не команду, а его! Его, который не проигрывал за эти годы ничего серьезного!
Рябов же сделал движение рукой, будто подгоняя Марину к лифту, рванул в кабинет, скомандовав Ларисе:
— Соединяй!
Когда трубка наполнилась шорохами дальней связи, Рябов смог выдавить только «алло» и услышал:
— Папа умер.
— Когда? — выдохнул он.
Невидимая собеседница произнесла, стараясь быть выдержанной:
— Я дала слово твоей секретарше, что не буду тебя задерживать и скажу только два слова. Я их сказала, так что объясни ей, что весь остальной разговор идет по твоей инициативе.
— Нина, перестань… — попросил Рябов.
Он слушал идущий издалека голос и представлял, что сейчас переживает та, которой этот голос принадлежит. Он понимал ее состояние и представил, как она сейчас старается, сдерживая себя. Она с самых ранних лет училась сдерживать себя и добилась успехов.
Он вспомнил — кстати ли, некстати, — как однажды, стараясь молчать, когда ее несправедливо отчитывала учительница, второклассница Нина закусила губу. А потом, когда еще и завуч вмешалась, девочка губу прокусила. Кровь, стекающая по подбородку, опрокинула завуча в обморок, а Нину сделала победительницей.
Рябов выдавил:
— Когда он… ушел?..
Нина молчала, и Рябов снова представил, как она закусила губу, и вспомнил тот крохотный шрамик под нижней губой слева.
— Вчера после обеда. — Голос был неестественно спокойным.
— Нинк, я сейчас… действительно опаздываю, но… — начал Рябов.
— Пора качать газ и нефть? — безразличным голосом перебила Нина.
— Не перебивай! — попросил Рябов уже спокойно: — Когда… похороны?
Голос Нины снова изменился, стал усталым, безразличным.
— Завтра… в Кричалиной…
Кричалина — это деревня километрах в пятидесяти от Города, откуда Рябов был родом. Деревня, в которой когда-то жили родители Дениса Доброхотова, где все еще стоял дом, ими поставленный.
— Он… уходил… дома?
— Нет, в клинике, но я там была… уж и не знаю, сколько дней… Просто не знаю…
— Так… Телефон, с которого ты мне звонила, твой? Если я его наберу, ответишь ты?
— Да.
— Наберу, как только что-то прояснится…
— Что там может проясниться?
— Перезвоню! — оповестил Рябов. Пересекая приемную, спеша к лифту, Рябов бросил Ларисе: — Найди Рому, пусть созвонится с Валерием и ждет меня после переговоров.
Сел на заднее сиденье и всю дорогу ехал молча. Какая-то мысль давила на него, отвлекая от всего другого, но он никак не мог понять, в чем дело. Только выходя из машины, понял. Достал мобилу, отыскал «непринятые», нажал клавишу «соединить» и, услышав ответ, сказал:
— Мне очень жаль, что я сейчас не рядом с тобой… и Денисом Матвеевичем… Поверь… Очень жаль… Ты… это… Нинк, правда…
И выключил, чтобы не слышать ее плача. Выключил не потому, что женские слезы терпеть не мог, а потому, что она никогда не простила бы ему, услышь он ее плач… Да он и сам говорил с трудом.
Переговоры он провел так, как никогда прежде не проводил. Марина впервые за все время сотрудничества все время сидела молча, потому что Рябов ее ни о чем не спрашивал. Он вообще никого не спрашивал. Все уловки другой стороны он встречал в штыки, совершенно не думая о деликатности. Несколько раз, отвечая на их реплики, приводил такие цифры и особенно факты, что потрясенной Марине хотелось крикнуть: «Что вы говорите!» Но другая сторона растекалась в беспомощности своей и молчала, и принимала все, что предлагал, а точнее говоря, диктовал Рябов.
Об этом Марина потом рассказывала и рассказывала, заключая повествование словами «они даже не квакнули, когда он закончил. Просто подписали бумаги и спросили с улыбкой, пытаясь сохранить лицо, будет ли шампанское».
Шампанское подали, но Рябов лишь пригубил и откланялся.
В офис его вез Рома, которого всю недолгую — минут пятнадцать — дорогу Рябов инструктировал. Рома привез, высадил и отправился выполнять, а Рябов поднялся в свой кабинет и, велев никого не пускать, взялся за телефон. Ему ответили сразу, будто только его звонка и ждали.
— На пальцах одной руки можно посчитать, чтобы звонили и так отзывались о переговорах, которых, как они и сами признают, не было как таковых. — Голос собеседника был наполнен уважением. — И я искренне вас поздравляю, Виктор Николаевич.
— Спасибо, Лев Моисеевич, — ответил Рябов. — Но просил бы не забывать и о роли моей команды.
— Ну конечно, конечно, — ответили ему и после едва заметной паузы спросили: — Хотите взять паузу?
— Причем всем вместе, сразу и неожиданно! — подтвердил Рябов.
Молчание на том конце провода его нисколько не смутило. Потом собеседник сказал:
— Сегодня у нас пятница? На моих двенадцать тридцать семь. Ну, тогда вот что… Ни о ком из вас я ничего не хочу слышать до понедельника следующей недели. Не ближайшей, а следующей, понимаете?
Потом послышалось тягучее «э-э-э», к которому Рябов давно привык, закончившееся безличным размышлением:
— Может, после товарищеского обеда…
— Как скажете, — согласился Рябов.
— Так и скажу! — шлепнулась на рычаги трубка.
Рябов нажал кнопку, и в кабинет вошла Лариса с блокнотом в руках.
— Ларик, — начал Победитель Рябов.
Лариса тотчас убрала блокнот. «Ларик» означало что-то особенное.
— Позвони Автандилу в «Шаверму» и скажи, что будем у них… — Он посмотрел на часы. — Будем у них в шестнадцать ноль-ноль.
Лариса уточнила:
— И — наличными?
— Умница! — кивнул Рябов. — Пусть учтет, что мы никого не хотим ни видеть, ни слышать. И всем нашим сообщи, что уходим на обед тихо и неорганизованно и встречаемся только у Автандила. — Осмыслил все сказанное. Дополнил: — Наших оповещай не спеша и до последнего момента ни слова про Автандила.
— А?.. — не хотела уходить Лариса.
— А тебе, мой верный оруженосец, придется заехать сюда вечером… часов в восемь… и все сдать под охрану. Кстати, пока не ушла на обед, подготовь мое распоряжение об отпуске в связи… ну, сама придумай, не маленькая…
— По поводу сегодняшнего? — засверкали глаза Ларисы.
И Рябов снова глядел грозно:
— Премии не упоминай! — Потом, тоном почти интимным, добавил: —
