Молодежь медленно потянулась по своим делам.
Не знаю, радовался ли я или огорчался в те минуты. Не могу сказать, что не достиг цели, но ожидаемого удовольствия я почему-то не ощущал. Весь пар ушел в свисток — свисток вылетел из носика и попал в лоб.
Абракадабра какая-то…
Я покинул офис сразу же после собрания. Закинул сумку на плечо, ни с кем не попрощался и вышел в коридор. У проклятого кулера снова встретился с Кузьминых. Очевидно, Иваныча мучил непреодолимый сушняк, потому что он как начал пить воду пятнадцать минут назад, так и пил ее по сию минуту. Впрочем, увидев меня, он прервал свое занятие.
— Вить, погоди!
Я задержался.
— Что?
— Я слышал твою арию.
— Вот как?
— Да.
— Хочешь поговорить об этом?
— Не юродствуй. — Он бросил пустой стакан в корзину. — Не было никаких объективных причин так зверствовать. Ты хоть знаешь, как она живет?
— А ты знаешь, как она пишет? — Я снова начал нервничать.
— Знаю, читал.
— Неужели? — Это известие меня удивило. Мне всегда казалось, что Иваныч не способен отличить колонку новостей от рубрики «Анекдоты», а профессиональный уровень авторов мог оценивать лишь с помощью моей гонорарной ведомости. — И что скажешь?
— То, что наш журнал читают в лучшем случае в машине, на парковке перед магазином, в худшем — дома в туалете. Вить, ты уволил девчонку за то, на что нашим читателям почти в буквальном смысле насрать.
— Это святое право читателей. Наше дело — съедобный продукт, а уж как они его перерабатывают после съедения, меня не касается. Еще есть вопросы?
Иваныч промолчал, наградив меня финальным взглядом Понтия Пилата. Я не сомневался, что он умоет руки.
— Вопросов нет, Вить, есть пожелание.
— Ну?
— Будь скромнее. Ты, конечно, старый и опытный борзописец, но, извини, тоже не Толстой, и твои читатели по большей части точно так же сидят в сортире.
Я покраснел — от злости и от четкого понимания, что он прав, этот лысеющий и бородатый сукин сын, страдающий сушняком.
— Учту, — бросил я и, не прощаясь, направился к выходу.
Ни для кого не стало сюрпризом, что университет Михаил Поречников закончил с отличием. Руководство факультета, а следом за ним и ректорат пришли к выводу, что писсуары в солдатских казармах и генеральские дачи обойдутся без призывника Поречникова и он может продолжить обучение в аспирантуре. Михаила удачно пристроили в родном педагогическом вузе. Числясь аспирантом, он попутно читал лекции по отечественной истории, сверх того — взял на себя студенческий исторический кружок, и его бывшие преподаватели, автоматически превратившиеся в коллег, приняли эту метаморфозу почти без дискомфорта, тем более что треть педагогов находилась с ним примерно в одной возрастной категории. Теперь они вместе обедали в буфете, вместе перекуривали между лекциями (Михаил, правда, не курил, но с детства соседствуя с курящей матерью, любил иногда подышать) и вместе крыли матом министерство образования. Разумеется, дружба пришла не сразу, но толковые коллеги решили устроить что-то вроде инаугурации: собрались вечером на факультете, разлили шампанское, водку, винцо, порезали колбаски и бананов и практически единодушно приняли вчерашнего студента Михаила Поречникова в ряды преподавателей.
Единственный, у кого, очевидно, оставались сомнения на этот счет, был Александр Георгиевич Саакян. Во время фуршета он подошел к Михаилу с бокалом красного вина, предложил чокнуться.
— Поздравляю, коллега, — с улыбкой произнес профессор.
Впрочем, Михаила его улыбка обмануть не могла. Несмотря на то что они оба были достаточно сильными экстрасенсами и умели закрываться друг от друга, оба все же находили лазейки. Миша знал, что Саакян его не любит.
— Спасибо, Александр Георгиевич, — так же с улыбкой ответил Поречников, подставляя свой бокал с шампанским. — В том, что я по-прежнему среди вас и даже в новом качестве, есть и ваша заслуга.
— Благодарю. Только как мне теперь вас называть, коллега? Михаил Вячеславович?
Миша только заскрипел зубами, но виду не подал.
— Если вам удобно — пожалуйста.
Они еще раз чокнулись и сразу разошлись по углам.
Спустя какое-то время они готовы были разорвать друг друга на клочки, и сцена возле кофейного автомата в фойе на первом этаже была красноречивой иллюстрацией.
