Две комнаты, кухня, ванная и прихожая – все, видимо, просторное, говорю «видимо», потому что такие погромы на месте происшествия встречались редко. Белье, книги, бумаги, посуда выброшены из своих вместилищ – это бывает. Но разломаны стулья, разбиты шкафы, развинчены люстры и распороты диваны. Телевизор распотрошен. Обои сорваны. Цветы из горшков выдраны. Что же тут искали?
– За часик так не сработаешь, – сказал Леденцов.
– День трудились, – поддакнул Марк Григорьевич.
– Начните с окон, – попросил я эксперта-криминалиста, чтобы можно было их открыть и проветрить квартиру.
Черепки, лоскутья, щепки; сугробы вспоротых подушек и завалы одежды; груды мебельного лома и лохмы растерзанных книг… Боже, все это надо пересмотреть – по черепочку, по листику и по щепочке. Но потом. Сейчас я ходил по квартире, отыскивая главное – источник трупного смрада, из-за которого соседи и вызвали милицию.
– Здесь, – тихо сказал Леденцов.
Из-под сброшенного на ковер одеяла зловеще торчала нога в мужском ботинке. Криминалист защелкал фотоаппаратом. Леденцов осторожно, точно он боялся подложенной мины, потянул одеяло…
Темный студень вместо лица. Вспухшее туловище под пиджаком. И умопомрачительный запах. Труп ли это? А не то ли, что осталось от трупа?
– Я мало что вам скажу, – Марк Григорьевич надел резиновые перчатки.
– Хотя бы главное: естественная смерть или насильственная?
Какая, к черту, естественная, после такого разгромного обыска? Впрочем, человек мог умереть и от страха; бывали в моей практике такие случаи. Бывали и посложней: вор забрал кубышку с деньгами, а владелец с горя застрелился из охотничьего ружья.
– Очень жарко топят, и осень теплая, – объяснил Марк Григорьевич сильное разложение трупа.
Судмедэксперту сейчас не позавидуешь. Я-то могу отсидеться на расстоянии, записывая под диктовку, а ему работать с гнилым телом вплотную. Подсчитать бы, сколько пришлось мне повидать трупов за годы работы; вспомнить бы, какими они только не были… Вначале я боялся, что трупы будут сниться; с ума ведь сойдешь, привидься все эти расплющенные, раскромсанные и раздутые лица. Но трупы не снились, никогда, ни разу. Видимо, срабатывала какая-то психическая защита, когда сильный раздражитель, щадя сознание, напрочь затухает. Если уж говорить про чувства, то не эти разложившиеся трупы задевали мою душу, а другие, жизнь которых была только что прервана, и они лежали, будто уснули, и лишь тишина да ранка в груди или борозда на шее говорили о смерти.
Я взялся за составление протокола осмотра. И потекло время, когда занимался своим делом: эксперт-криминалист искал следы, судмедэксперт возился с трупом. Леденцов с сотрудниками бегали по дому, а я писал протокол, пытаясь из всего добытого сложить цельную картину преступления.
Ни подозрительных следов, ни перспективных отпечатков пальцев не обнаружилось. Впрочем, кто знает? Вот эта финская авторучка, чья она: хозяин обронил или преступник? Вписывать ее в протокол осмотра, как обнаруженную на месте преступления, или нет? Но если ее вписать, то надо перечислить и другие мелкие предметы, коих здесь сотни. Вот наполовину съеденное почерневшее яблоко… Выпало ли оно из раскуроченного серванта, вор ли кусал и оставил следы зубов?…
Уже за полночь начал я описание трупа. Одежда, поза, состояние волосяного покрова, костей, мягких тканей… Но меня интересовало другое, главное. Словно догадавшись, Марк Григорьевич сообщил:
– Кости черепа повреждены и основательно. Все остальное узнаю при вскрытии.
Он помолчал, тяжко работая пальцами. Я отвернулся, усилием воли подавляя зачатки тошнотворной волны в желудке.
– Кости черепа не только повреждены, но и раздроблены, – добавил судмедэксперт.
Значит, убийство. Я и не сомневался. Не выпало мне маленькой радости, бывавшей у следователей: человек, который числился в убитых, оказывается, умер своей смертью. Здесь эта надежда отпала.
Марк Григорьевич перевернул труп. Ковер, принимаемый мною за черный, потемнел от давно засохшей крови; лишь один его угол зеленел первозданно.
– Не нравится мне этот труп, – сказал я подошедшему Леденцову.
– Почему?
– Сам не знаю.
– Возьму соскобу крови с ковра, – решил Марк Григорьевич, услышав наш разговор.
Леденцов протянул мне паспорт. И я увидел на фотографии лицо того, кто лежал на ковре. Кожеваткин Матвей Семенович.
– И его жена, Клавдия Ивановна Кожеваткина. Оба пенсионеры, – объяснил Леденцов.
– Где она? – спросил я, потому что где он, было очевидно.
– Два месяца гостит у знакомых. Адрес известен.
– Немедленно доставить. Соседи что говорят?
– Дружная пара. Посторонних не видели, шума не слышали.
Я опять углубился в протокол, в одиннадцатую его страницу. Понятые, наохавшись от вида трупа, казалось, дремали. Криминалист уже сложил свое непростое хозяйство, Марк Григорьевич уже спрятал свои тончайшие резиновые перчатки. А я все писал. Да Леденцов с оперативниками шептались в передней и хлопали дверью. Когда-нибудь изобретут мгновенный способ фиксации места происшествия, поэффективней видеосъемки, но тогда, наверное, уже не будет преступлений.
В два часа пятнадцать минут понятые расписались в протоколе. Казалось бы, конец. Но меня потянуло на кухню, точно я забыл там что-то осмотреть… Нет, все было исследовано дважды: криминалистом и мною. Я смотрел на нескончаемые ряды банок с вареньями и соленьями. Была трехлитровая банка с какими-то плодами, утыканными колючками. Маринованные кактусы?
– Боря, – догадался я, зачем сюда пришел, – у них есть садовый участок?
– Продали той осенью.
– А за сколько?
– Соседи говорят, что за десять тысяч.
– Уже интересно.
– Разве это те деньги, за которые человека лишают жизни? – сердито бросил Марк Григорьевич.
– И за пятерки убивают, – отозвался Леденцов.
Мы уходили. Ни отпечатков пальцев, ни следов, ни оперативной информации… Я даже ничего не изъял, поэтому испытывал беспокойство, словно не до конца сделал работу. Отдав паспорт и копию протокола осмотра сотруднику, который отправит труп и опечатает квартиру, мы пошли к двери. Но сотрудник, молодой паренек, приглушенно сказал:
– Товарищ следователь, вы упустили вещественное доказательство.
– В кухне?
– Здесь, в передней.
Говорил он тихо, чтобы никто не слышал: не хотел, видимо, меня конфузить.
– Что за вещественное доказательство? – Я огляделся.
– Понимаете, в квартире не жили два месяца, а вещественное доказательство свежее, будто его только что забыли.
Он нагнулся и достал из-за двери портфель с торчащим из него веником, тем самым, которым не человека парить, а козу беззубую.
«Глухое» убийство для следователя что нарывающая заноза под ногтем. Все другие дела, сколь бы ни были важны, непроизвольно отставляются. Да что там другие дела… В меня входит какая-то жгучая сила, которая сразу преображает жизнь. Я все начинаю делать торопливо, даже судорожно. Хочется бежать, уж не знаю куда: видимо, на поиски преступника. Просыпаюсь по ночам от толчка настолько реального, что сперва даже смотрю на Лиду – не она ли разбудила? Та изжога, которая обычно накатывала после еды, теперь тлеет в подреберье и без всякой еды…
Клавдию Ивановну Кожеваткину привезли на следующий день из какого-то далекого поселка, где она отдыхала у знакомой. Ко мне се доставили в пять часов вечера, слава богу, уже выплаканную, уже отрешенную: с убийцами легче разговаривать, чем с женами убитых. Впрочем, Кожеваткина тоже была убита, и точнее не скажешь – убита горем. Я даже не решился снять с нее меховое пальто; на улице еще не зима, на улице теплая осень, да и в кабинете жарковато. Но ее широкое рыхлое лицо, кажется, тепла не воспринимало – чуть ли не светилось обескровленной белизной.
Странную мы представляли группу: я за столом, пожилая женщина напротив меня, а Леденцов в углу. И тишина, нарушаемая лишь нашим дыханием.
– Клавдия Ивановна, вы можете давать показания?
– Если надо…
– Очень надо.
Леденцов подобрал под себя ноги, запустил руки в карманы литой куртки и втянул голову в плечи – ястреб на утесе. Эта вот поза, готовая к полету и требующая лишь указать жертву, побудила меня спросить про главное:
– Клавдия Ивановна, вы кого-нибудь подозреваете?
– Кого мне подозревать?…
– Подумайте, переберите в памяти всех знакомых, вспомните разные ситуации.
– Я Матвея два месяца не видела.
– Переписывались, перезванивались?…
– Писать он не любит, а телефонов в поселке не поставили.
– Клавдия Ивановна, все-таки покопайтесь в памяти… Может быть, ваш муж кого-то боялся, что-то говорил, кто-то ему угрожал? Может быть, были какие-то намеки, которым вы не придали значения…
