злом. Как заявил Луковиль, подобные действия разрушили бы мораль и опустили сотрудников до уровня зверей. Разве они звери?
– Нет! Конечно же, нет! – послышались полные страсти восклицания присутствующих.
– Вы все сумасшедшие! – не выдержал Уинтер Холл. – Под стать своему руководителю.
– Моралистов неизменно считают невменяемыми, – возразил Брин. – Впрочем, следует уточнить, что таковыми их считают необразованные современники. Ни один из не заслуживающих презрения моралистов не в состоянии действовать против собственных убеждений. На протяжении долгих веков истории человечества моралисты с радостью принимали распятие, сожжение и прочие мучения во имя идеи. Только таким способом они могли придать силу своим учениям. Вера – вот что главное! И люди чувствовали, что учения моралистов несут добро. Мученики во имя идеи верили в правоту своих суждений и деяний. Чего стоит человеческая жизнь в сравнении с вечной истиной мысли? Принципы без личного примера не больше чем пустое тщеславие. Разве мы считаем себя наставниками, не способными воплотить свои рассуждения в жизнь?
– Нет! Нет! Нет! – опять раздались убежденные возгласы.
– Как глубокие мыслители и преданные идее общественные деятели мы не осмелимся нарушить собственные принципы, – заключил Харкинс.
– Иначе не сможем подняться к свету, – добавил Хановер.
– Мы не сумасшедшие! – выкрикнул оскорбленный Олсуорти. – Мы не утратили ясности видения окружающего мира. Мы священники высокого ранга, стоящие у алтаря праведного поведения. Точно так же можно назвать сумасшедшим нашего доброго друга и временного секретаря Уинтера Холла. Если правда – это безумие, а все мы им поражены, то разве Уинтер Холл не разделяет нашу учась? Он обвинил нас в этическом лунатизме. Но в таком случае чем его собственное поведение не тот же лунатизм? Ведь он до сих пор не сдал нас полиции. Почему он исправно исполняет обязанности секретаря, если презирает и ненавидит наши взгляды? Не забывайте: в отличие от всех нас он даже не связан торжественной присягой: просто кивнул в знак согласия и принял те функции, которые поручил ему шеф-отступник. В нынешнем противостоянии мистер Холл поддерживает обе стороны. Шеф ему доверяет, и мы тоже доверяем. А он не нарушает ни доверия шефа, ни нашего доверия. Мы его знаем и любим. Лично мне отвратительны лишь две его черты: во-первых, лишенная критического отношения приверженность социологии, а во-вторых, стремление уничтожить организацию. Но что касается этики, он похож на нас точно так же, как одна горошина в стручке похожа на другую.
– Да, я тоже не в полной мере соответствую общепринятым критериям нормальности, – с грустью согласился Уинтер Холл. – Признаю свою причастность. Вы такие симпатичные, милые психи, а сам я настолько слаб… или силен, или глуп, или мудр – не знаю, как определить, – что не могу нарушить данное слово. И все же хочу убедить всех вас в своей правоте – точно так же, как ранее убедил самого шефа.
– Неужели? – недоверчиво воскликнул Луковиль. – В таком случае почему же он не сложил с себя полномочия руководителя?
– Потому что принял гонорар, уплаченный мной за его жизнь, – ответил Холл.
– И по той же причине мы обязаны забрать у него жизнь, – продолжил мысль Луковиль. – Разве мы не столь же моральны, как наш шеф? По условиям контракта, если он принял гонорар, ответственность за выполнение заключенного им договора ложится на всех. Неважно, в чем именно состоит договор. На этот раз предметом соглашения стала его собственная смерть. – Луковиль пожал плечами. – Ничего не поделаешь: заказ должен быть исполнен, иначе мы не имеем права считаться образцом морали.
– Ну вот, опять ссылаетесь на мораль! – посетовал Холл.
– Почему бы и нет? – высокопарно заявил Луковиль. – Мир основан на морали и без морали неизбежно погибнет. Силы природы содержат мораль. Уничтожив мораль, уничтожите гравитацию. Камни рассыплются и превратятся в песок. Сама сидерическая система распадется до состояния хаоса!
Однажды вечером Уинтер Холл тщетно ждал Джона Грея в ресторане «Пудель», где они договорились вместе поужинать, а потом, как обычно, отправиться в театр. Однако Джон Грей не пришел, и в половине восьмого Холл вернулся в отель с пачкой свежих газет под мышкой, чтобы прочитать перед сном. Походка и фигура направлявшейся к лифту женщины показались знакомыми, и он поспешил следом, а как только лифт тронулся, тихо окликнул:
– Груня.
В первый момент она испуганно взглянула на него полными тревоги глазами, но тут же обеими руками сжала его ладонь, как будто надеялась зарядиться силой, и проговорила взволнованно:
– Ах, Уинтер! Неужели это ты? Правда, ты? Я пришла сюда специально, чтобы найти тебя. Дядя Сергиус ведет себя очень странно. Кажется, с ним что-то не так: велел мне собраться в дальний путь. Пароход отходит завтра утром. Приказал покинуть арендованный дом и переночевать в отеле в центре города. Обещал присоединиться ко мне или поздно вечером, или непосредственно на пароходе. Я заказала для него номер. Но он что-то задумал, что-то ужасное. Я уверена, что…
– Какой этаж, сэр? – спросил лифтер.
– Возвращайтесь вниз, – лаконично отозвался Холл, так как, кроме них, в кабине никого не было, потом обратился к Груне: – Сейчас зайдем в Пальмовый салон и спокойно поговорим.
– Нет-нет! – быстро проговорила девушка. – Лучше на улицу. Хочу прогуляться, подышать воздухом и осмыслить происходящее. По-твоему, я сумасшедшая, Уинтер? Посмотри на меня. Похожа на сумасшедшую?
– Тише! – остановил ее Холл, взяв за руку. – Подожди. Потом поговорим. Не спеши.
Груня явно пребывала в состоянии крайнего возбуждения, а попытка совладать с нервами – пусть и успешная – выглядела жалкой.
– Почему ты не связалась со мной? – спросил Уинтер, когда они вышли на тротуар и направились к Пауэлл-стрит, откуда он собирался свернуть на Юнион-сквер. – Что произошло, когда приехала в Сан-Франциско? Ты же получила в Денвере мое письмо. Так почему же сразу не разыскала меня в отеле?
– Не было времени. Голова раскалывается, все окончательно запуталось. Не знаю, чему верить. Происходящее кажется кошмарным сном. Такое просто невозможно. У дяди явно не все в порядке с головой. Иногда я абсолютно уверена, что никакого Бюро заказных убийств вообще не существует, дядя его выдумал, а ты поверил в выдумку. Мы живем в двадцатом веке, и весь этот ужас просто невозможен. Порой мне кажется, что я только что переболела брюшным тифом и до сих пор брежу, представляя какую-то немыслимую, абсурдную ситуацию. Скажи: неужели и ты тоже всего лишь порождение воспаленной фантазии, видение измученного болезнью ума?
– Нет, – медленно, серьезно проговорил Уинтер, – ты не спишь и не болеешь, пребываешь в здравом уме и идешь рядом со мной по Пауэлл-стрит. Тротуар вибрирует, чувствуешь? Вот гремит трамвай.
