Пал-Пал отдернул трубку от уха.
— Не смейте так говорить со мной! — прошипел он. — Сила все же на моей стороне, — он махнул рукой Николаю Николаевичу, и тот, подойдя к Крофту, дал ему небольшую затрещину. Актер дико закричал, ругаясь последними английскими словами.
Услышав крики, Крутой заговорил спокойнее:
— Довольно, Грунов, тема мести и наказания мне понятна. Можешь считать, что ты достиг задуманного, показал силу и власть. Вся мировая пресса у твоих ног. В историю ты уже попал. Или вляпался, если точнее. Теперь ты отпустишь людей?
В ответ Пал-Пал захохотал:
— Экий вы быстрый, генерал. Вам знакома формулировка «возмещение морального ущерба»?
— Да какой ущерб, Паша? — устало спросил Крутой. — Умотал из страны, живешь — не тужишь. Даже машинки спортивные коллекционируешь, значит, с деньгами и карьерой все в порядке, чего тебе не хватает?!
— Миллиарда долларов, Глеб Глебович. Одного миллиарда… И за Пашу искреннее спасибо, — кротко отозвался Пал-Пал.
В трубке повисло молчание, а Марта Матвеевна, всплеснув руками, привстала и, задыхаясь, выкрикнула:
— Ворюг! Да он простой ворюг!
Тут она повалилась назад, хватаясь за сердце. Алина, бросив Крофта, которому переводила слова Пал-Пала, подхватила миллиардершу, а Свищ протянул ей бутылку воды.
— Я свяжусь с вами, Глеб Глебович, позднее. Понимаю, что требуется время на принятие положительного решения. — Голос Пал-Пала снова стал елейным.
— Россия никогда не идет на уступки террористам. Разве ты не изучал этот вопрос? — процедил Крутой, когда в его кабинете улеглось оживление: заместители шепотом, но эмоционально стали обсуждать ситуацию.
— Исключение подтверждает правило, товарищ генерал, — жестко сказал глава бандитов и бросил трубку.
— Ну, пока вот так… — посмотрел он на полуобморочную Марту Матвеевну и беспардонно подмигнул ей.
«До чего же быстро человек адаптируется к любым, самым невероятным условиям», — думала Ирма Солнцева, сидя на полу и поглаживая голову гламурной Блондинки, которая, плача, положила ее на колени источавшей спокойствие актрисы. Спесь и агрессия быстро слетели с девчонки, в которую превратилась светская львица. С расцарапанными коленками, растертой по лицу косметикой и колтуном на голове вместо утренней укладки «от кутюр», Блондинка тихонько всхлипывала и поминала то не кормленную дома кошку, то родителей, с которыми она так и не помирилась за лето и осень. Ее Рыжая подруга задремала, успокоившись в руках Дизайнера, который держался на редкость мужественно и по-отечески охранял сон измученной токсикозом и ужасом девушки.
В актовом зале после ухода Николая Николаевича воцарилась обреченная апатия. Измученные напряжением люди растягивались на полу, закрывали глаза, натягивали на головы пиджаки и шали. Некоторые старались прижаться теснее друг к другу, завязывая негромкие беседы. Экономист и вовсе смачно всхрапнул из-под газеты «Коммерсант», которую он достал из кармана и накрылся ею как одеялом. В газете размещалась его огромная статья, предрекавшая России временные трудности с производством, после которых должен начаться неуклонный рост. За статью Экономисту было стыдно, но он давно вступил в большую игру и менять политическое поле был не в силах. Впрочем, сегодняшние события могли стать отправной точкой для его решительной ориентации на бескомпромиссность. Задремывая, он как раз выстраивал фразу о «поворотных моментах в судьбе» и о том, что «совсем неожиданно беда может дать шанс второго рождения».
То и дело кто-то поднимал руку, и Асенька или боец у двери выводили женщин и мужчин в туалет. В кабинках заложникам засиживаться запрещали. Впрочем, обращались с бомондом корректно и как-то все менее заинтересованно, храня бдительность будто машинально.
— Что-то у них пошло не так. Вон как эта мегера задумчиво выхаживает, опустив свою пушку. Да и парни все сникли, — сказал Онежский Катерине, которая сидела с ним на полу прямо и напряженно. В ее глазах стояли слезы.
— Они убили Дениса. Возможно, и он смог ответить им, прежде чем… — Катя закрылась руками и, мелко вздрагивая, повалилась в объятия фотографа. «Бульдожка» стал ее покачивать, шепча в ухо:
— Только не поддаваться панике, Эльвира. Только не совершать резких движений. По всем признакам идут переговоры. И, видимо, не так успешно, как хотелось бы. А может, и вправду ваш братец завладел оружием или что-то в этом роде, и теперь мешает сволочам.
