Иваныч стоял у стены возле кулера, пил холодную воду из пластикового стаканчика и протирал платком потную лысину.
— Привет, шеф-редактор, — кивнул он мне.
— Здоров. — Я тоже остановился возле аппарата, наполнил стаканчик. — Мои в сборе?
Он не ответил, внимательно посмотрел на меня.
— Что такое? — спросил я.
— Мне их уже жалко. Не спал ночью?
— Спал как младенец.
— Угу, вижу.
Пояснять свою мысль Кузьминых не стал, только молча вернулся к прежнему занятию. Я же быстро допил воду и бросил стаканчик в корзину.
— Ладно, Иваныч, бывай.
— Будь здоров. Не бей их сильно.
— Ничего не могу обещать.
Я шел по коридору, кивками здоровался со встречными коллегами. Сумка с видеокамерой больно била меня по ребрам, будто напоминая о себе. Ее «старания» были излишними — забыть о существовании адской машинки невозможно.
В офисе уже ждали все, кто мне был нужен. Пятеро молодых оболтусов, для которых работа в коммерческом журнале являлась маленькой ступенькой к славе и богатству, сидели за столами по периметру небольшого «аквариума», чесали языки, но когда я вошел, разговоры смолкли. Пять пар глаз уставились на меня, словно на гоголевского городничего.
«Вы пришли сообщить нам пренеприятнейшее известие?»
Я прошел за свое рабочее место у окна, бросил сумку на стул, сам присел на краешек письменного стола, едва не скинув на пол клавиатуру компьютера. Офигевшие журналисты нестройным хором промямлили:
— Здравствуйте!
— Привет всем.
Я молча смотрел на них и пытался понять, что со мной происходит. Забавно было наблюдать, как и они, зафиксировав выражение моего лица, теряются в схожих догадках: «Что с ним? Жена не дала? Туфли натирают? Мы чем-то провинились?» Они были настолько далеки от истины, что я едва удержался от смеха.
«Все дело в камере, — думал я, — и в том, что мы с ней вместе вчера натворили».
Я посмотрел на сумку, потом сунул внутрь руку, потрогал корпус аппарата. «Панасоник» по-прежнему страдал повышенной температурой.
Я вздохнул и обернулся к подчиненным. В числе пятерых юных писателей были две девушки. Вот с них я и решил начать свое «избиение младенцев».
— Так, Марина и Лена…
Двадцатилетние пичужки съежились.
— Над анекдотами о блондинках громче всех смеются сами блондинки, — продолжил я. — Почему, как вы думаете?
Пацаны хихикнули, а девушки в недоумении раскрыли рты.
— Ну, наверно, потому что… — попыталась вступить в дискуссию Лена Хохлова, ярко выраженная блондинка из неполной семьи с непостоянными доходами. Вариантов ответа у нее, разумеется, не было.
…Ты меня извини, Мих, но я буду говорить гадости о дамах в их отсутствие, иначе ты ничего не поймешь…
Лена всегда выводила меня из себя множеством небрежностей в текстах и просто патологической неспособностью передавать в письменном виде живую речь, но ее профессиональное торможение не шло ни в какое сравнение с ее внешностью. Елки-палки, она была чертовски красива, эта курва! И столь же скромна и неприступна. На последней новогодней корпоративной вечеринке я сидел за столом рядом с ней и как заведенный подливал шампанское в ее бокал. После четвертой порции шипучки она казалась уже вполне готовой к интимному общению, но каково же было мое удивление, когда десять минут спустя в темном закутке второй комнаты офиса, пустовавшей по случаю праздника, после долгого и сладкого поцелуя в губы, она вынула мою потную руку из своего бюстгальтера и произнесла твердое «нет». Я был в полном ауте! Я прекрасно знал, что у нее давно не было кавалера, потому что девчонка с утра до полудня торчала на лекциях в университете, а с полудня до вечера пыталась заработать на новые брюки для себя, на школьные принадлежности для младшего брата и вкусный ужин для всей своей неполной семьи, и мне казалось, что от небольшой порции ласки такого офигительного парня, как я, она не откажется. Вот и пойми после этого женщин!
В общем, из-за этого чудовищного диссонанса формы, содержания и условных рефлексов я Леночку люто ненавидел. И сегодня, кажется, готов был ее наказать. Именно сегодня.
Я бегло взглянул на сумку с видеокамерой и спросил:
— Марина, как ты считаешь, почему блондинки смеются?
Вторая девчонка, будучи жгучей брюнеткой, добилась успеха.
— Ну, обижаться на шутки, — сказала она, — значит хотя бы отчасти признавать их справедливость. Таким образом, громко смеясь над анекдотами о себе, блондинки хотят показать, что эти анекдоты их не касаются и, следовательно, не задевают.
