— Барбара Дун? — переспросил я.
— Точно! — Сюзанна энергично закивала. — Потом я схватила Лероя, и мы, не теряя времени, помчались к вам домой… Но у нас ничего не получилось, вы об этом знаете.
— И сегодня вы повторили попытку, пригласив меня сюда и более тщательно продумав роль Лероя?
— Ну… — Она пожала плечами. — Вы же в полном смысле слова схватили меня за горло, Рик, не так ли? В особенности эта записка, которую вы заставили кого-то подбросить сегодня утром в мой автоприцеп…
— Записка? — удивился я.
— Но вы же сами знаете! Вот эта записка.
Она сунула мне в руки листок бумаги.
Я взял ее, она была напечатана на машинке и походила на ту, что получила Барбара Дун.
«Вам дается две недели, чтобы вы убрались из своего омерзительного любовного гнездышка и пожертвовали дом благотворительным организациям, в противном случае все ваши бывшие сожители обнаружат свои имена на страницах одной из газет».
Она неуверенно улыбнулась, когда я вернул эту писульку обратно.
— Это же вздорная идея, — голос у нее дрожал, она нервничала, — ну с какой стати я должна отдавать дом благотворительной организации, Рик? Я хочу сказать, разве вы сами не хотите денег или чего-то еще?
— Я не писал эту записку. И я не посылал вам эту ленту, — произнес я устало. — У меня нет никаких магнитных лент, но я пытаюсь разыскать их для своего клиента. И звонила вам, судя по всему, вовсе не Барбара Дун, а кто-то другой, назвавшийся ее именем.
Она на минуту прикусила нижнюю губу, потом хмуро посмотрела на меня:
— Не понимаю, чего ради кто-то стал бы называться Барбарой Дун? Я хочу сказать, это же идиотизм!
— Вы правы. — Я заставил себя говорить спокойно. — Полагаю, мне надо поехать к Барбаре и спросить ее, почему она назвалась собой, когда не была ею? — Я повернулся к двери, потом быстро посмотрел на Сюзанну. — Еще один момент, Сюзанна. Больше не посылайте ко мне Лероя. В следующий раз ему не поздоровится!
— Лерой! — Губы ее задрожали. — Я просто про него забыла. Возможно, он там умирает…
— Или же распевает во всю глотку свою «ослиную серенаду», — ухмыльнувшись, предположил я. — Скажите-ка мне вот что, Сюзанна. Статуя Силена, изображающая его, точно выдержана во всех деталях?
Она недоуменно посмотрела на меня:
— Разумеется, а что?
— В таком случае я не понимаю, почему вы не называете его маленьким Лероем?..
Париж-Индиана в черном атласе ожидала меня в переднем холле, когда я спустился вниз по лестнице. Несколько минут она молча вглядывалась в меня, потом слегка выпятила вперед нижнюю губу, как это делает Бриджит Бардо.
— Вы переоделись? — спросила она приглушенным голосом.
— Все дело в том, что здесь я постарел на десять лет, — признался я. — Когда поднимался наверх, то был сравнительно молодым человеком. Теперь я джентльмен средних лет и пекусь об этикете и о том, как посмотрят на меня мои соседи.
— Ваша одежда, — ровным голосом произнесла она.
— Никто не предупредил меня, что здесь будет компания, — объяснил я. — Вы представляете мое смущение? Я явился в официальной одежде, а все остальные были в повседневной! Но потом они засунули меня в свою обширную ванну, и я просто был вынужден переодеться.
— Кто «они»?
— Чтобы быть точным, это сделал он. Или, возможно, оно? Лерой.
— Это оно, совершенно верно, — закивала она. — Я немного удивлена по этому поводу. Он ведь уже был наверху, когда хозяйка распорядилась провести вас прямо в ее опочивальню, где она занималась своим купаньем с пузырями и все такое прочее?
— Да, но все это явилось для меня большой неожиданностью, — признался я. — Скажите, а вы должны носить непременно черное белье под форменным платьем или же у вас в этом отношении свобода выбора?
— А что?
— Просто я очень любопытный.
— Вы хотите сказать — развратный?
— Есть немного, — улыбнулся я. — Вы знаете парня по имени Харви Маунтфорт?
— А что? Он тоже развратный?
— Весьма вероятно. Так вы его знаете?
— Бывал здесь несколько раз, но это было в долероевские времена. А вы кто такой? Немного чокнутый?
— По всей вероятности. — Я подарил ей еще одну лучезарную улыбку. — Сделайте мне одолжение.