— Евгений, я вовсе не Эльвира, я Катя! И Денис, конечно, мешает сволочам. Это его профессия.
— Ну вот видите, как славно. Особенно то, что вы Катюша, — отцовским жестом вытер глаза журналистке Онежский и заставил ее высморкаться в свой широкий платок.
К Онежскому наклонился Министр, мужчина средних лет и незапоминающейся наружности, который перекатывал таблетку валидола во рту:
— Знаете, мне кажется, наступает момент пресловутого «стокгольмского синдрома», когда узники проникаются симпатией и доверием к террористам и ждут от них милости, как от отцов родных. Мне вот уже симпатичен тот паренек, который курит, сидя у батареи, положив автомат на колени. У него совершенно несчастный вид.
— Да, пожалуй, он чувствует здесь себя не в своей тарелке, — пригляделся Онежский к Кильке.
— Зато те, кто в банданах и с жвачками, совершеннейшие отморозки. Наши… — Министр смутился. — В смысле более русопятые — как-то почеловечней. Вам не кажется, Бенедикт? — обратился Министр к Бене, который вздрогнул, разбудив тем самым себя, и застонал, потрогав раненую руку.
— В сортах дерьма не разбираюсь, — сказал он, отворачиваясь от Министра и устраивая поудобнее больную руку.
— Спокойной ночи, — поджав губки, процедил представитель исполнительной власти и тоже попытался принять комфортное положение на жестком полу.
Бойцы после ухода свирепого Николая Николаевича расслабились едва ли не больше заложников.
Сначала они опустили оружие, потом начали переговариваться, а затем и вовсе разбрелись по залу, видя, что основная масса измотанных напряжением людей представляет собой сонное царство.
«Чужаки» уселись в центре зала, курили и громко разговаривали по-английски. То и дело они показывали пальцем в кого-нибудь из заложников и начинали гоготать.
— В страшном сне представить не мог, что буду бесплатно забавлять банду убийц, — с праведной слезой в голосе сказал Комик, которого обмахивала платочком жена.
— А за деньги забавлять представлял? — хмыкнул Адвокат, подложивший под голову кашемировый шарф. Он чувствовал себя вполне сносно и больше всего сейчас сокрушался об отобранных у него сигарах.
— Юмор — определенно не ваша сфера деятельности, — брызнув слюной в Адвоката и покраснев, взвизгнул Комик, пытаясь сесть.
— Ш-ш-ш, чи-чи, — начала укладывать его на место жена, гладя по голове.
— Оставь, оставь, в самом деле, — отвернулся от нее Комик. — У нас, быть может, считаные минуты, а мы выспаться перед вечным сном решили!
— А что нам еще делать? — не раскрывая глаз, спросил Адвокат.
— Предлагаю спеть. Что-нибудь бодрящее. Патриотическое! — с комсомольским задором махнула рукой Оксана Пучкова, которая не могла лежать на полу — задыхалась, и потому сидела, упершись спиной в сцену.
— Уважаемая госпожа Пучкова, предлагаю вам замолчать и расслабиться. Пока вместо вазона не разлетелась ваша голова. Тут, чай, не театр, а террористический акт, — через ряд обратилась к ней Оппозиционная Журналистка, что-то чиркавшая до того в блокноте.
— Вот вам-то, писакам, радость! Авось рукописи и вправду не горят, и ваш посмертный опус прославит на весь мир имя бескомпромиссной журналюжки, — прогремел альт Пучковой на весь зал. Благо, Асенька вывела кого-то из женщин в туалет и не слышала громкой перепалки.
Но рокировку прервала мудрая Ирма Андреевна. Она громко и четко сказала:
— Молчание — золото. Считайте это девизом на все время нашего заточения!
— Правильно… Верно… Конечно… — раздались с разных сторон голоса, и заложники снова погрузились в настороженно-дремотное оцепенение.
Волки держались не стаей, а каждый сам по себе. Аркан стоял, прислонившись к стене у входа и, доставая из кармана горстями семечки, грыз их с умопомрачительной скоростью. Через считаные минуты пол вокруг него был усыпан слоем черной шелухи.
— Это что за помойка? — прошипела, войдя в зал с заложницей Асенька. Она привела из уборной жену театрального Продюсера, которую мучили невротические колики. Держась за живот, женщина просеменила к сцене и рухнула на колени мужа. Асенька осталась стоять рядом с Четвертым Волком, который сардонически улыбнулся:
— Ты кто вообще? По какому праву указываешь? По праву пукать из браунинга? У меня есть ему достойный ответ, леди! — Он передернул затвор на «Калашникове».
