И Таганка ринулся вперед. Ему казалось, что он готов был пронзить чернокожую насквозь, разорвать ее на клочья и, одновременно, свести с ума пылающими жарким огнем поцелуями.
Салон «мерседеса» наполнил почти синхронный крик, издаваемый молодой женщиной и мужчиной.
Лопатин за рулем сохранял каменное выражение лица, не позволяя себе оглянуться или хоть краем глаза посмотреть на происходящее сзади в зеркало. В данной ситуации это выглядело довольно комично. Когда уши его стали опухать от пронзительного визга дошедшей до пика возбуждения самки и грохочущего рычания сильного и крупного самца, Серега попросту нацепил наушники и включил валяющийся рядом на сиденье плеер.
Какой-то водитель за рулем модной и быстроходной «Субару Импреза», обгонял «мерседес» справа и, зацепившись взглядом за картинку на заднем сиденье «мерса», потерял ориентацию в пространстве. Он, кажется, даже отпустил руль и чуть не выпрыгнул из своей машины на полном ходу. Наверное, очень захотел присоединиться, не притормаживая.
«Субару», сверкая синим лаком и ослепляя окружающий мир желтыми с золотом колесными дисками, стремительно улетела с дорожного полотна. Не касаясь твердой почвы, пересекла придорожный ров и приземлилась уже в чистом поле рядом с проезжей частью. Уткнулась носом в пашню и обиженно загудела фирменным мелодичным клаксоном.
…Таганка входил в разгоряченную красотку вновь и вновь, ощущая, что не может остановиться, что ему никак не насытиться теплым женским телом.
А она, отстранив Андрея, быстро повернулась к нему изящной прогибающейся спинкой и плавно повела смуглыми бедрами, зазывая вновь и разжигая новый, всепожирающий огонь.
Теперь кучерявая головка ее почти упиралась в заднее стекло автомобиля, а колени были закинуты на сиденье, в котором сидел рулевой, то бишь, Лопатин. Ясный перец, Серега не смел помешать бригадиру и другу и прервать затянувшееся удовольствие только потому, что ему, видите ли, неудобно вести машину. Ехал себе и ехал, замечая, впрочем, что в штанах стало тесно. Молния на ширинке вот-вот грозилась разойтись.
Андрей же, как только искусительница поменяла позу, ураганом налетел на нее сзади. Она кричала и стонала, пыталась пронзить длинными ногтями кожаную обшивку дивана и за нее же хваталась зубами, норовя выдрать клок. А Таганка все продолжал импульсивные, напористые движения, напрочь позабыв о нежной женской натуре. Но ей это нравилось. Она любила в мужчинах напористость и дерзость, опасно граничащие с грубостью и жестокостью. Каждое глубокое и плотное проникновение этого дикого буйвола все ближе подталкивало ее к желанной пропасти умопомрачительного оргазма. Африканская кровь, бушующая в ее жилах, требовала мужской силы, животного натиска. Только сильному здоровому мужику с повадками хищника и уверенному в своей власти над женщиной она подчинялась с наслаждением, умирая и вновь рождаясь в бушующем шторме первобытной похоти.
- Дай!!! - орала она безумным голосом. - Дай еще!!! Ха-а-а-ачу-у-у-у! Кусай меня!!! - И этот крик переходил в надрыв, напоминал грохочущий камнепад, обрушивающийся в низину.
Потом она молниеносно извернулась и, оказавшись к Андрею лицом, сама обеими руками втолкнула его в себя. Бедра ее задергались в конвульсиях, рот непроизвольно широко открылся, полные счастливых слез глаза полыхнули невиданной вспышкой. Она тщетно облизывала языком иссушенные и покусанные в кровь губы, своими же руками терзала до предела возбудившуюся шоколадного цвета грудь и с каждым встречным движением Таганки, обезумев, всхлипывая, выдыхала из себя, словно последний раз в жизни:
- Да! Да! Да! Еще!!! Еще!!! Да-а-а-а-а!!! - И кусала его, не жалея. И впивалась в его кожу ногтями, продирая в ней тонкие борозды.
Они с Андреем взорвались одновременно, утолив страсть, секунда в секунду ухнули в бездну удовлетворенных страстей. И так же одновременно затихли на заднем диване «мерседеса».
Лишь через несколько минут Сергей Лопатин позволил себе взглянуть в зеркало заднего вида. Путана-шоколадка и Таганка, обнявшись, спали.
И ХОЧЕТСЯ, И КОЛЕТСЯОТ СТРАХА КОШКА МЫШКУ РОДИЛАЛысый череп замечтал о щетине,
А слепой решил картины писать.
И безрукий, будто он Паганини,
Заиграл на скрипке,… твою мать!
И хочется, и колется, говорят в иных ситуациях. А еще говорят: и рыбку съесть, и в лодку сесть. Или, к примеру, на елку влезть и смокинг не ободрать.
