сторону. — Он, — я глянул на часы — уже без двадцати одной два, — наверное, куда-то отлучился. После полуночи я его не видел…
Фомин подошел к стойке портье и пока от неожиданности глаза у него лезли на лоб, я ударил его, убийцу Модеста Павловича Радецкого, кулаком по затылку, потом, когда он сложился, как перочинный ножик, схватил за волосы и грохнул мордой о стойку. Было бы время — разорвал бы его на куски, но надо убираться самому, пока меня здесь не растерзали.
Если честно, мне очень хотелось по-спринтерски рвануть с места и за секунду достичь ворот, но я не желал привлекать к себе внимания — этот пустынный двор только на первый взгляд казался таковым. У охраны рация, оружие — ах, мне бы сюда «беретту» 38-го калибра, я сознательно оставил ее в Киеве, чтобы не рисковать.
Быстрым спортивным шагом я приблизился к будке-«фаллосу», где дремал, а, может, и бодрствовал виртуоз отрыжки Арсен, и уже дошел до нее, когда сзади выстрелили. Пригнувшись, я вбежал к Арсену и приник к обзорному окошку — вдогонку мне тяжеловато бежал Фомин. «Крепкий, гад. Быстро очнулся», — мелькнуло у меня в голове. Арсен вскочил, словно под задницей у него сработала маленькая катапульта.
— Почему стреляют, Руслан?
— Кто-то из наших гостей перепил водки.
Ей-Богу, несмотря на весь драматизм ситуации, в которой счет идет на доли секунды и неизвестно, увидишь ли ты рассвет или нет, я засмеялся, потому что никак не ожидал этого — из Арсена дрожливой, полохливой змеей выползла отрыжка, он направил ее мне прямо в лицо, отрыгивая длинно, печально, как-то даже прощально, на нервной почве, что ли, он идет на свой последний рекорд, который, к великому сожалению, надо прервать — я с такой силой ударил кулаком в полуоткрытый, как у рыбы на берегу, рот, что острые треугольные, как у белой акулы, зубы ушли в красную пасть, куда, кажется, по запястье вошла и моя рука. Лучше б, если по локоть, — как безоружный охотник душит волка.
Я пошарил у Арсена под левой подмышкой и выхватил из кобуры пистолет. Разбил рукояткой оконное стекло и… Мы с набегающим Фоминым выстрелили одновременно, только он промахнулся, а я попал ему прямо в лоб.
От основного корпуса уже бежали двое. Но я тоже не стоял на месте — хлопнув калиткой, несся во весь опор. Спасти меня могли только ноги, тьма и пистолет Арсена. Если они увяжутся за нами в погоню, старенькой «Таврии» от преследователей не оторваться. Против «Мерседеса» или «Пассата» она все равно, что заяц против гепарда.
В полутьме я различил бледное встревоженное лицо Зои с неправдоподобно огромными глазами. Машина с включенным мотором — молодец, Зоя!
— Я за руль, ты рядом! Только пригнись так, чтобы тебя не было видно! Зоечка, я во всем разобрался до конца! Я знаю, кто заказал и кто убил Радецкого!
Охрана «Приюта девственниц» работала профессионально — минуты через полторы нас стремительно начала догонять иномарка — синий «Пассат».
— Придется стрелять, — пробормотал я сквозь зубы. — Иначе не уйти!
Придерживая левой рукой руль, я отвел правую с пистолетом назад и выстрелил — осколки заднего стекла посыпались на сиденье, на пол салона. Я выстрелил еще раз (эх, черт возьми, не прицелиться по-настоящему) и увидел в зеркальце обзора, как иномарка на полном ходу свернула на обочину, стукнулась о дерево и, развернувшись в воздухе почти на 180 градусов, опять оказалась на дороге, теперь уже мордой назад, и пошла юзом по асфальту, запрокинулась набок, а потом и вовсе перевернулась, задрав вверх колеса так, как бесстыдно задирает ноги развратная баба в этом проклятом доме свиданий, который следует стереть с лица земли, чтобы он не поганил ее. Спустя несколько мгновений в «Пассат» врезалась вторая машина, от которой я бы уже не ушел. Взрыв, огонь, дым…
В смертной этой горячке я только сейчас заметил, что Зоина голова у меня на правом плече, а сама она медленно, неотвратимо сползает с сиденья.
Зоя! Зо-о-я! Как же я тебя не уберег? Что я скажу твоим родителям?
Он явно не понимал, зачем я опять попросил о встрече — это было написано на его лице, непроницаемом и, как всегда, угрюмом, и сейчас тоже, я когда сидел напротив него.
Длинноногая, как супермодель, секретарша поставила перед нами по чашечке кофе и с достоинством удалилась.
Я посмотрел ему прямо в глаза — он спокойно, как человек, у которого чиста совесть, выдержал мой взгляд.
— Зачем вы это сделали? — Я вынул из кармана пиджака видеокассету, на которой, как догадываюсь, рукой Осмоловского, было написано: «Для Лаврухина Г. С.». Именно так — не «Радецкий М. П.» или «Лучин И. И.», а «Для…»
Он мельком взглянул на нее и отвел глаза. От меня не укрылось, что ему стало не по себе.
— Ответьте, Геннадий Семенович, зачем?
— Разве ваш вопрос нуждается в ответе? Я любыми путями старался предотвратить уход Ксении. Я хотел, чтобы она осталась со мной.
— Но ведь то, что вы сделали, подло. Это преступление. Из-за вас погиб человек. Незаурядный, очень достойный человек — Модест Павлович Радецкий.
— Согласен, что это…подло. Но почему — из-за меня? Я даже не успел показать видеокассету Ксении. Да, я собирался это сделать, но опоздал, потому что получил ее тогда, когда Ксения уехала к матери на Урал. Конечно, я поступил неблагородно, но поймите, мне трудно было смириться с мыслью, что останусь без Ксении.
— Но смирились же…
Лаврухин промолчал.
— А Радецкого нет в живых.
— Не понимаю, какая связь между этим…
— …Компроматом и его смертью?
— Самая прямая.
Я понял, что Лаврухин не хитрит, не изворачивается, а говорит правду. Вкратце изложил ему, как Радецкого обманом (тут я ему, конечно, глаз не открыл) завезли в «Приют пилигрима», что с ним там сделали (Геннадий Семенович не мальчик и, конечно же, догадывался, как делаются подобные сюжеты, хотя не исключаю, что кто-то внушил ему — Радецкий, дескать, падок на неиспорченных девочек), наконец, почему с ним расправились (тут, как я уверился, он оставался в полном неведении).
Владелец торговой империи под названием «Скатерть-самобранка» был заметно потрясен:
— Я не ожидал, я даже в самом страшном сне не мог предполагать, что дело примет такой оборот!
— Маленькая подлость тянет за собой большую… Скажите, а Ксении Витальевне вы потом этот…видеофильм все-таки продемонстрировали?
— Нет. Зачем? Это уже абсолютно ничего не меняло. Сделай я так, она возненавидела бы меня. А так
