даже цветы его обожали! Бостуик возглавлял даже Общество гуманности: активно поддерживал противников вивисекции. Что говорить! Он и сам боролся всеми возможными способами за предотвращение жестокого обращения с животными.
– Бостуик… Чарлз Бостуик, – задумчиво пробормотал Холл. – Да-да, помню. Обратил внимание на некоторые из его журнальных статей.
– Кто же его не знает? – чуть ли не в экстазе воскликнул Харкинс и шумно высморкался. – Средоточие добра! Истинное средоточие добра! С радостью поменялся бы с ним местами: лишь бы вернуть его к жизни.
И все же во всем, что не касалось болезненной любви к убиенному Бостуику, Харкинс оказался человеком умным и здравомыслящим. Спустя некоторое время остановил машину возле отделения телеграфа и, прежде чем выйти, пояснил:
– Сегодня утром попросил задержать все адресованные мне сообщения.
Вернулся он через пару минут, и вместе они расшифровали текст телеграммы от Хардинга, отправленной из Огдона: «Еду на запад. В поезде шеф. Жду возможности. Уверен в успехе».
– Ничего не выйдет, – скептически заметил Холл. – Шеф сделает свое дело.
– Хардинг – сильный парень с отличной реакцией! – убежденно заявил Харкинс.
– И тем не менее. Просто вы не знаете, с кем имеете дело.
– Понятно, что на кону существование бюро; предстоит схватка с предателем общего дела.
– Если бы вы представляли реальное положение вещей, то со всех ног бросились бы куда-нибудь в лес, забрались на самое высокое дерево и навсегда забыли о своем бюро, – возразил Холл.
– Но это же неправильно, – заметил Харкинс.
Холл в отчаянии воздел руки.
– Для большей уверенности немедленно вызову исполнителей из Сент-Луиса. Если Хардинг не достигнет успеха…
– Не достигнет, – не дослушал его Холл.
– Тогда мы поедем в Сан-Франциско. – А пока…
– А пока, – опять перебил его Холл, – будьте добры, извольте отвезти меня на вокзал. – Он посмотрел на часы. – Скоро отправляется поезд на Запад. Увидимся в Сан-Франциско, в отеле с аналогичным названием, если, конечно… прежде не встретите шефа. Ну а если встретите… тогда прощайте.
Перед отправлением Уинтер успел написать записку Груне и попросил Харкинса передать. В нескольких строчках сообщил, что ее дядя держит путь на Запад, и посоветовал по приезде в Сан-Франциско остановиться в отеле «Фермонт».
В городе Рено, штат Невада, Холл получил телеграмму от сентиментального убийцы из Денвера: «В Виннемукке человек растерзан на куски. Скорее всего шеф. Немедленно возвращайтесь. Коллеги собираются в Денвере. Необходима реорганизация».
Уинтер Холл улыбнулся и продолжил путь на Запад. Его ответ гласил: «Узнайте поточнее. Передали записку леди?»
Три дня спустя, остановившись в отеле «Сан-Франциско», Холл получил новое сообщение от главы денверского отделения. Телеграмма была прислана из Виннемукки, штат Невада: «Ошибка. Это Хардинг. Шеф точно едет в Сан-Франциско. Информируйте местный филиал. Все собираются. Послание доставил, леди села в поезд».
Однако в Сан-Франциско Холл Груню не нашел. Не смогли помочь и местные сотрудники Брин и Олсуорти. Холл даже съездил в Окленд, нашел вагон, в котором приехала Груня, и расспросил проводника-негра. Выяснилось, что молодая леди вышла в Сан-Франциско и тут же исчезла.
В город стали стягиваться исполнители: Хановер из Бостона; Хаас из Нью-Йорка – вечно голодный, с сердцем в неправильном месте; Старкингтон из Чикаго; Луковиль и Джон Грей из Нового Орлеана; Харкинс из Денвера. Вместе с двумя местными сотрудниками всего собралось восемь человек – все, кто остался в живых в Соединенных Штатах. Холла за своего не считали, довольствуясь тем, что временный секретарь исправно снабжает бюро деньгами и добросовестно передает сообщения. Его жизни ничто не угрожало.
Во всеобщем сумасшествии Холл убедился, что лично к нему отношение доброе, а доверие полное. Агенты знали, что именно он источник их бед, знали, что его конечная цель – уничтожение бюро и что за казнь шефа он заплатил пятьдесят тысяч долларов, и все же отдавали должное его верности собственным убеждениям и едва заметному налету того этического безумия, которое пробивалось сквозь внешнюю оболочку нормальности и принуждало вести честную игру. Уинтер Холл никого не предавал, справедливо и грамотно распоряжался финансами, удовлетворительно исполнял обязанности временного секретаря.
Если не считать Хааса, который, несмотря на глубокие познания в древнегреческом и санскрите, в жажде убийства не уступал тигру, Уинтер Холл не мог не питать симпатии к удивительным ученым фанатикам. Все они поклонялись фиктивному этическому идеалу, лишая людей жизни с такой же холодной уверенностью и сосредоточенностью, с какой решали математические задачи, расшифровывали иероглифы или, плотно закрыв за собой двери лабораторий, проводили сложные химические эксперименты. Наибольшую симпатию вызывал Джон Грей. Сдержанный англичанин с внешностью сельского помещика, он развивал радикальные идеи относительно роли драматургии в современном обществе. Во время долгих недель ожидания, пока ни Драгомилов, ни Груня не появились, Холл вместе с Греем ходил в театры и ценил эту дружбу как источник нового образования. Каждый сотрудник бюро по-своему коротал период вынужденной праздности: Луковиль занялся плетением корзин и постиг характерный для индейцев племени юкиа рисунок из трех рыб; Харкинс увлекся акварелью в духе японской школы: мастерски изображал листья, мхи, травы и папоротники; бактериолог Брин продолжил многолетнюю работу по изучению злостного вредителя зерновых культур под названием «клоп-черепашка»; Олсуорти заинтересовался радиотелефонией и разделил с Брином лабораторию на чердаке; преданный посетитель городских библиотек Хановер погрузился в научные изыскания и посвятил себя написанию четырнадцатой главы глубочайшего исследования под названием «Физические основы эстетики цвета». Одним теплым вечером он усыпил Холла чтением тринадцати готовых глав нового труда.
Бездействие не смогло бы продолжаться в течение целых двух месяцев, и все агенты давно разъехались бы по домам, однако в Сан-Франциско их удерживали регулярно поступавшие от шефа известия. Каждую субботу, вечером, почти в одно и то же время, Олсуорти отвечал на телефонный звонок и слышал характерный, лишенный красок и интонаций голос Драгомилова, который из раза в раз повторял единственное распоряжение: распустить Бюро заказных убийств. Присутствовавший на одном из совещаний Уинтер Холл поддержал предложение. Впрочем, его выступление выслушали с вежливым безразличием, ибо он считался посторонним, а высказанного им мнения никто не разделял.
Сотрудники не считали возможным нарушить однажды данную присягу. В бюро было принято неукоснительно соблюдать правила. Даже сам Драгомилов ни на шаг не отступил от служебной инструкции: в строгом соответствии с протоколом получил от Холла гонорар в пятьдесят тысяч долларов, совершил над собой суд, признал собственную вину перед обществом, приговорил себя к казни и избрал Хааса исполнителем приговора. Кто они такие, спрашивали себя сотрудники, чтобы нарушать дисциплину, если даже шеф строго придерживается устава? Роспуск организации, которую все члены считали социально полезной, стал бы чудовищным