Причину обострения конфликта можно было бы назвать банальной. Как говорили французы, не пробегала ли тут какая-нибудь симпатяга женского пола? Стоит только задуматься об этом, как непременно выяснится, что она таки пробегала и даже оставила шлейф от вечернего платья и неуловимый аромат духов.
«Старая жопа Саакян» (как его за глаза называли некоторые молодые педагоги) любил приударить за студенточками, и Михаил знал об этом раньше, получая информацию как «из космоса», так и из вполне земных источников — в пересказах однокурсников и их знакомых. Ничего предосудительного Миша в этом не видел. Парень полагал, что если к своим пятидесяти годам он сам станет таким же седым и одиноким, но при этом останется умным, в меру титулованным и хорошо упакованным мужчиной, то ему тоже захочется как-то скрасить унылое существование. И он постарается, чтобы рядом с ним были не ровесницы и не игрушки из секс-шопа, а вкусные и жизнерадостные телочки.
Но Саакян перешел границу, причем сделал это в особо циничной форме. За это он должен быть либо изгнан из университета, либо убит на дуэли.
С первым были определенные проблемы — титулованного профессора долго упрашивали возглавить факультет, в будущем он вполне мог подняться и выше. Авторитет в научных кругах у него стабильный, отношение к нему коллег редко выходило за рамки рабочих разногласий, а ропот студентов, которых он валил через одного, добиваясь идеальных знаний, никто во внимание не принимал. Так что вряд ли кто-то поставит вопрос о его моральном облике из-за гуманитарной программы «минет в обмен на пятерку». Для начала — никто и не поверит.
Оставались надежды только на дуэль, и выйти с пистолетом против Александра Георгиевича Саакяна мог только Михаил Поречников. Нужен был лишь повод, чтобы бросить перчатку.
Я ехал в никуда. Точнее, я не знал, куда бы мне поехать. Пожалуй, давненько я не был настолько свободен, чтобы мучиться подобным вопросом. Ехать домой? Нет. К друзьям? К каким? К сходящему с ума в одиночестве Сергею Косилову? А куда еще?!
Я застрял в пробке на проспекте Ленина. К реву клаксонов соседних машин и вонючей городской духоте добавлялась горечь от сказанного Иванычем. Конечно, я не Толстой. Я — Вавилов! Я пишу так, как этим салагам вовек не научиться, даже если они будут читать сотни разных книг и упражняться по десять часов в сутки. И я делаю этим чертям из супермаркета сногсшибательную репутацию!
Что ж такое-то, черт возьми?!
Мой автомобиль уперся в задницу грязного желтого «Икаруса», и я лишился возможности увидеть, насколько далеко тянется пробка. Метрах в десяти впереди был перекресток. Слева от меня стоял такой же нетерпеливый «двести пятый» «пежо», владелец которого даже пытался высунуть голову из окна, потому что ему обзор закрывал мусоровоз. Правая полоса неожиданно оказалась свободна.
Я взглянул в боковое зеркало, вывернул руль вправо и воткнул первую передачу. Широкий и покрытый пылью зад «Икаруса» медленно поплыл передо мной, как скала перед парусником. Я выехал на правую полосу и, увидев впереди мигающий зеленый сигнал светофора, рванул вперед. Я был уверен, что успею проскочить перекресток!
«Знаешь, у каждого человека на пути стоит забор, — сказал добряк и чудик Сережка Косилов, — такая, знаешь, конкретная бетонная баррикада»…
Я уже почти пролетел перекресток — оставалось всего каких-нибудь три метра, — как в меня справа на полном ходу врезалось нечто большое и черное с оскаленной сверкающей пастью. Я выпустил руль из рук, закрываясь от осколков стекла, мою машину развернуло на девяносто градусов, зад занесло влево, и я смог увидеть, что же такое на меня наехало. Каким-то свободным кусочком сознания я успел отметить, что это был огромный черный «лендкрузер». Затем последовал второй удар, менее сильный — это меня бросило на проезжавший мимо «Жигуль». Затем еще удар, совсем слабый, — это моего железного коня царапнули по заднему бамперу.
Вскоре все замерло. Причем не только снаружи, но и у меня внутри.
Миша, ты попадал в автокатастрофу?.. Ой, прости, конечно, я не хочу ничего такого тебе накликать. Тьфу, не дай Бог… А-а, машины нет? Ну, будет когда-нибудь… Только когда пойдешь выбирать тачку, внимательно отнесись к такому моменту, как результаты краш-теста. Конечно, вероятность твоего попадания в серьезную аварию невелика — можно всю жизнь ездить без единой царапины, такое бывает, — но, блин, если уж попадать, то лучше на такой тачке, которая не сложится в гармошку вместе с тобой, как консервная банка с сардинкой внутри.
