Диалог с воображаемым чертякой давно вошел у него в привычку. Это помогало отфильтровать мысли.
Психически человек был абсолютно здоров, шизофренией не страдал, внутренними раздорами не терзался, к образу Ивана Карамазова и творчеству Федора Достоевского относился юмористически. Но идея разговора с умным, едким, критически настроенным оппонентом была продуктивной. Всегда полезно подвергнуть свои взгляды и планы испытанию скепсисом. В дьявола, как и в боженьку, человек, разумеется, не верил, однако к аллегории ангела-революционера, решившего свергнуть небесное самодержавие, относился с одобрением.
Последние недели выдались хлопотные, некогда передохнуть, собраться с мыслями. И вот выдалась минутка поболтать с умным че… — чуть было не подумалось «человеком». Лежащий тихонько рассмеялся.
— Какого лешего ты потащился в Ялту? — укоризненно молвил Черт. — На кой тебе сдался мелкий грызун Спиридонов? Зачем было подвергать себя риску перед огромным делом? Не стыдно тебе, Дятел?
«Дятлом» человека с папиросой звали те, кто знал, чем он занимается на самом деле. Всегда, с самой юности, он брал только птичьи клички. Ему нравились птицы. Потому что летают. А нынешняя кличка возникла из прекрасной, хоть малоизвестной поговорки «Дятел и дуб продалбливает».
— Не дурак ты после этого? — присовокупил силуэт. — Наследил, теперь расхлебываешь.
В жизни никто бы не посмел разговаривать с Дятлом так задиристо. Черт был язвительный, с подковыркой. Но толковый, нередко подсказывал дельное. Другого собеседника, с кем можно поговорить по душам, у человека с птичьим прозвищем на свете не было. И очень хорошо. Один слюнявый поэт сказал: «Никто из людей не остров». А Дятел думал про себя, что он именно остров. Причем большой. Такой большой, что может считаться материком. Как Австралия. Или даже еще больше.
Что такое остров? Это твердь, со всех сторон окруженная бессмысленной, жидкой, волнующейся массой.
— А пошел ты, — ответил Дятел. — Всякий трудовой человек должен иметь право на отпуск. За это и боремся. У меня всё подготовлено, теперь только ждать. Ну съездил я, развеялся. Что такого?
— Охотишься на Слона, а погнался за крысой. Глупо.
— Зато приятно. Взбодрился.
Легкомысленный диалог прервался.
Вся жизнь Дятла подчинялась одной огромной цели. Ни с кем кроме Черта он про это никогда не разговаривал. А думал часто. Почти всё время.
Еще в раннем детстве увидел в зоосаде огромное, грязное, тупое животное. Слон был гигантский, мальчик — маленький. Но мальчик протянул палец, прищурился: «Паф!» — и представил, как исполин валится, болтая в воздухе бревнообразными ножищами.
Охота, которой отдано столько лет, близится к завершению. Слон обречен, ему не спастись.
Партийное руководство романтически назвало операцию «От тьмы к свету», Дятел же про себя окрестил ее «Слоновья охота».
Зубчатые колесики цепляются одно за другое, молоточки стучат — всё работает, как часовой механизм.
Осталось решить последнюю задачку, самую заковыристую: как все-таки быть с охраной? Пока не придумается, приказ отдавать нельзя.
Думай, голова, думай!
Эх, помощников полно, а в самом главном кроме как на себя положиться не на кого. И всегда так было.
Когда после поражения революции направили в Закавказье, задание партии было: наладить финансирование. На этой окраине империи крутятся огромные деньги, а полицейская хватка слабее, чем в центре. В те времена основную ставку делали на эксы: ограбить пароход, обчистить банк и прочие казаки-разбойники. Шума от такого финансирования было много, а проку мало. Самая громкая акция, налет на карету Тифлисского казначейства в 1907 году, принесла четверть миллиона, а что проку? Номера похищенных билетов разослали по всей Европе, и множество товарищей запалились на этих меченых бумажках.
Дятел быстро сообразил, что дело надо ставить по-другому. Тихо, бесперебойно, без полицейских неприятностей. Идеальный плацдарм — не Тифлис, а Баку. Именно здесь бьет самый мощный денежный фонтан, брызги летят во все стороны — только ведра подставляй. А еще тут неисчерпаемый источник революционных кадров: горячие тюрки, пламенные армяне, боевитый пролетариат. Плюс немаловажный фактор — раскормленная, покладистая полиция.
