумал, потому как был сосредоточен и прятал в нагрудный карман портмоне, искусно похищенное из бокового кармана графского сюртука.
Подобным искусством – незаметного вынимания из карманов сюртуков и жилетных кармашков бумажников, ключей, портмоне, часов, портсигаров и брелоков – владели все «червонные валеты». Ну, или почти все. Как и карточными шулерствами. Потому как весьма часто для новой разрабатываемой аферы был нужен первоначальный капитал. И чем крупнее задумывалась афера, тем больше нужно было денег для ее осуществления. Ибо, как известно, чтобы получить что-то стоящее, надо непременно изрядно вложиться. А набрать капитал можно было помимо мелких афер – зачастую карманными кражами и шулерством в карты, а также прочими азартными играми на деньги. Ни то ни другое в «Клубе «червонных валетов» не приветствовалось, но уметь совершать кражи «валеты» должны были. Хотя бы на самом примитивном уровне. К тому же мало ли что может произойти. Все под богом ходим. И зарекаться от сумы да тюрьмы не стоит. Вполне может так случиться, что останешься ты у разбитого корыта. Тогда именно приобретенный навык – шулерство и карманные кражи – не даст пропасть и сдохнуть с голоду.
Конечно, для подготовки и проведения крупной аферы можно было позаимствовать денежек из общей кассы, которую держал Огонь-Догановский. Но договориться – вернее, уговорить Алексея Васильевича выдать денег на проведение очередной аферы из казны – было делом непростым. А зачастую просто неисполнимым. Вследствие этого приходилось добывать деньги по-разному…
По-своему приключившееся являлось классикой жанра: вытащить что-либо у фигуранта-фраера (или, как именовали такой объект «червонные валеты», – «цели»), а потом вернуть ему в качестве утерянного. Весьма неплохой повод для тесного знакомства. После чего имелась возможность втереться в приятельство. А уж когда «цель» будет доверять полностью, тогда умело «развести». Или «кинуть». Это уже как вам будет угодно…
Классику жанра Сева выполнил блестяще: выудил у Тучкова портмоне, едва коснувшись его. Затем Долгоруков догнал его и весьма учтиво спросил:
– Прошу прощения, это не ваше портмоне?
Тучков с удивлением воззрился на знакомое портмоне, затем хлопнул себя по сюртучному карману и, не обнаружив в нем привычной тяжести, медленно произнес:
– Кажется, мое…
– Вы его, верно, выронили, – улыбнулся Долгоруков. – Ведь в холле, кроме нас, никого нет.
«Он вовсе и не наглец, – подумал граф, осторожно принимая из рук Севы портмоне, набитое денежными купюрами. – А вполне приличный молодой человек». Вслух же произнес:
– Эдакий я, право, растеряха, – он развел руками, как бы извиняясь за причиненное молодому человеку беспокойство. – Благодарю вас… э-э-э…
– Князь Долгоруков. Всеволод Аркадьевич, – произнес Сева на затяжном «э-э-э» графа и тотчас начав корить себя за «князя». Ведь не хотел же он представляться с княжеским титулом, но вот язык без костей… Правду говорят: «Язык мой – враг мой»…
– Очень приятно, – тепло ответил Тучков. – Граф Дормидонт Савельевич Тучков-второй, – представился собеседник Севы. – А вы, часом, не Аркадия ли Андреевича сынок?
«Ну вот, пожалуйте вам, – подумалось Севе. – Начинается…»
– Он самый, – улыбнулся Долгоруков.
– Стало быть, вы племянник Владимира Андреевича, губернатора московского?
– Да, – ответил Сева и скромно потупил глаза.
Не был Всеволод Аркадьевич Долгоруков племянником московскому генерал-губернатору князю Владимиру Андреевичу. И князем не был. Ибо в России существовала еще одна ветвь Долгоруковых-некнязей. И выходила она вовсе не от рода Рюрикова – великого удельного князя черниговского Михаила Всеволодовича, убитого в ставке Бату-хана в тысяча двести сорок шестом году. И не от Ивана Андреевича, князя Оболенского прозвищем Долгоруков за его мстительный характер, от которого и пошли собственно князья Долгоруковы. А выходила ветвь Долгоруковых-некнязей от стольника царя Ивана Грозного Якова Степановича Борзова прозвищем также Долгоруков. Ибо прозвание Долгорукий, или Долгоруков, давалось не только за «длинные» (по-старорусски – долгие) руки, могущие достать любого обидчика или противника, но и человеку вороватому, то бишь нечистому на руку. Каковым, похоже, и был стольник государев Яков Степанович Борзов-Долгоруков. Он него пошла ветвь Долгоруковых-некнязей. Именно он был пращуром Всеволода Аркадьевича Долгорукова. И хоть род этот так же был дворянским и весьма старинным – двое Долгоруковых-некнязей легли в землю в Ливонской войне Грозного царя, – а все ж это были не те Долгорукие, которыми гордилась Россия.
