Судя по выражению лица, это доставило ему удовольствие. Бродяга, блаженно улыбаясь, вытянулся во весь рост и громко запел:
«Золотые купола на груди наколоты,
Только синие они, нет и крапа золота».
Санитарка вылила в ванну пол-литровую банку слабого хлорного раствора и, вложив ему в руки брусок дустового мыла, недовольно проворчала:
— Не барничай, Шаляпин. Намыливайся, ополаскивайся и вылезай. Здесь не Сандуны. Вон еще в калидоре принудчик дожидается. Тоже, небось, вшей и клопов из тюрьмы принес.
Свист понял, что рябая говорит о нем. Он отличался от обычных пациентов тем, что его доставили из тюрьмы.
В свое время он был арестован, несколько месяцев просидел в следственном изоляторе, прошел психиатрическую судмедэкспертизу, которая признала его невменяемым и, соответственно, не несущим уголовной ответственности, за совершенное преступление. Суд решил, что афера за которую был задержан Свист, не является социально опасным противоправным действием, и направил его на принудительное лечение в обычную больницу, где он должен был содержаться наравне с остальными пациентами.
Пройдя тем же путем, что и Кортес, пахнущий хлоркой и дустом, одетый в порыжевшие короткие кальсоны, рубаху, старый халат и стоптанные тапочки, Свист снова оказался в коридоре санпропускника. Там, на скамейке, закинув ногу за ногу, одетый так же, как и Свист, сидел «отважный покоритель Америки».
Увидев Свиста, он приветливо улыбнулся и спросил:
— Курить есть, амиго? — Получив отрицательный ответ, он ничуть не огорчился. Очевидно, слышать отказ для него было делом привычным.
— Обоих в десятое отделение! — скомандовал дежурный врач.
Свист и Кортес под присмотром санитаров вышли из санпропускника и по вымощенной щебенкой дорожке направились в сторону кирпичного барака, где им предстояло провести немало времени. Зарешеченные и закрашенные грязно-белой краской слепые окна угрюмого строения впитывали в себя тусклый свет раннего зимнего вечера, не выпуская обратно в мир ни звука, ни отблеска. Там, за стенами из старого дореволюционного кирпича, покрытого у основания зеленоватой плесенью, с выветренными по углам известковыми швами, шла неведомая, как в Зазеркалье, жизнь, не сулящая входящему в этот мир ничего хорошего.
Глава 2
В ЗАЗЕРКАЛЬЕ
Отделение, в которое попали Свист и Кортес, изнутри чем-то напоминало конюшню. Пройдя через несколько запертых на ключ дверей, они оказались в широком коридоре, по обе стороны которого располагались низкие сводчатые палаты. Всюду взад и вперед расхаживали угрюмые небритые люди, одетые в полинявшие байковые халаты, такие же мятые и изношенные, как и их лица.
Одни ходили молча, другие громко кричали друг на друга и жестикулировали, третьи разговаривали сами с собой и лихо улыбались. И хотя все они были разные, в их лицах было нечто неуловимое, что их объединяло. Это была печать безумия. Но больше всего Свиста поразил запах внутри отделения. За свои неполные сорок лет ему приходилось бывать во многих местах проживания большого количества людей, и в каждом из них был свой запах. В армейских казармах пахло гуталином, кожаными ремнями и кирзовыми сапогами, в тюремных коридорах и камерах — кислой баландой, махоркой, застарелым человеческим потом и болью, в обычных больницах — йодом и состарившимися людьми. Здесь же стоял ни с чем несравнимый запах хлорки, старого белья, страдания и безысходной тоски. Он пропитал все, начиная с тусклых желтых панелей, грязно-белого потолка и заканчивая давно не крашеными полами, дверными проемами и зарешеченными окнами.
— Идите в сестринскую, — подтолкнул их санитар.
Кабинет старшей медсестры находился в конце коридора, проходя по которому Свист смог заглянуть в несколько палат, где на старых, облезлых больничных койках лежали люди с понурыми и усталыми лицами. В кабинете с треснувшей табличкой «Старшая медсестра» за письменным столом, развалившись, сидел медбрат и листал историю болезни Свиста. Это был розовощекий толстяк лет тридцати. Маленькие усики и спадающая на лоб челка делали его похожим на Адольфа Гитлера в молодости. Через толстые линзы очков он строго осмотрел вошедших.
— Обоих на «буйняк», — сказал он, обращаясь к санитару. — Прификсировать до завтрашнего утра. И каждому по три кубика аминазина.
Немного помолчав, он отложил в сторону «историю болезни» и глянул поверх очков.
— А вы ведите себя тихо. Будете кочевряжиться — заколю «серой», — добавил Адольф.