Кто-то из пацанов захлопал в ладоши, кто-то присвистнул, а Марина горделиво вскинула голову. Впрочем, моя реакция была более чем скромной.
— Молодец, — без всяких эмоций произнес я, вынимая из пачки сигарету. — Лена, какие выводы мы с тобой делаем из этого небольшого экзамена?
Девушка опустила голову. Мне почему-то захотелось, чтобы она заплакала — пустила хотя бы одну слезинку! — но Лена держалась стойко.
— Не знаю.
— Очень жаль. — Я закурил, слез со стола и открыл окно. — Я прочел твое интервью с директором мясокомбината. Знаешь, что я подумал?
Обвиняемая, все так же глядя в пол, покачала головой. Хотя, курва, наверняка поняла, о чем пойдет речь!
— Я подумал, Леночка, что наш директор мясокомбината не только клинический придурок, не владеющий русским языком, но еще и слабо разбирается в мясной продукции, которой торгует уже десять лет в четырех регионах страны. Знаешь, будь он каким-нибудь прощелыгой, черт бы с ним, но этот парень покупает рекламную площадь на полмиллиона в год и посему должен выглядеть на страницах нашего издания как минимум Шекспиром в период полового созревания. Ты понимаешь, о чем я?
Лена подняла голову. Я торжествовал: девушка покраснела. К сожалению, я не сразу понял, что означала эта пунцовая окраска.
— Я поняла, — произнесла она таким тоном, что от моей скрытой радости не осталось и следа.
Глядя мне прямо в глаза, Лена молча сообщала, что поняла истинную причину моего наезда. «И все равно НЕТ!» — говорил ее взгляд.
Тут я не выдержал:
— Десять минут на сборы. Расчет получишь у Кузьминых, сейчас напишу тебе бумажку…
Первое за последние два года увольнение повергло присутствующих в транс. Причем увольнение показательное и агрессивное — практически порка розгами по публично обнаженным мягким местам. Молодые писаки, включая недолго радовавшуюся брюнетку Марину, начали тревожно переглядываться.
«Интересно, — наверняка думали они, — дело ограничится Ленкой, или „смотрите продолжение после рекламы“?»
Впрочем, это было не все, что я успел прочесть в их глазах. Они меня осуждали. Более того, к осуждению примешивалось еще одно чувство, которое я почувствовал почти кожей.
Презрение!
«Ребятушки, это уже перебор», — мысленно оскалился я.
— Есть проблемы, друзья? — поинтересовался я. Они снова переглянулись. Желающих вступиться за коллегу пока не нашлось. — Ну, не пугайтесь, больно бить не буду! Есть что сказать — говорите.
Руку поднял самый старший и толковый из них — Сашка Лукьянов, двадцати пяти лет от роду, человек семейный и знавший приблизительную цену своим творческим и материальным достижениям.
— Знаешь, Виктор, — произнес он, смущенно почесывая небритый подбородок и поглядывая на Лену (та уже смирилась с приговором и даже как будто не прислушивалась к нашим дебатам, молча собирая вещи), — мне кажется, это жестковато. Я согласен, что это твое право, но… как-то все это неправильно.
— А что правильно? — парировал я. — Оправдывать свое существование жалкими писульками? С утра до вечера висеть в Интернете, ковырять в носу и раз в полгода требовать прибавку к зарплате, не имея на то никаких оснований? Здесь не благотворительная организация!
(Признаться, мне хотелось процитировать знаменитое корпоративное послание Евгения Чичваркина: «Здесь не Центр реабилитации говнюков имени матери Терезы!» — но после обвинений в плагиате я точно начал бы ломать мебель.)
— Вы не привыкли работать, — все больше распалялся я, — вы никуда не двигаетесь и даже не испытываете никакой потребности в этом! Вы готовы сидеть здесь до второго пришествия, зная, что свой кусок колбасы всегда получите, но я устал — понимаете, устал!!! — тащить вас за уши. Не умеете — учитесь; не хотите учиться — до свидания! Еще есть вопросы?
В ответ — гробовое молчание.
— Просьбы? Пожелания?
Та же реакция.
— На сегодня собрание окончено. Саша, с тебя завтра статья по виниловым проигрывателям. Марина, ты готовишь колонку новостей в следующий номер вместо Лены. Остальные — по плану. Все!
Молодежь медленно потянулась по своим делам.
Не знаю, радовался ли я или огорчался в те минуты. Не могу сказать, что не достиг цели, но ожидаемого удовольствия я почему-то не ощущал. Весь пар ушел в свисток — свисток вылетел из носика и попал в лоб.
