— Где все? — спросил Рябинин.
Степан Степаныч неопределённо махнул рукой в сторону тайги…
— Что случилось?
Они не ответили — повариха плакала, Степан Степаныч мелко дрожал мокрым телом.
— А где Маша? — почти крикнул Рябинин.
Повариха оторвала от стола страшное лицо и простонала по-кладбищенски:
— Утонула-а-а…
Рябинин не мешал слезам — омытая ими душа будет чище и спокойней. Много ли их было у этой Жанны, не первые ли настоящие? Она пробовала с ними справиться, слепо нащупав в сумочке платок… Но Рябинин тихо сказал:
— Поплачь, поплачь…
За окном потемнело до черноты. Морозец расписал стёкла мельхиоровыми петушиными хвостами. Паровая батарея иногда зябко потрескивала, согреваясь. Лампа светила раскалённо, бело — к морозцу, что ли? А на столе плакала женщина.
Рябинин глянул на топаз — тот блеснул, повернув его на знакомую мысль: «Мужчина всегда виноват перед женщиной…» Она записана в дальневосточном дневнике. Почему же вспомнилось? Не из-за кристалла. Из-за её слёз. Не виноват ли он перед ней?
— Ну и хватит, — мягко сказал Рябинин, удивившись своей мягкости.
Видимо, слёзы омывают не только душу плачущего, но и душу соседнюю.
— Хватит-хватит, — повторил он.
Жанна вытерла лицо. Успокаивалась она медленно, по необходимости — одна ещё бы поплакала. Рябинин смотрел в её лицо…
Другое, как другой становится земля, омытая дождями. Где прищур глаз и стеклянный их блеск? Где надменная грешность губ? Где спесивые арочки бровей? Женское лицо, омытое слезами…
— Мужчина всегда виноват перед женщиной, — тихо и непроизвольно повторил он.
— Что? — всхлипнула она запоздало.
— Жанна, у меня только один вопрос…
— Не знаю.
— Что не знаешь?
— Зачем я взяла кольцо.
— Да, зачем ты его взяла?
— Не знаю.
— Но ведь так не бывает.
— Какое-то наитие… Может быть, понравилось?
Она спрашивала у него, почему она украла бриллиант.
— Жанна, безмотивных поступков не бывает…
Рябинин считал, что нет безмотивных поступков, а есть поступки неосознанные. Когда-то у человека тлело желание, которое он подавил. Но однажды это подавленное и забытое желание, словно дождавшись своего часа, вырывается на белый свет, и человек совершает поступок. Могло быть и сложнее — слабое, мимолётное желание человек подавлял незаметно для себя, так ничего о нём и не узнав. И опять-таки оно могло вырваться из небытия неосознанным поступком.
Сейчас Рябинин думал о другом: если неосознанный поступок есть плод неосознанного желания, то ответствен ли за него человек? Ответствен, ибо человек. Неосознанность для животных; да и те, говорят, безмотивных поступков не совершают.
Но тогда получалось, что когда-то Жанна — осознанно ли, неосознанно подавила желание украсть?
— Ну почему же ты взяла?.. — задумчиво переспросил Рябинин.
— Сергей Георгиевич, и сама не понимаю. Моей рукой как дьявол водил.
Рукой водил дьявол… А почему не допустить мотив простенький, блестевший поверху, как банка консервная на куче мусора? А почему бы её рукой водить не дьяволу, а Великому Комфорту? Бриллиант, какая-то там роза, редкое украшение… Очень пойдёт к её серым глазам и платью из тонкой серой шерсти. Эдак блеснуть прищуренными глазами и алмазными гранями. Престижненько.
— Как всё вышло-то? — спросил он без особого интереса, ибо теперь это не имело никакого значения.
— Увидела я блеск… Сердце почему-то зашлось… Она положила кольцо в сумку, а сумку на заднее сиденье. Смотрит за дорогой. А рука… — Жанна споткнулась.
— Дьявола, — зло подсказал Рябинин, хотя слёзы ещё не просохли на её лице.
— Мне было легко протянуть руку назад…
— А почему кольцо не обнаружили при обыске?
— Пока шла, я завернула его в бумажку и бросила в урну. А потом вернулась и вытащила.
Вот и всё. Она жадно смотрела на него, торопя взглядом новые вопросы, которые теперь были ей нужны. Но рябининские вопросы иссякли. Один бесполезный, правда, был — где бриллиант? Тут он на откровенность не надеялся; не для того воруют, чтобы расставаться с добычей.
— Жанна, а где бриллиант?
Ему показалось, что он ещё не кончил вопроса, как она отчаянно рванула свою белую сумочку, словно та была в чём-то виновата. Жаннина рука шарила судорожно и долго, пока не вырвалась из тёмного зева, не пронеслась над столом и не легла на колени, вернувшись. Рябинин смотрел на её руку, не понимая этого странного действа. Тогда он поднял взгляд на Жаннины глаза они смотрели на стол…
Рядом с топазом, затмевая его, играл дивным светом бриллиантик.
Рябинин разглядывал драгоценный камень не прикасаясь, точно боялся оставить отпечатки пальцев. Вот они какие, эти гранёные алмазы, приносящие людям несчастья… Все цвета радуги… Это без солнышка-то… Царь камней.
Рябинин протяжно вздохнул. Он давно прикоснулся к странному кругу парадоксальности, когда смыкалось несмыкаемое. Видимо, были и другие круги; видимо, были у них и другие названия — провидение, судьба, рок… Но Рябинин избегал мистики, поэтому называл их кругами парадоксальности. В конце концов, путь от пользы через любопытство к любви тоже был этим кругом, ибо от любви к самому себе человек шёл к любви себе подобного. Круг парадоксальности…
Рядом с найденным им топазом через двадцать лет лёг так и не найденный алмаз. Рядом с топазом Маши Багрянцевой лежал бриллиант её дочери. Рядом с топазом, который Маша Багрянцева приняла вместо алмаза, лежал гранёный алмаз, который её дочь украла…
— Что мне делать? — тихо спросила она.
— Идти с повинной.
— Что?
— Отнести кольцо и рассказать всю правду.
— Но меня же посадят.
— Будем надеяться на лучшее. Добровольное признание, кольцо возвращено, ущерба нет, не судима, характеристики положительные…
— А суд будет?
— Скорее всего.
Она глядела на Рябинина, как на многоголовое чудовище, — отпрянула, приоткрыла рот и остановила взгляд.
— Сергей Георгиевич, я пришла к вам за помощью…
— За какой? — чуть повысил он голос.
— Сделайте что-нибудь.
— Что?
— Вы всех знаете, у вас авторитет…
— Освободить тебя по знакомству от уголовной ответственности? Нет.
— Ради памяти о маме, — сказала она то, чего Рябинин давно ждал и чего говорить ей не следовало.
— Вот ради памяти я этого и не сделаю.
— Вы же обещали мне помощь… Любую! Деньги хотели дать…
— Любую, но не противозаконную.
Жанна ничего не сказала — сидела прямо и смотрела перед собой. Но Рябинин понял, что она не видит ни его, ни раскалённой лампы, ни расписанного морозцем окна.
— Я хочу тишины, — тихо выдохнула она.
В кабинете даже батарея утихла.
— Я хочу уснуть и не проснуться…
Лампа горела по-ночному, сонно.
— Сергей Георгиевич, я хочу умереть…
Я хочу умереть, я хочу не проснуться… Рябинин не терпел подобного кокетства. Эти люди, сказав всуе греховные слова, шли домой, ложились и засыпали — до утра.
Жанна открыла сумку, опять замельтешив там скорыми пальцами. Рябинин думал, что она ищет платок. Но скорые пальцы рванули торчащий из сумки какой-то хвостик; рванули, как раскрыли спасительный парашют… В её руке маятником качался полиэтиленовый мешочек с чем-то белым.
— Сергей Георгиевич, я покончу с собой…
Рябинин не понимал, что у неё в руке. Бомба, взрывчатая смесь, цианистый калий, стрихнин…
— Тут сотня снотворных таблеток.
И тогда он испугался, потому что в его практике бывали случаи, когда взбалмошные девицы легко хватались за снотворное. Мысли о своём уродстве, конфликты с родителями, ссора с дружком… У Жанны причина была серьёзнее…
Рябинин вскочил и стрелой бросил руку вперёд. Жанна отшатнулась, но уголок мешочка он схватил. Они тянули его в разные стороны ожесточённо, пока полиэтилен не разошёлся по шву. Таблетки сыпанулись на пол и градинами запрыгали по паркету.
— Дура! — вырвалось у него.
— А что мне делать? — перевела она дух.
Рябинин так и не сел — ходил теперь по кабинету, и таблетки похрустывали под его ногами.
— Дура!.. — уже убеждённо сказал он.
Жанна опять заплакала, но теперешние её слёзы были другими — тихими и безнадёжными. Рябинин хрустел таблетками, как морозным снегом.
Допросить, доказать, предъявить обвинение, отдать под суд… А вот как вдохнуть жизнь в это запутавшееся существо? Молодость не очень горюет по настоящему, потому что живёт будущим. Жанне теперь казалось, что у неё нет ни настоящего, ни будущего.
— Мне жизнь не мила…
— Ах, не мила? — Рябинин подскочил к ней и чуть не прильнул щекой к её щеке, соединив их дыхания. — Хочешь кладбищенской тишины? Но кладбище не самое тихое место, Жанна…
