— Ну и знаешь, ну и что?
— Забыл меня. Помнишь, мы к вам вдвоем заходили, еще когда Косого Фофана в больницу увезли?
— А! — оживился мальчик. — С этим, как его… Хороший мужик!
— Да, хороший. А чего ты телефоны крадешь?
— Это не я, дяденька! — плаксиво закричал беспризорник. — Вот тебе святой истинный крест, не я! Мне мужик дал и гривенник сулил, если продам.
— Какой еще мужик?
— Не знаю. Он у забора стоял и сразу смылся, когда меня вязать стали.
— Ведь врешь!
Абдулка выпучил глаза и перекрестился. Семен махнул рукой:
— Ладно-ладно! Все воровство от вас, не знаю я, что ли? Сейчас объяснение возьму.
— Слушай! — вдруг с интересом сказал беспризорник. — Мне бы с тем мужиком увидеться, что тогда с тобой был. Он, когда уходил, цветные мелки мне обещал. Забыл, что ли.
— Да нет его уже, Абдул. Опоздал ты. Вечером мы у вас были, а ночью его и убили. И не знаем, кто.
— Жалко его… — вздохнул Абдулка. — Он хороший был мужик. Подожди, подожди! Ведь и я с Цезарем той ночью на дело ходил. Цезаря повязали, он теперь в домзаке, а я на речку убежал. Отпусти, а? — Он подмигнул. — Что я тебе тогда скажу-у…
— Не темни, — усмехнулся Семен.
— Нет, верно! Видел я на реке в ту ночь фрея, который его замочил. Ух, и подлюга! Руки в крови, мигает: убил, дескать! Он и за мной гнаться хотел.
— Ф-фу ты! — выдохнул Кашин. — Вон как… Ты хоть запомнил его?
— А как же! — захвастал Абдулка. — Я, брат, шустрый!
— Да уж знаю. — Кашин покосился на аппарат. — Ты его раньше не видал, того-то человека?
— Не.
— А после?
— Не.
— Ну, парень, нагородил ты тут.
— Чего это нагородил? — обиделся беспризорник.
— А если нет, значит, бог тебя ко мне послал. — Агент встал, подошел к мальчугану и обнял. — Пошли бы сейчас домой ко мне, чайку попили, да некогда, видишь. Ты все там же ночуешь?
— Выгоняют уже. Какой-то склад хотят делать.
— Ну, и куда тогда?
— Хо! Я — да не устроюсь! На станции разбитых-то вагонов…
— Это не дело, Абдул. Ты, если выгонят, сразу сюда приходи. В крайнем случае, к себе возьму. На время, конечно, пока место не подыщем. Запомни, кого спросить: Кашина Семена Ильича. Ты грамотный?
— Есть маленько, — солидно ответил пацан.
— Ну, так я запишу, чтобы не забыл.
Он сунул бумажку в карман Абдулкиного пиджака.
— А я тебе тем временем мелки куплю. Только вот что: надо того человека, что ты на реке видел, обязательно разыскать. Так что гляди в оба! А как увидишь — или последи, или как-нибудь, а только дай мне знать обязательно. Ну что, поможешь?
— Если увижу, что ж не помочь.
— Договорились, значит. Ну-ка скажи, как он выглядит?
Записав приметы, Кашин проводил Абдулку на улицу, шлепнул по тощему заду:
— Дуй!
Только тот скрылся в переулке, из дверей выскочил дежурный:
— Ты чего это, а? Ты куда его дел-то?
— Отпустил! — беспечно ответил Семен.
Муравейко выругался и сплюнул:
— И откуда вас таких понабрали? Давай, отпускай! Пусть всё растащут!
— Не указывай! — огрызнулся агент. — Что бы ты понимал в оперативной работе…
— У меня тоже работа! У меня этот аппарат в розыске числится. Что теперь с ним делать?
— Прекратить по нему розыск, разве не понятно? А завтра я его сам и в губоно отнесу, и подцеплю, только и дел!
Муравейко потоптался, усмехнулся и сказал:
— Ну, неси, если хочешь. А только я тебе так скажу: без порядка вы все живете. Каждой вещи, каждому человеку должно быть свое место. Вот этому, — он указал в сторону, где скрылся Абдулка, — место в домзаке: он вор. А ты его отпустил — воруй! Если каждый так станет, какой же будет порядок? Поэты! А отвечать кому? Много на себя берете! Вы берите столько, сколько положено, и ни грамма больше! А то надорвешься, смотри, вроде Баталова, царство ему небесное. И-эх вы, друзья…
За дежурным хлопнула дверь.
Кашин стоял, рассматривая носки штиблет. Рассуждения Муравейко вернули его к мыслям о Баталове. И — вроде бы! — в рассуждениях этих было рациональное зерно. Так в чем же Миша ошибся? Взял на себя груз больше положенного? Значит, не прав сейчас и я, отпустив Абдулку? Допустим, это моя ошибка. Ну, а если Абдулка выведет нас на убийцу Баталова — тогда кто будет прав?
