содержание. Я, правда, умолчал о том, где Модест Павлович рассказывал о своей любви к Ксении Лаврухиной. Зачем следователю знать об этом? Не время еще…
— Значит, он предчувствовал скорую гибель… Чисто риторический вопрос, Эд: вы, конечно, не знаете, кто вам их пересылает?
Я покачал головой:
— Какие-то, наверное, друзья или хорошие знакомые покойного. Возьмите, пожалуйста, и эти письма, — протянул Владимиру Юрьевичу конверты с каллиграфически написанными адресами — все, за исключением того, где речь шла о Лаврухиных. — Потом, надеюсь, вернете их. В целости и сохранности. Как иконы. Знаете, что меня еще очень интересует? Спросите-ка, пожалуйста, у Блынского, о чем именно он беседовал с Радецким февральским вечером, за столиком в ресторане «Пиры Лукулла», за несколько часов до его смерти. С Блынским, кстати, был еще один, неизвестный мне человек. Пусть он назовет, кто был этот второй.
— Откуда вам об этом известно?
— Не терял времени даром. Если понадобится, у меня даже есть свидетель, вернее, свидетельница этого последнего застолья Модеста Павловича.
— Эд, вы меня убиваете! Вы что, прирожденный детектив? Не хотите ли сменить профессию? Нам такие умницы очень даже нужны!
— Благодарю за комплимент, — с достоинством ответил я. — Просто мне очень хочется разобраться, кто виноват в том, что мой дядя преждевременно покинул этот лучший из миров.
* * *
Господи Боже мой! Неужели я олигарх, чьи миллионы нажиты нечестно? Или неподкупный налоговик, который не хочет закрыть глаза на грязные махинации фирмачей? Нет, конечно. Я просто Эд Хомайко, заурядный, в общем-то, офицер украинской армии, который находится в заслуженном долгосрочном отпуске. И одновременно…под колпаком! Бр-р, как неуютно! Честное слово, не нравится мне быть в шкуре человека, каждый шаг которого под чьим-то неусыпным оком.
Наверное, тот, за кем установлена слежка, сначала воспринимает это на чисто подсознательном уровне. Никаких вроде видимых причин для беспокойства, но отчего-то не по себе — ты один-одинешенек в комнате с голыми стенами и в то же время не один, ведь просто кожей ощущаешь нехорошую тяжесть чьего-то чужого враждебного неотрывного взгляда. И вот после некоторого томления наступает момент истины: в стене-то дырочка, в которой блестит чей-то зрачок!
Нечто подобное произошло и со мной: почти весь день я мотался по Киеву с этим странным чувством, что моя скромная персона кого-то интересует — и тогда, когда остановился у КПП родного полка, и когда навестил семью приятеля, чтобы ее успокоить (приятель получил легкое ранение, но, как сказали мне в полку, быстро идет на поправку), и когда припарковался у супермаркета, чтобы запастись продуктами впрок, на целую, может быть, неделю. Но лишь когда я поехал домой, вдруг осенило — постой-ка, а ведь этот серый, на вид весьма потрепанный «бумер» мне как будто знаком, я обратил на него внимание еще утром на улице Набережная Славутича, когда он сначала обогнал меня (я даже подумал, что «тачка» вроде как «убитая», но бегает еще очень даже резво), а вскоре, точно выскочив из-за какого-то поворота, опять пристроился за мной. И вот теперь, вечером, он снова дал о себе знать. Впрочем, когда я свернул вправо, к дому, подозрительный БМВ пронесся мимо и повернул налево, на улицу Северную.
Как обычно бывает в таких случаях, я попытался себя успокоить, объясняя неясную свою тревогу тем, что расшалились нервы. У консьержки, однако, справился, никто ли меня не спрашивал. Она пожала плечами:
— Вы кого-то вызывали? Сантехников?
— Да вроде бы, — улыбнулся я.
— Нет, никто не приходил и вас не спрашивал.
В знак благодарности я адресовал консьержке самую американскую свою улыбку и направился к лифту. «Предусмотрительность, Эд, не помешает никогда», — мысленно сказал себе и нажал кнопку не родного седьмого этажа, а девятого. По лестнице спускался бесшумно, чуть ли не на цыпочках. На площадке у лифта — никого. Отпустило, наконец — вряд ли кто с пистолетом в кармане поджидает меня у самой квартиры.
Дома выдул две подряд рюмки водки, и мои недавние страхи улетучились, как пары бензина на открытом воздухе. На секундочку показалось, что мир населен людьми, которые делают друг другу только хорошее.
Проверяя запоры на дверях перед тем, как отойти ко сну — на дворе еще даже не стемнело, я посмотрелся в зеркале в прихожей. «Эх ты, трусишка», — громко сказал отражению и расхохотался. Правда, как припомнил я уже поздним утром, в хохоте моем прослеживались некие нервные нотки.
* * *
Вечером следующего дня я попал в ловушку. Опять почти целый день ездил по городу — был на консультации у юриста, просветившего меня насчет того, какие документы необходимы для вступления в права наследования, потом у частного нотариуса, у которого заверил всяческие копии, затем посетил специализированную фирму, занимающуюся установкой стеклопакетов — надо бы заменить окна еще советского образца, наконец, в четыре пополудни подъехал к прокуратуре (Вальдшнепов пригласил на очную ставку с Блынским) — и ни разу мне не попался серый потрепанный «бумер», внутри которого, по моему мнению, сидел зверь-мотор. Нет, меня сегодня определенно никто не «пас».
А очную ставку Владимир Юрьевич оформил так, будто я тоже задержан и, как и Морис Вениаминович, томлюсь в следственном изоляторе. По крайней мере, он попросил меня с пониманием отнестись к тому, что я войду в его кабинет в сопровождении конвойного. Нелишняя предосторожность, конечно, если учесть, что у Блынского на воле пока что остаются сообщники.
Очная ставка прошла нормально. Блынский не юлил и не отпирался — что ему было делать, если качество записи наших с ним разговоров оказалось отменным и любая экспертиза признает, что мой голос — это мой голос, а его — его. Единственное, что читалось в глазах Мориса Вениаминовича, — он не верит, что я не вел двойную игру, а посему ненавидит меня всеми фибрами. Правда, как умный и осторожный человек, он это искусно прячет. Не исключено, что на волю уже ушла «малява», в которой фигурирую я как человек, с которым надо разобраться.
Я и не заметил, как меня изящно, красиво взяли в «коробочку» — это произошло на улице Прибрежной, моей родной, можно сказать, улице, совсем неподалеку от строящейся краснокаменной Свято-Покровской церкви. Едва я свернул на нее, сбавив, естественно, скорость, как меня резво обогнала «ауди» цвета металлик — номерные знаки на ней отсутствовали, но, признаюсь, в то мгновение я никак не соотнес это с опасностью, которая может угрожать мне. Но когда сзади, чуть ли не касаясь бампером моего багажника, пристроился черный «мерс», а слева, параллельно со мной, поравнялся вчерашний знакомец «бумер», шедший с