— Не здесь, — сразу же ответила она. — Вопрос о черном шелке на голое тело тесно связан с особыми обычаями обитателей Индонезии. Он требует в известной степени уединенной обстановки, понятно?
— Понятно, — ответил я очень серьезно. — Но то одолжение, о котором я прошу, куда более мирское. Я оставил свою мокрую одежду наверху, в комнате Лероя. Может быть, вы согласились бы просушить ее и потом как-нибудь возвратить мне?
— Вообще-то проще всего отправить ее по почте, — заметила она.
— Это было бы неполноценной услугой, — пробормотал я. — Насколько помню обычаи жителей Индианы, для исполнения туземных обрядов требуются два человека?
— Так гораздо интереснее, — проворковала она, — и к тому же мне еще никогда не приходилось встречаться прежде с сексуальным маньяком.
Имитируя ее недавний французский прононс, я сообщил, что «у нас, американцев, более утонченный подход к подобным вопросам, нон?».
Она прыснула от смеха:
— Теперь я вижу, что у меня нет иного выхода, кроме как доставить вам эту одежду лично. Либо это, либо вы начнете шантажировать меня, угрожая потерей работы. Так?
— Совершенно верно!
Я распахнул дверь, шагнул на крыльцо, задержался на мгновение, мысленно посчитав до трех, затем посмотрел на ее снова ставшее бесстрастным лицо и проговорил:
— Совершенно забыл. Наверху, в этой ванне-бассейне, находится конь.
Эдгар Ларсен жил на окраине Вествуд-Виллидж и, разумеется, был сильно удивлен, увидев меня у себя около девяти вечера. Я вернулся домой после визита в потерявшую покой «Симфонию», снял одежду Лероя, переоделся в собственную и проглотил пару сандвичей, а уж потом разыскал листочек, который вручила мне Марсия Роббинс, с адресом Ларсена. Почему-то он не казался мне человеком, который мог жить в таком месте, но, возможно, он откладывал деньги себе на черный день.
На нем была клетчатая рубашка с открытым воротом и зеленые вельветовые брюки. Со своими роскошными черными усами, бронзовой от загара лысиной и крупными белыми зубами, которые я по-прежнему ассоциировал с могильными камнями, он напоминал мне первопроходцев, которые зарабатывали сказочное состояние на каких-нибудь каучуковых плантациях в Малайе или где-то в другом экзотическом месте, а затем возвращались к старушке Англии, приобретали себе где-то в захолустье старинный замок и жили припеваючи, ну а соседи, естественно, злословили, что такой выскочка совратил не только местную почтмейстершу, но вдобавок с десяток порядочных женщин.
— Привет, Рик, — обрадованно загудел он. — Вот так сюрприз! Входите же и разрешите приготовить вам чего-нибудь выпить.
— Благодарю.
Я прошел следом за ним в дом. Внутри все оказалось гораздо лучше, чем можно было предположить снаружи: покои состояли из трех частей — большая общая комната, спальня и ванная.
— Садитесь. — Он жестом указал на кушетку. — Что предпочитаете, бурбон или скотч?
Он отворил погребок, встроенный в разделяющую стенку, за которой скрывалась кухонька.
— И что же это принесло одинокого охотника в мои владения в столь поздний час? — весело осведомился он.
Я понаблюдал за тем, как он старательно приготавливает нам напитки, добавляя в них аккуратные кубики льда. Надо было видеть, с какой тщательностью он сравнивал их количество, — ни дать ни взять хирург, орудующий за операционным столом и проверяющий пульс больного, прежде чем взяться за скальпель.
— Пара вещей, — ответил я. — У меня не было возможности осведомиться, не получили ли вы записку с утренней почтой, потому что Барбара Дун все время находилась поблизости.
— Весьма тактично с вашей стороны, Рик, я вам за это благодарен.
Он осторожно принес мой стаканчик к кушетке, как это сделал бы пьяный официант, внезапно вынужденный обслужить клиента.
— Один бурбон со льдом!
Он с явным облегчением вздохнул, когда я принял на себя дальнейшую судьбу стакана, затем вернулся за собственным. Я молча ожидал, пока он благополучно не преодолеет опасное расстояние между погребком и креслом. Надо было видеть, какое облегчение отразилось на его физиономии, когда он опустился в кресло.
— Черт подери, вы совершенно правы: я получил сегодня такую записку! Хотите взглянуть?
— Конечно.
— Она в спальне. Извините, на минутку?
Он опустил осторожно бокал на пол рядом с креслом, затем поднялся. А секунд через тридцать возвратился с запиской. Я развернул ее и прочитал:
