— В довершение ко всему вы еще и нахал! Но я поставлю вас на место!
…Ралчев вернулся только к семи часам. И на этот раз Димов, не дожидаясь вопросов, рассказал ему о случившемся. Ралчев в который раз подивился переменам в начальнике. Впрочем, за эту сердечную восприимчивость его и любили. Когда инспектор закончил рассказ, Ралчев понял, что его волнение было не напрасным.
— Что же получается? — озадаченно поинтересовался он. — Что Радев убил свою жену, чтобы ее ограбить?
— Наверное, это не так. Но я уже не сомневаюсь, что он знает, кто убийца.
— И почему молчит?
— Потому что убийца знает, где шкатулка. А Радев хочет, чтобы этого не знал никто.
Ралчев молчал. По его лицу было видно, что существует нечто такое, что очень смущает его во всей этой истории.
— Понимаю, но… — начал он.
— Что «но»?
— Но если им двигали корыстные побуждения, то зачем он сам полез в тюрьму?
— Вот в этом-то и загвоздка! — сердито произнес Димов. — Но я справлюсь и с ней.
Он долго расхаживал по кабинету. Потом обернулся и несколько небрежно спросил:
— Ты узнал что-нибудь от старых дев?
В глазах Ралчева загорелся лукавый огонек.
— Думаю, что кое до чего докопался.
Димов заметно оживился.
— Что же ты молчишь?
— По сравнению с твоими новостями, мои — ме лочь.
— Ладно, рассказывай.
Ралчев вынул свою тоненькую записную книжку…
На следующее утро, ровно в девять часов, юрист Генов вошел в кабинет инспектора. Он был гладко выбрит, спокоен, в прекрасном костюме. Только в больших голубых глазах таилась тревога.
Эта тревога все нарастала, хотя он старательно скрывал ее. Димов сидел за письменным столом с недружелюбным и строгим лицом. За маленьким столиком, придвинутым к письменному, устроился Ралчев.
— Садитесь! — сухо бросил инспектор. — Предупреждаю вас, Генов, что на этот раз ваше положение весьма серьезно. Любая ложь, любое недоразумение могут иметь фатальные последствия для вас.
Его тон был необычайно суровым и категоричным.
— Не надо таких предупреждений!
— Я хочу, чтобы вы ответили ясно и откровенно, что вынудило вас так спешно продать машину?
Генов побледнел. Он с усилием произнес:
— Моему брату крайне были нужны деньги.
— Предупреждаю, Генов, что если это окажется ложью, то я буду вынужден задержать вас. В связи с тяжким подозрением.
— Протестую, товарищ инспектор. Вы не имеете права…
— Да, я буду иметь в виду ваш протест. Но после того, как вы скажете мне правду.
Генов словно уменьшился, притих.
— Я сказал правду. Деньги в самом деле были нужны моему брату. Он материально ответственное лицо и совершил несколько… ошибочных операций. Поэтому задолжал кассе значительную сумму.
— Какую именно?
— Восемь тысяч. Две тысячи у меня лежали на сберкнижке, две тысячи я занял у друзей. А четыре тысячи получил за машину.
— Ладно. Но сначала вы попросили эти четыре тысячи у покойной?
Генов побледнел.
— Да, попросил! — с болью ответил он.
— Расскажите подробно.
— Я прямо сказал ей, зачем они мне нужны. Мы были очень близки, ничего не скрывали друг от друга.
— Где это было?
— В «Боянско ханче», когда мы обедали. Она сказала, что у нее нет наличных денег. Все, что они скопили, ушло на кооперативную квартиру для дочери. Но ей оставили на сохранение две тысячи долларов, которые предстояло вернуть их владельцу не скоро… Она спросила, выручат ли меня доллары. Сами понимаете, у меня не было иного выхода. Конечно, перевести в левы две тысячи долларов трудно, однако возможно.
— Что произошло дальше?
— Мы договорились, что она пойдет домой за долларами, а в пять часов мы встретимся, и она мне даст деньги. Но, как я уже говорил, она не пришла. Я был очень удивлен. Честно говоря, сначала я предположил, что она раздумала, и ей стало неудобно передо мной. Я подождал около часа и уехал. На следующий день мне пришлось продать машину.
— Такова ваша версия! — сказал Димов. — И я с удовольствием поверил бы в нее, если бы у вас имелись хоть какие-то доказательства. Но вы юрист и понимаете, что ваше пребывание в кондитерской не является алиби.
— А зачем мне алиби? — спросил Генов с еле уловимой злобой.
— Затем, что может быть и другая версия… Более правдоподобная.
— Интересно послушать.
Его голос зазвучал неожиданно спокойно, даже иронично.
— Версия весьма проста. Вы прекрасно знали, что у покойной есть шкатулка с драгоценностями. Именно драгоценностями, потому что доллары были лишь незначительной частью этого богатства. Вы завлекли Радеву к ней домой. И так как она отказалась дать вам деньги, которые, в сущности, ей не принадлежали, то вы убили ее.
— Очень интересно! — холодно произнес Генов. — Зачем же после этого я продал свою машину?
— А я не сказал, что вы добрались до шкатулки. Вы сами расскажете, что произошло дальше.
— Да! И поскольку вы любите версии, то я приведу вам еще одну, которая прозвучит куда достовернее.
— Прошу вас! — учтиво сказал Димов.
— Тони идет домой за деньгами. В это время неожиданно возвращается ее муж. И видит, что она посягает на то, как вы выразились, богатство, которое он, возможно, уже считал своим. Разражается скандал, в котором сплетаются алчность и ревность. И он убивает жену…
— Да, интересная гипотеза! — с иронией произнес Димов. — И я бы принял ее. Но дело в том, что у Стефана Радева есть алиби. Установленное судом к тому же. С трех до пяти часов Радев находился на работе.
У юриста осунулось лицо.
— В том-то и дело, что алиби Стефана Радева фальшивое! — воскликнул он почти с отвращением.
В кабинете стало тихо. Ралчев вздрогнул, но Димов оставался все таким же невозмутимым.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу обратить ваше внимание на одну деталь, которую не заметили ни адвокат, ни ваши органы. А дело совсем простое.
Он замолчал, словно собираясь с силами.
— Хотел бы услышать! — спокойно бросил Димов.
— На докладе, написанном Стефаном Радевым стоит дата — 27 мая, не так ли? Как раз день убийства. Товарищ Борова утверждает, что доклад написан Радевым между четырьмя и пятью часами. Благодаря этому и установлено его алиби.
— Верно.
— Ну, что ж, тогда проверьте протоколы министерства. И вы увидите, что 27 мая Борова уже прочитала этот доклад в министерстве представителям одной зарубежной фирмы. И произошло это точно в половине пятого. Не могла же товарищ Борова находиться одновременно в двух местах. Как и не могла зачитать еще не написанный доклад.
Нет ничего болеэ хрупкого, чем городская тишина. Все трое слышали собственное дыхание. Генов помолчал несколько секунд, и все взорвалось.
— Если вы еще раз расспросите Борову, то поймете, что доклад написан накануне, двадцать шестого мая. Но по обыкновению на нем поставили день, в который его должны были зачитать. Борова вас подвела, конечно, неумышленно. Она в таком возрасте, когда женская память нередко подводит. Да и времени прошло немало, каждый может в таком случае ошибиться.
Димов тщательно подготовился к встрече, старался предугадать возможные осложнения, но такого он не ожидал и сейчас торопил мысли.
— Когда вы поняли, что допущена ошибка? — спросил он наконец.
— Буду с вами до конца откровенным. Еще на суде. В министерстве работает мой близкий друг, и навести небольшую справку для меня не составляло труда.
Димов мельком взглянул на своего помощника, тот покраснел, как рак, и был готов провалиться сквозь землю.
— Тогда почему вы не сказали об этом на суде? Почему позволили, чтобы суд допустил такой промах? — спросил Димов.
— Не знаю, что вы думаете о людях, товарищ инспектор, — хмуро ответил Генов. — Очевидно, вы считаете меня осколком старого мира, как вы любите выражаться. Но у меня есть свои представления о морали и совести. Представьте себе мое положение. Я лишил этого человека личной жизни. Прямо или косвенно стал причиной всех его бед. И вдруг встаю, разоблачаю его на суде и сажаю в тюрьму… Может ли быть более отвратительный и скандальный поступок?
— Ни к чему было выступать на суде. Вы могли просто прийти ко мне… Или к следователю.
— Не мог! — твердо произнес Генов, отрицательно мотнув головой.
— Почему же нет? Это элементарный долг каждого гражданина, независимо от личных чувств и предрассудков.
— Нет, товарищ Димов! Я — не суд и не милиция, не могу брать на себя их обязанностей. А кроме того, я совсем не убежден, что он убийца. Как был убежден вначале… Но вы сами видели его на суде. Его вид, его поведение просто потрясли меня… А что, если Радев невиновен? Если он и в самом деле глубоко и искренне любил свою жену? Кто тогда настоящий преступник?