«Буйняк» представлял собой закрытую палату на десять коек, на которых привязанными за руки, ноги и грудь лежали буйнопомешаиные. Отвязывали их только для приема пищи и посещения туалета. Многие больные проводили здесь месяцы и годы, а перейти с «буйной» на «тихую» половину можно было только с разрешения заведующего отделением.
Свиста и Кортеса уложили на свободные койки, привязали скрученными простынями, после чего дежурная медсестра сделала каждому внутримышечную инъекцию. Через три минуты во рту у Свиста пересохло, и он начал проваливаться в небытие. Ему начало казаться, что в сравнении с той щемящей, головокружительной пустотой, какая заполняла его в эти минуты, все выглядело назойливым и ничтожным. Он почувствовал себя человеком, которому с трудом удалось дойти по тонкому канату до середины пропасти, двигаться дальше уже не было ни воли, ни желания. Для того чтобы все побыстрее закончилось, достаточно было посмотреть вниз, в глубь самого себя. И он посмотрел. Падение было медленным, почти парящим. Во рту появился чуть приторный, вяжуще-терпкий привкус, за которым последовало мягкое головокружение, словно в детстве в городском парке на карусели. И, наконец, наступило тяжелое, как во хмелю, забытье.
Первое, что почувствовал Свист, открыв глаза и увидев над собой больничный потолок, было ощущение тупой боли в лодыжках и запястьях, перетянутых вязками. Все тело ныло от лежания в одном положении. Не давала покоя острая резь в мочевом пузыре. Склонив набок свинцовую голову, он увидел, что соседняя койка, на которой лежал Кортес, была пуста. В палату вошел санитар и начал не спеша отвязывать Свиста.
— Туалет в конце коридора, у тебя есть пять минут, — сказал он. — И не задерживайся. Тебя хочет видеть завотделением.
В узком преддверии туалета, служившего курилкой, сизыми слоями пластался едкий табачный дым, сквозь который едва просматривались угрюмые небритые лица. Протиснувшись боком сквозь толпу курящих, Свист оказался в туалете, где долго задерживаться ему не дал уже знакомый запах хлорки.
Глава 3
ШАХМАТНЫЙ КОНЬ
Свист и санитар прошли по пустому коридору мимо палат с просыпающимися больными и, поднявшись по деревянной лестнице на второй этаж, остановились перед массивной дубовой дверью. Санитар негромко постучал и, приоткрыв дверь, спросил разрешения войти. В просторном кабинете сидел худощавый брюнет лет сорока. Над ним в золоченой раме висел портрет русского психиатра Бехтерева. В углу стоял кожаный диван, аккуратно застеленный шотландским пледом. Рядом со стеклянным книжным шкафом, заставленным толстыми томами, на высоком столике стоял аквариум, в котором, плавно виляя хвостами, среди водорослей и миниатюрных коралловых рифов медленно проплывали причудливые золотые рыбки. На полу кабинета лежал мягкий персидский ковер. «А лепила неплохо устроился», — невольно подумал Свист.
— Подождите в коридоре, — сказал завотделением, обращаясь к санитару.
Он указал Свисту на привинченный перед столом табурет и, листая его историю болезни, негромко произнес:
— Меня зовут Вадим Владленович. Я заведующий отделением. Больных, поступивших на принудительное лечение, я веду сам. Я просмотрел вашу историю болезни. У вас редкий для душевнобольного диагноз, который не совсем вяжется с совершенным вами преступлением. На судебно-психиатрической экспертизе вы жаловались на присутствие в вашем сознании черного человека, внушающего вам страх. Причем, боитесь вы не чего-то конкретного, а самой возможности возникновения страха. Болезнь, при которой больной боится обрести страх, встречается очень редко и мало изучена. Я не ставлю под сомнение решение судебно-психиатрической экспертизы. Это не входит в мою задачу.
Доктор встал и прошелся по кабинету. Свист обратил внимание на то, что белоснежный халат был безукоризненно отглажен и хорошо сидел на широкоплечей фигуре врача. Под халатом просматривался темно-синий шерстяной костюм. Черные, до блеска начищенные туфли, кремовая рубашка в крупную полоску и неяркий галстук — все это говорило о достатке и хорошем вкусе. Доктор остановился у аквариума и стал кормить рыбок. При свете, падающем из окна, Свист лучше смог рассмотреть завотделением. Верхняя часть лица была немного шире нижней, что говорило об интеллекте. Высокий лоб, широко посаженные глаза, прямой, правильной формы нос, тонкие, плотно сжатые губы свидетельствовали о том, что это был человек, способный достигнуть намеченной цели.
