Например, котёнка в передней, сидящего в тапке. Запаха с кухни, к которому он всегда принюхивался в квартире Рябинина. Весёлой телефонной болтовни ни о чём. Брошенных вещей — например, женского халата — на белую тахту. Прихода соседки за луком или за этой… сокоотжималкой. Голоса на кухне, смеха в комнате, разговора в передней…
Петельников усмехнулся, в третий раз принимаясь за жалобу гражданки Цвелодубовой.
В дверь постучали. Это сожитель, Семенихин. Он вошёл с неохотой и садился на стул долго, укрепляясь:
— Инспектор, у меня время не казённое.
— А у меня казённое.
На Семенихине был сносный костюм и вроде бы серая рубашка, но Петельникову казалось, что под пиджаком одна майка. Видимо, и бритвой он сегодня поработал, но щёки землисто темнели, как у людей, которые бреются от случая к случаю. Наверняка он сегодня не пил, но далёкий запах спиртов витал где-то рядом.
— Семенихин, что-то не верится, что у тебя своя машина…
— Из-за внешнего вида?
— Хотя бы.
— А я всё машине и отдаю. И деньги, и время.
— Ну, а детям? Трое ведь.
— Моих только двое.
— А чей же третий?
— Аист принёс.
— Какой аист?
— Петька, водопроводчик из жилконторы.
— Ну, это с женой разбирайся, а воспитывать обязан всех.
— Что ж… У меня к ним отношение матерное.
— Это к детям-то?
— Вроде как у матери, — объяснил Семенихин, оглядывая куртку, рубашку и галстук инспектора.
Петельникову хотелось спросить этого тусклого мужчину, для чего он завёл троих детей. От любви к ним, по требованию жены, для увеличения народонаселения, или они сами завелись? Но для интересных разговоров времени не было — инспектор ждал звонка Леденцова, идущего по городу своими оперативными путями.
— Семенихин, третьего сентября возил Дыкину?
— Говорит, довези последний раз до перекрёстка и прощай.
— Как прощай?
— Всё, любовь накрылась.
— Ну, и?..
— Довёз. С того дня не виделись.
— А почему именно с третьего?
— Еёная блажь.
Нет, не «еёная блажь». Третьего сентября она украла ребёнка, и этот потрёпанный Семенихин стал ей не нужен.
— Свидетель говорит, что ты её ждал?
— Постоял маленько. Вижу, она на той стороне улицы топчется, тоже вроде бы кого-то ждёт. Я и уехал.
Второй день пустопорожних разговоров. Нет, кое-что из этого разговора добыто: третьего сентября Дыкина была на перекрёстке и третьего сентября Дыкина прогнала любовника. Доказательства? Тонкие, как паутинка.
— А почему у неё нет детей?
— От кого ж?
— Ну, хотя бы от тебя.
— Так бы я и допустил. У меня своих хватает.
— Она хоть о детях говорила, думала, мечтала?
— Откуда мне знать, о чём она мечтала…
Инспектор обескураженно умолк. Ему захотелось вцепиться в шиворот Семенихина и трясти его до тех пор, пока не вытрясутся ёмкие слова о том человеке, которого этот автолюбитель знал три года. Да он, наверное, и жену-то свою не знает, и детей-то толком не помнит.
— С кем она дружит?
— Говорил уже, с Катюхой.
Катюху инспектор проверил. Наверняка у Дыкиной есть хорошая приятельница. Может быть, теперь весь розыск сводится к её отысканию, потому что там спрятан ребёнок. Но Семенихин ничего не знал.
— Инспектор, жена про Дыкину не узнает?
— Нет, но у меня есть совет.
— Какой?
— Семенихин, продай ты к чёрту свою машину, а? Купи себе галстук, своди детей в кино, вымой жене посуду, а?
— Не-е…
— Да ведь тебе и ездить некуда.
— «Жигуль» меня от напитков бережёт.
Телефон прервал инспекторские проекты. Он схватил трубку, не сомневаясь, что звонит Леденцов.
— Да-да…
— Это ноль два? — спросил тихий, но ясный женский голос.
— Не ноль два, но милиция, — нетерпеливо ответил инспектор, намереваясь положить трубку.
— А у меня батарея не греет, — сообщил голос с грустной надеждой.
— Вызовите мастера, — улыбнулся инспектор, надеясь, что она услышит его улыбку.
— Но вы же сказали звонить по ноль два…
— Я мог и пошутить…
— Вы могли… А дочка утром спросила, кто нам исправил свет и кран. Я сказала, что волшебник, которого звать Ноль Два.
— Странное имя для волшебника.
— А я дочке объяснила. У него два крупных уха, как ноли. Два глаза, как ноли. Две овальные щеки, как ноли. А когда он улыбается, то губы складываются в два нолика…
— Вылитый я.
— Дочка теперь только о нём и говорит. «Мама, позови волшебника из двух ноликов, пусть сделает батарею тёпленькой…»
Ненужная фигура Семенихина отстранилась, словно он отъехал на своём стуле к горизонту. То странное чувство, которое охватывало инспектора домашними вечерами, явилось вдруг с иным, тёплым привкусом неожиданной радости. Что ж, все его дурные мысли о луке, соковыжималке, тапочке и котёнке — к этому разговору? Он улыбнулся далёкому Семенихину, и далёкий Семенихин ответил всепонимающей ухмылкой.
— Как звать вашу дочку? — тихохонько спросил инспектор, точно мог её разбудить.
— Самое простое имя.
— Маша.
— Нет, Катя.
— Передайте Кате, что волшебник Ноль Два очень занят — он ловит злую ведьму, ворующую детей.
— А когда поймает?
— Тогда он придёт.
Из дневника следователя.
Детский мир настолько своеобразен и загадочен, что мы о нём только догадываемся. Ребята всё видят и слышат иначе, чем мы.
Иринка вдруг спрашивает:
— Пап, в филармонии лошади есть?
— Разумеется, нет.
— А зачем им ковбой?
— Да не нужен им ковбой.
— Не-ет, один нужен. По радио говорили…
На следующее утро я услышал объявление: в филармонии начинался конкурс в оркестр, в том числе требовался один гобой. Я Иринке, и объяснил. Но у неё уже готов новый вопрос, теперь из газеты, которую она держит, по-моему, вверх ногами.
— Пап, ослов куда принимают?
— Никуда не принимают, — лакирую я действительность.
— А тут написано: «Приём осла…»
Я смотрю газету, где, разумеется, напечатано: «Состоялся приём посла…»
Леденцов почти не таился. Казалось, что осенняя теплота сделала ненужными все оглядки и предосторожности. Он шёл, распахнув пиджак и насвистывая, и его рыжая голова пылала, как осенний клён. Но открытым шёл инспектор не из-за погоды — на общем совете решили Катунцева задержать и допросить, как только он подойдёт к дому подозреваемой. Выходило, что инспектор висел на его хвосте последний раз.
Катунцев — тот уж определённо из-за снизошедшего солнышка — двигался скоро, точно боялся, что оно передумает и закроется уместными сентябрьскими тучами. Его шаги, похожие на спортивную ходьбу, удивляли инспектора — куда мужик спешит? Ведь дом Валентины Дыкиной не уехал, стоит себе на крепком фундаменте. Нет, солнышко тут ни при чём.
Через два квартала инспектор понял, что маршрут сегодня иной — Катунцев шёл не к голубому жилмассиву. Тогда задуманная операция может измениться. И Леденцов стал увядать на глазах — застегнул пиджак, прекратил свист, сгорбился, юркнул в тень стен и натянул на голову беретик от плаща «болонья», словно погасил жёлтый фонарь.
Катунцев шёл прямо, рассекая тёплый воздух несгибаемой шляпой. Сказочный голубой массив остался в другой стороне. Высотное здание «Гидропроекта»… Сюда? Нет, миновал. Возможно, идёт себе мужик по делам, а инспектор тащится сзади хвостиком. Станция автообслуживания. Конечно, сюда. Машина, небось, сломалась. Но прошёл мимо, не притормозив. Ресторан «Садко»… Неужели сюда? Нет, свернул за угол и отмахал ещё два квартала шагом, которому позавидовал бы ломовой конь…
Но вдруг его ход замедлился. Катунцев оглядел улицу и остановился, будто у него иссяк завод. Здесь, сюда? Здесь — он привалился к оголённой берёзе и закурил медленно, теперь уже никуда не спеша.
Леденцов забегал, как высвеченная мышь, — тихая и голая улица, где ни спрятаться, ни притвориться. Если свернуть за выступающий угол дома, то ничего не увидишь, а воровато выглядывать не годится; если перейти на другую сторону, то тебя видно, как ту самую высвеченную мышь. Оставались автоматы с газированной водой, которые забытой парочкой прислонились к стене. Лишь бы работали.
Инспектор подошёл. Автоматы работали, и он облегчённо нащупал в кармане горсть мелочи. И сделал первую глупость, выпив стакан залпом, ещё не зная, сколько ему придётся тут стоять. Второй стакан пил уже мелкими глотками — смаковал, как вино из подвальной бутылки.
Катунцев темнел под берёзой, вжимаясь в неё широкой спиной. Он рассеянно курил. Ждал. Но кого?
Четвёртый стакан инспектор пил особенно долго. Хотя бы сиропы залили разные. Апельсиновый, сладкий, противный. Лучше чередовать — стакан с сиропом, стакан чистой. Пятый стакан он ещё одолел, но шестым начал захлёбываться, решив, что в его образовании есть пробел: в школе милиции учили криминалистике, праву, стрельбе, приёмам борьбы, но не научили влить в себя пару литров газированной воды с апельсиновым сиропом. С пивом было бы легче, с пивом было бы проще.