Ну, да и господь с ним…
– Так мы с вами, кажется, знакомы! – воскликнул Дормидонт Савельевич. – Нас представил друг другу полковник Плещеев на рождественском балу в Дворянском собрании в Петербурге. Четыре года назад. Помните?
– Что-то такое припоминаю, граф, – ответил Сева. И добавил: – Правда, смутно.
– Ладно, не буду вас мучить, – сказал граф Тучков, беря Долгорукова под локоток. – Я и сам, признаться, плохо помню тот бал. Увлекся там, знаете ли, одной в наряде Психеи. Молодая. Ядреная. Грудь – во! – Дормидонт Савельевич вытянул вперед руки с ладонями горсточкой, показывая, какая грудь была у «Психеи». – Право, князь, голову потерял. Оказалось, горничная Марьи Ильиничны Нееловой. А такая, знаете ли – у-ух!
Вот и нашлась еще одна слабина у графа Тучкова, кроме коллекционирования старых вин. Молоденькие грудастые девицы! Вот только пригодится ли это Севе? Впрочем, знать об этом будет все равно нелишне.
Вообще, ежели найти слабое место у фигуранта, который выбран целью разводки, – так, считай, что половина дела выполнена! Потому как знаешь, на каких струнах фигуранта можно сыграть. Уж как неприступен был старик Остен-Сакен, ни в какую не желавший показывать кому бы то ни было свою коллекцию картин фламандских живописцев. Так ведь показал! Более того – даже сам напросился показать ее Шаху.
А почему?
Да потому, что Шах нашел у Остен-Сакена слабое место: любовь к кошкам и котам. И притащил старому барону какого-то малазийского кота, которого неизвестно где нашел. Скорее всего спер где-нибудь! То бишь позаимствовал, как сам Шах говорил про свои экспроприации.
Старый сквалыга был так рад этому малазийскому чудищу, бесшерстному и вечно дрожащему, словно тот постоянно мерз, и так признателен, что сам потащил Шаха в свою сокровищницу. Из которой по прошествии короткого времени пропала одна из самых дорогих картин Франса Франкена-Второго «Пиршество». Причем пропала так, что потом оказалась сразу в трех местах: в частной коллекции барона Розена, известного собирателя картин, Рижском музее изобразительных искусств и у клана Ротшильдов, которые отвалили за нее хорошие деньги. Все три картины оказались искусными подделками, но сыграл сам факт похищения картины, о котором раструбили все газеты. Не без помощи, конечно, «червонных валетов». В «Санкт-Петерубгских губернских ведомостях» даже был помещен фотографический снимок пустого места в коллекции барона Остен-Сакена, доказывающий, что картина была действительно похищена.
Естественно, никто из трех новых владельцев «Пиршества» Франса Франкена-Второго не преминул воспользоваться экспертизой подлинности полотна фламандского мастера. Однако Шах устроил так, что в двух случаях эксперт был подставной и, естественно, признал подлинность картин. Роль эксперта для представителя клана Ротшильдов и директора рижского музея блестяще исполнил Алексей Васильевич Огонь-Догановский. Причем так мастерски, что рижанин даже пригласил его на службу в свой музей экспертом с вполне приличным жалованьем. В третьем же случае, ибо барон фон Розен на совершение купли-продажи пришел со своим экспертом, Шах был вынужден предъявить к экспертизе подлинную картину Франса Франкена-Второго, которую в самый последний момент подменил копией.
Так что любовь к кошкам и котам обошлась барону Остен-Сакену в весьма кругленькую сумму… Но это к слову!
– А что привело вас в Казань? – осторожно поинтересовался Всеволод Аркадьевич.
– Страсть, – ответил граф Тучков. – Страсть к коллекционированию. Я ведь собиратель старинных вин и коньяков. Ведь это чудо, согласитесь, держать в руках бутылку, которой сотня лет или даже больше и которую, возможно, держал в руках сам Людовик Шестнадцатый. Кстати, князь, я ведь именно из-за такой бутылки приехал в эту глушь.
– Я, к сожалению, чужд подобных страстей, – с некоторой печалинкой сообщил Тучкову Всеволод Аркадьевич. – Вина и коньяки предпочитаю пить, а не коллекционировать. И ничего в них не понимаю. Кроме вкуса, конечно, – улыбнулся Долгоруков. – Кстати, – Сева метнул в графа быстрый взгляд, – в подвале моего дяди по матери, кажется, есть неплохой коньяк. Признаться, я выпил уже три бутылки. Ну, да дядя не обидится. Все равно этот дом уже мой. Не желаете отведать?