Постепенно оформилась система, всем удобная, а потому прочная. Строилась она на «добровольных взносах» от крупного капитала. Ведь нефтяной бизнес так уязвим — одна спичка, и от сверхприбыльного предприятия остаются головешки. Это только один из методов, а есть и другие, не менее доходные.
Уже который год всю партию фактически кормил один Дятел-добытчик. Из неиссякаемого бакинского источника растекались денежные ручейки вдаль и вширь, от Питера до Владивостока, от Архангельска до Цюриха. Эффективнейшее, рентабельнейшее предприятие функционировало безупречно. Живи себе, в ус не дуй. Вопрос только: ради чего? Всей этой разбойничьей (какой же еще?) деятельности придавала смысл и оправдание только великая цель: завалить Слона. Без нее Дятел был бы просто вымогатель и шантажист, главарь шайки бандитов. А со Слоном он — предводитель охотников.
— Загонщики тебя не подведут? — нарушил молчание Черт. — Паршивые у тебя егеря, приятель.
Что правда, то правда. С помощниками проблем больше, чем с полицией. Давно известно: паршивый союзник страшнее врага. Беда с бывшими однопартийцами эсерами, с меньшевиками, националистами, а особенно с полоумными анархистами. По-настоящему дельные одни большевики. У остальных в голове мусор.
Ничего. Дятел привык работать с «инвалидами». В Баку калек полным-полно. Такой уж это город, зубастый — кому руку оттяпает, кому ногу. Увечье на производстве — лучшая агитация против капиталистической эксплуатации. Но под «инвалидами» Дятел имел в виду не хромых или безруких, а безмозглых. Ох, сколько же их в революции! Самых разных оттенков, от бледно-розового до густо-красного с отливом в черноту. Масса времени и сил уходит на то, чтобы выстроить отношения между участниками охоты. Армянские «маузеристы» грызутся с тюркскими робин-гудами, надутые эсэры уверены, что они главнее всех, потому что с ними транспортники, меньшевики во всё суют нос и ни черта не делают, идиоты анархисты никому не желают подчиняться.
Да, егеря бестолковы и неорганизованны. Но всё же удалось собрать их вместе. Большинство даже не догадываются, на кого идет охота.
— Тех, кто мешается под ногами, мы подчистим. Чтоб не сорвали дело, — пообещал Дятел собеседнику.
— Не сомневаюсь. Но признайся, что с Ялтой ты все-таки сглупил. Притащил на хвосте репей под названием «Фандорин».
— Ты прав, — признал Дятел. — Но осложнение нетрудно исправить. Этот соловей любит петь соло, а значит не особенно опасен. Болезнь всякой гнилой власти в том, что она вытесняет талантливых людей на обочину. С одиночкой, даже очень шустрым, справиться нетрудно.
В эту секунду снаружи, неподалеку, грянули два револьверных выстрела. Это был условный сигнал. В Черном Городе, да еще ночью, можно не стесняться. Если кто услышит пальбу — не удивится.
Дятел повеселел. Все-таки, оказывается, он нервничал из-за «соловья». Верней, из-за того, что своими ялтинскими каникулами поставил под угрозу «Слоновью охоту».
— Что я тебе говорил? — засмеялся Дятел и спустил ноги с кровати. — Вот и Краб. Значит, нет больше никакого Фандорина.
На сигнал полагалось ответить тоже выстрелом.
Дятел вынул из-под подушки «маузер», вскинул руку. От воробья только перышки разлетелись.
А потому что надоел со своим постукиванием.
— Мне в голову пришла идея, которая не приходила еще никому! Мир будет шокэ! После успеха «Калифа» я смогу позволить себе всё! Даже фильму про грязь!
Всю дорогу, от самой гостиницы, Симон не умолкал. Он сел к Фандорину и Масе в их потрепанный кабриолет, самый последний в кортеже, растянувшемся по загородному шоссе. Впереди ехал роскошный черный лимузин, потом три демократичных «форда», и на отдалении — открытый допотопный «парсифаль». Ничего лучше арендовать не удалось. Цены в городе были невиданные. Если в Москве — да хоть бы и в Европе — Эраст Петрович чувствовал себя человеком обеспеченным, то в Баку его достаток сочли бы весьма скромным.
Пятьсот рублей за недельный прокат драндулета, едва выжимающего сорок километров в час!
Баку, безусловно, был самым дорогим городом империи. А может быть, и всего евразийского континента. Если в центральных губерниях человек, имеющий сто тысяч, слыл богачом, то в этом нефтяном эльдорадо состоятельность начиналась с миллиона, и миллионеров на Апшеронском полуострове, вероятно, проживало примерно столько же, сколько во всей остальной России.