А еще некоторых, которые нетерпеливые, подкалывают: курочка в гнезде, яичко в… курочке, а он уже со сковородкой бежит.
Вообще, много чего говорят. Кто-то говорит, а кто-то и страдает. Вот, допустим, капитан милиции Горбушкин. Уж его-то страданиям в последнее время было ну просто никак не уняться.
Какие только хитроумные средства не опробовал Севостьян Иванович, чтобы унять смятение души и сердечную тревогу - и водку пил стаканами, и «бормотуху» бутылками, и даже мутный самогон прямо из трехлитровой банки лакал! - все без толку. Не помогало. Напрасно ему люди говорили: выпей - полегчает. Не легчало. Становилось только хуже.
Готовясь к серьезному жизненному испытанию, коим он считал поимку Таганцева, Севостьян Иванович уже второй день не выходил на работу. Как-никак, на руках было командировочное удостоверение. Разумеется, «липовое», выданное полковником Лозовым исключительно для обеспечения алиби Горбушкину сотоварищи. Случись что, верные люди в Москве могут подтвердить, что капитан с группой подчиненных в нужное время находился не в Питере, а в столице нашей Родины на курсах повышения квалификации.
Таким образом, капитан мог позволить себе не появляться в расположении роты патрульно-постовой службы, как будто бы на законном основании.
Сидя на кухне своей коммунальной квартиры, Севостьян Иванович опрокинул в себя очередной стакан «горючего» и занюхал развешанными тут же на бельевых веревках только что выстиранными ситцевыми простынями соседки бабы Груши. Аграфена Самсоновна всегда сушила выстиранное белье на кухне. А Горбушкин, выпивая, всегда им занюхивал, разумно экономя средства семейного бюджета и не расходуя их без надобности на закуску.
В своей комнате пить он не любил. Жена запросто могла покуситься на припасенные для расслабона винно-водочные изделия. Тетка она была в смысле алкоголя закаленная и легко приговаривала литр сорокаградусной водчонки, практически не пьянея. Развозить ее начинало только после пятого-шестого стакана. На такую добра не напасешься. Так что пил Горбушкин в гордом одиночестве, на всякий случай, заныкав предусмотрительно тару со спиртным в укромную нишу за батареей парового отопления. Нальет себе стаканчик, хлопнет, простыней занюхает и - порядок. А бутылку или банку - снова за радиатор.
Вот и сейчас - буль-буль-буль! - потекла родимая из поллитровки в граненник.
- Ах ты, урод тряпочный… - Как гром среди ясного неба прозвучал в кухне голос супруги. Но, справедливости ради, надо заметить, что фразу эту она произнесла без надрыва, как само собой разумеющееся. Тембр голоса был у нее достаточно ровный, хорошо поставленный, но лишенный всяческих эмоций. Вроде, как и не упрекнула мужа вовсе, а просто мыслила вслух, констатируя факты. - Без меня опохмеляешься? Совесть бы поимел, рожа твоя ментовская.
Ну кто ее звал, спрашивается? Теперь, пока все до донышка не вылакает, не уберется отсюда.
- Ладно, хмыренок, наливай, не жадничай, - сказала уже как-то совсем ласково.
Она присела на деревянный табурет и выставила перед собой стограммовую стопку.
Деваться Севостьяну Ивановичу было некуда. Пришлось наливать.
Нет, благоверную свою он любил, дурного про это никто не вымолвит. И были они, можно сказать, молодоженами. Вместе стали жить всего полтора года назад, после того, как познакомились на железнодорожном вокзале.
История произошла прямо-таки романтическая, в лучших традициях мексиканских сопливо-слезливых сериалов.
Капитан Горбушкин заехал тогда к своему приятелю в отдел транспортной милиции. Дела были неотложные. Транспортники задержали тогда, в общем-то, шпану, заезжего наркокурьера с небольшой партией опиумного мака, а патрульные Горбушкина по наводке прихватили на улице связного с деньгами.
Первым делом, нужно было определиться, как делить между собой добычу. Деньги пополам - это понятно. А порядок реализации маковой соломки по мелким сбытчикам - штука тонкая и хлопотная. Тут главное, чтобы ни транспортники, ни «пэпээсники» не оказались в дураках и не «кинули» друг друга в части мелкооптовых цен на «дурь».
Переговорив по сути злободневных вопросов, Севостьян Иванович уже покидал линейный отдел милиции, проходя мимо так называемых «обезьянников» - камер содержания временно задержанных лиц. Вот тут и заметил ее - необыкновенной красоты женщину, хотя и в лохмотьях, и растрепанную, и без следов хоть какой-нибудь краски на усталом и бледном лице. Сидела она на деревянной прикрученной к полу лавке, в стороне от разнузданных путан и смердящих бомжих. В разговоры не встревала, держалась как-то по-особому, гордо что ли, независимо, невзирая на незавидное свое положение.