Во дворе соседнего дома, губмилиции, раздавались команды — шел развод. Из ворот выезжали конные, выходили пешие милиционеры. На тротуаре маячил Тереша. Он не пропускал ни одного развода. Молодцевато тянулся, выпятив живот, и отдавал честь. Лицо его было сонным и значительным.
— Привет, Тереша! — сказал Кашин. Тот щелкнул каблуками. — Будь другом, дай совет: как дальше-то жить?
Рюпа медленно повернулся к нему. Щеки его налились кровью, набухли. Лоб пересекла поперечная складка. Семену показалось, что сейчас Тереша изречет истину, которой не постичь обыкновенному человеку. Дурак покрутил шеей и, ткнув Кашина толстым пальцем в плечо, сказал:
— Потáка!
Из газеты: * * *
Токарь инструментальных мастерских Каменских Петр избил мальчика-пионера, которого пришлось отправить в больницу.
При побоях Каменских говорил:
— Вас, гадов-пионеров, надо, как лягуш, давить всех!
Как страшно!
Старшим товарищам надо повытрясти старую спесь из Каменских.
Юнкор * * *
На помощь беспризорным Каплун (магазин готового платья) по вызову уголовного розыска вносит 5 рублей.
Абдулка бежал по улице и пел:
— Граждане, я тоже из Баку,
Дайте развернуться старику!
Песня была срамная. Прохожие шарахались. Абдулка, маленький человечек, жил на этом свете просто и беззаботно. Час назад, попав в уголовный розыск, он думал только об одном: как бы отпереться от кражи аппарата и вырваться из тоскливого серого здания. Вырвавшись же, моментально забыл об этом, и все интересы его сосредоточились на том, где бы добыть поесть. В том, что он не ляжет спать голодным, Абдулка был уверен: лихие времена прошли, и уж хлеба-то можно было достать всегда, имей только ловкие руки и быстрые ноги. Однако, как ни просто протекала Абдулкина жизнь, и в ней встречались сложности. Например, сейчас, думая о жратве, следовало позаботиться и о куске для закадычного друга Ваньки Цезаря, томящегося в домзаке. Еще сложнее обстояло дело со страстью, терзающей мальчишку, сколько он себя помнил: Абдулка рисовал. Поэтому приходилось дополнительно красть и мел, и бумагу, и карандаши, и всевозможные картинки — обыкновенную, по сути, бумагу, где, необъяснимо располагая краски, художник творил миг жизни. Он собирал картинки давно, хранил их в ветхой коробочке и часами разглядывал, стараясь понять секрет живописи.
Но есть хотелось, и Абдулка, шествуя по тротуару, зорко поглядывал по сторонам. На скамеечке, возле двухэтажного деревянного дома, сидел мальчик в тюбетейке, голубой безрукавке и шароварах. Абдулка подошел и сел рядом. Толкнул мальчишку плечом, а когда тот повернулся, оттянул двумя пальцами свои нижние веки и приподнял большим пальцем кончик носа. Получилась страшная харя. Мальчик засмеялся. Ободренный успехом, Абдулка сказал:
— Страшно, ага? Смотри, ночью не попадайся — до смерти нарыхаю. Принеси попить.
Мальчик вынес алюминиевую кружку с теплым, слабозаваренным чаем. Абдулка отпил и закряхтел:
— У, сладко! С сахаром! Никак невозможно его без хлеба пить. Мой организм сахар без хлеба не усваивает. Болезнь такая. Называется — пленер.
Мальчик снова засмеялся:
— Какой ты… Ну, пошли, накормлю.
— Не! — встрепенулся Абдулка. — Мать там, отец, ругаться станут. Или руки заставят мыть.
— Никого нету, — успокоил его мальчик. — Не бойся, пошли.
Они прошли темный, чадный от общей кухни коридор. Мальчик открыл ключом дверь комнаты и подтолкнул Абдулку:
— Заходи!
В комнате стояли две железные койки, большой письменный стол у окна — единственный стол в этом жилище. Над одной из коек висела перевязанная у рукояти красным бантом шашка. По стали вилась узорная гравировка. Голубые с золотым тиснением ножны сияли на обшарпанной стене.
— Вот это да-а! — выдохнул беспризорник. — И кто ее делал, такую?
— Не знаю, — равнодушно ответил мальчик. — Это папкина шашка.
— A-а… У тебя, поди, мать скоро придет?
— Нет, не придет. Она умерла.
Абдулка посопел сочувственно, спросил:
— Давно умерла-то?
— До революции еще. В ссылке. Ну что, садись за стол! А руки все равно придется вымыть. Давай, давай, не разговаривай! — И мальчик потащил его к умывальнику.
Потом они вместе ели хлеб с солью, холодную жареную картошку, пили чай.
— Уф! Насосался! — наконец заявил беспризорник.
Он вяло обвел глазами комнату и вдруг заметил прилепленную к платяному шкафу картинку. Там над погостом с покосившимися крестами стояла церквушка, а где-то внизу под горой катилась река и зеленел лес. Абдулка напрягся: ему показалось, что он со страшной высоты несется вниз, к церквушке, к распластанной среди лесов и полей реке, — так, что воздух звенит в ушах. У него закружилась голова, он зажмурился и воскликнул:
