На кухне оказался растворимый кофе, и я приготовил себе чашку покрепче. Вернувшись в комнату и развалившись на диване, я стал думать, но скоро задремал и очнулся, лишь когда за окнами зазвенели первые трамваи.
Возле моего дома на Кирочной гангстеров не оказалось. На четвертом этаже светилось окно. Конспиратор хренов, подумал я и пошел спать, но в начале одиннадцатого Колюня, накануне успешно вошедший в новый запой, постучал в дверь и позвал к телефону. Халат, тапочки — бляха муха! — медный вкус во рту и ласкающая боль в висках.
Я взял трубку и сказал, что слушаю.
— Саша? Доброе утро. — Женский голос был мне, кажется, не знаком.
— Доброе утро. Кто это?
— Кира Болотова! «Петербургские фестивали». Не узнал? Как поживаешь?
Я сразу вспомнил и удивился. Крашеная блондинка или натуральная шатенка. Что-то в этом роде из дочерней фирмы Гондона.
— Поживаю я неплохо. Скучаю по интеллигентным, задушевным беседам, — о Боже! какая пошлость. — У тебя, наверное, дело.
— И дело, и нет. — Кира говорила быстро и бодро, проглотив, кажется, мою предыдущую фразу. Все-таки следует следить за стилем, черт возьми. — Мы сейчас собираем все, что возможно собрать о Никите. Я тебе рассказывала о телефильме. — Она подпустила в речь немного скорби, и это было уместно. — Ты у меня почти первый.
— Второй, наверное, — сказал я и почувствовал дурноту. Опять глупость, почти скабрезность!
Она замолчала, а после некоторого замешательства игриво согласилась:
— В каком-то смысле так и есть.
— Прости. Я лег поздно и еще только просыпаюсь.
— Одиннадцать часов! Может, встретимся где-нибудь?
Мы договорились встретиться на улице Рубинштейна, и я пошел в душ просыпаться. Просыпание состоялось, и снова из зеркала на меня глядело лицо, хотя и второй, но свежести. Когда-то я по-юношески страдал, что в лице моем нет ничего принципиально выдающегося. Глаза никакие. Нос и не римский, и не греческий, и не еврейский, даже не славяно-тюркский пятачок, а просто нос. Хотелось американского подбородка, а он безвольно скошен. В скулах есть сила, но она известна лишь мне. Хотя бы половина зубов отсутствовала, что ли, но тут зарекаться не стоило. Очень это лицо меня теперь устраивало: я мог надевать новые и сбрасывать. Одевать и сбрасывать.
Я почувствовал сильный голод, который и утолил с отвращением куриными яйцами и чашкой кофе. Сколько можно есть куриные яйца?! Сколько нужно, или пока в продаже не появятся утиные.
На улице никто не ждал меня, и это было приятно, — зачем тратить человеко-часы, чтобы отслеживать путь мудилы и пьяницы. Но все-таки, что им нужно от дома в Сестрорецке, от меня? Сто пятьдесят тысяч долларов могли означать все что угодно — стоимость концертной аппаратуры или оборудования студии…
Я добрался до Петроградской, зашел в квартиру 63, осмотрел ее еще раз — никто не появлялся здесь за последние часы, взял кое-какие вещи и удалился. Оставил все на Кирочной и поспешил на встречу.
На втором этаже здания бывшего Дома народного творчества, что на улице Рубинштейна, пианиста, находилось кафе, мало посещаемое публикой. Дом отхватил непонятно чем промышляющий концерн «Емец», и теперь чиновники народного творчества ютились по сусекам. Десять лет назад с хвостиком здесь начиналось нечто. Пишут, Рок-клуб создавали с ведома ГБ, мол, придумали общую камеру с невидимыми решетками для припадочных битломанов и аквариумофилов. Однако подпруга у государства ослабла, и из всего этого получилось то, что получилось. В большом зале Дома стали происходить санкционированные мятежи, а в пустынном ныне буфете свершались не менее значимые события. Многие парни теперь просто умерли, а девушки многие разрешились от бремени. Все это имело отношение к эпохе неолита, и вспоминать минувшее теперь горько. Всех нас обманули, бросив в жизнь, правых и виноватых. Между рождением и смертью есть еще шанс отомстить за подневольное рождение и скорую смерть…
— …Имеет значение каждый факт, каждое запомнившееся слово, черновик. — Она говорит серьезные слова, но смотрит по-другому — оценивающе, с намеком на улыбку в уголках рта.
— Лучше задавай конкретные вопросы, — говорю я.
— Почему же? — улыбается она.
— Не хочется. — Я улыбаюсь в ответ. — У тебя нет столько свободного времени.
— Сколько угодно.
Она склонна, похоже, к веселому времяпрепровождению, и я люблю инициативных, так сказать, девчонок. Она становится серьезной и спрашивает деловито:
— Может быть, Никита Шелест делился с тобой планами, показывал новые работы, стихи? Или вел дневник?
— Зачем тебе это надо? — спрашиваю я и думаю, что правильно, нужно не гангстеров пускать по следу, а вот таких рыжих девиц с большими, чуть навыкате, как у золотой рыбки, глазами, с такими загорелыми коленками и мини-юбками.
— Это очень нужно.
В свое время мне попалась в руки книга под названием «Язык телодвижений». В ней утверждалось, что, когда собеседник начинает лгать, его тело посылает совершенно противоположные сигналы, независимо от того, насколько убедительны заверения. Сигналов я не ощутил. Автор советовал насторожиться, если собеседник прикрывает рот, а большим пальцем упирается в щеку. Признак обмана! Признак не просматривался. Если человек указательным пальцем правой руки почесывает под мочкой уха — он сомневается. Нет у нее и намека на сомнения! Ее послали взять мудака голыми руками. Голыми — это неплохо…
— Вдова Шелеста передала мне его бумаги и просила заняться ими, но я еще их не смотрел, — говорю я.
— Отлично. — Она кладет свою теплую ладонь на мое запястье и просит: — Давай к тебе смотаемся, и ты мне покажешь его архив. Я ничего не стану брать с собой, а просто посмотрю. Мы готовимся к съемкам. Потом будет сложно изменить сценарий.
Рука у нее что надо. Давно никто меня не брал голыми руками или ногами. К этому все и идет, и пусть себе. Похоже, появился случай помериться силами с силами, так сказать, тьмы в ближнем бою.
— Хорошо. — Я расслабляюсь и вспоминаю о кофе, к которому даже не притронулся. — Все у меня дома. Живу я рядом. Но лучше встретимся завтра. Сегодня я обещал заехать к тетке и помочь повесить занавески, — главное, врать и не закрывать рот ладонью. — Я готов помочь тебе, Кира, хоть сейчас, но, понимаешь, родственные связи. Может, это и звучит глупо. Завтра тебя устроит? — спрашиваю я.
— Договорились. — Она соглашается, дарит очаровательную улыбку, которую я принимаю с благодарностью и отвечаю такой же.
Один парень давно присматривался к «Москвичу», и устная договоренность у нас имелась. Оставалось только забрать задаток, что я и сделал, получив возможность порулить еще месяцок. Таким образом, у меня появились деньги, достойная женщина жаждала встречи, пара десятков «духов» повалилась, словно косточки от домино. Я находился только в начале пути, и, каким бы коротким он ни получился, абстрактное зло уже потеснилось. Старик Державин лиру вложил в руки Пушкина. Старик таджик тоже постарался. Стихами тут и не пахло.
Я заскочил в супермаркет и слегка шиканул, накупив вкусной всячины и испанского шампанского для Киры, если той вдруг вздумается пошалить. Заправив полный бак петролеумом-93, я порулил в сторону трампарка имени Блохина. Солнце этим летом не баловало — чистое синее небо висело высоко. За трампарком я как-то сориентировался и притормозил возле узкого тротуара. Никто за мной не следил, но я все-таки подождал, прежде чем выйти. Чисто.
Через улицу напротив росли огромные тополя с треснутыми стволами, а за ними начинались низкие запущенные строения. Туда я и направился. В одном из этих жутких домов с мятыми крышами располагалось что-то вроде клуба афганцев, где репетировали с Би Би Кингом Николай и Вася. В принципе я знал эти афганские структуры, в которых часто объединялись и люди, не имевшие к той войне отношения. Под афганцев косили иногда просто уголовники. Они меня тоже интересовали. В афганском клубе всегда можно что-нибудь узнать.
Найдя дверь в нужном мне двухэтажном доме, с виду нежилом, я постучал. Прошла минута-две, но дверь отворилась, и я увидел крупного тюрка в майке и армейских галифе со штрипками поверх тапочек. Он обладал мощными покатыми плечами и трицепсами внушительной конфигурации со вздутыми венами. На стриженой голове сидела круглая стираная шляпа, в такой я тоже походил и поползал, исполняя интернациональный долг. Тот самый казах, подумал я. На лице тюрка выделялось несколько шрамов — они отметили щеки и лоб.
— Тебе кого? — спросил он меня низким, хрипловатым голосом.
— Понимаешь, — я искал слова, боясь, что меня не пустят. — Николай и Вася. Они сказали — вы тут репетируете каждый вечер. Я играл раньше с Никитой Шелестом, в «ВОЗРОЖДЕНИИ», и у меня к ним дело.
