Помолчав, сказал:
— Я мог бы, разумеется, ответить, что удачлив в игре. Но это помешало бы установлению доверительных отношений. Поэтому извольте: мзды у туземцев я не беру, иначе на шею сядут. Но позволяю им проигрывать мне в картишки. По маленькой.
— Ничего себе по маленькой. Тысяча рублей.
Шубин снисходительно улыбнулся.
— В Москве тысяча рублей — деньги, а здесь, чтобы содержать себя в приличном виде, мне надобно тратить в год тысяч сто. Иначе уважать не будут. Это Баку. Чересчур неподкупных здесь не любят и ужасно боятся. Начинают против них интриговать, кляузничать. Если совсем занервничают, могут подослать «маузериста» — если убийство заказывает армянин. Или головореза-гочи — если вас хочет убрать мусульманин.
— Гочи? — переспросил Фандорин.
— Местные тюркские бандиты. Их называют по-разному: гочи, гочу, кочи, кочии.
«Что же мне с тобой делать, прохиндей? — так и не мог решить Эраст Петрович. — Рассказывать про Одиссея или нет?»
— А может быть, вы по шпионской части интересуетесь? — Шубин смотрел через щель на публику. — Насколько мне известно, это ближе к вашему кругу интересов, чем нефть. Тогда обратите внимание вон на тех шерочку с машерочкой.
Он раздвинул занавес пошире, кивнул на двух господ, которые шушукались в сторонке от праздной толпы. Судя по лицам, разговор шел о чем-то серьезном, даже тревожном.
— К-кто это?
— Тощий, в визитке, — германский консул Тотманн. Плотный — австрийский консул Люст. На него обратите сугубое внимание. Хотя гогенцоллерновская империя мощнее габсбургской, но у нас в Баку верховодит австриец, немец во всем его слушается. Герр Люст давно здесь живет, имеет обширную сеть осведомителей. Между прочим, кадровый офицер генштаба, майор. Считается, что в отставке, но мы-то знаем.
Вдруг австрийский консул, словно почувствовав обращенные на него взгляды, обернулся. Слегка поклонился Шубину, но уставился не на подполковника, а на Фандорина.
«Знает, кто я? Вряд ли. Но профессионал профессионала угадывает издалека. Как рыбак рыбака».
Люст повернулся, взял напарника под руку, отвел подальше.
Эраста Петровича немецко-австрийские агенты не интересовали, но объяснять это подполковнику не стоило.
«Чем больше человек говорит, тем он делается понятней. Так рассказать ему про Одиссея или нет?»
Шубин продолжил:
— В Баку несколько тысяч германских и австрийских подданных: инженеры, коммерсанты, просто искатели легких денег. Известно, что отсутствие собственных нефтяных ресурсов — самое уязвимое место центрально-европейских империй. Они как стервятники, опоздавшие на расклев добычи: кружат, кружат, а приткнуться уже некуда.
— Что же они делают в Баку?
— Шпионят. Покупают предприятия через подставных лиц. Мне доносят, что после сараевского события вся немецко-австрийская община гудит, как пчелиный улей… — Тимофей Тимофеевич почесал круглую щеку. — А ведь вы приехали не из-за немцев с австрийцами. Опять не вижу интереса в глазах. Может, все же объясните? Или мне так и метать на прилавок все свои товары, как купцу в лавке?
Все еще не придя к решению, Фандорин сказал:
— Позже. Д-давайте встретимся в более спокойной обстановке для обстоятельного разговора. Пока же вот что. Известен ли вам однорукий боевик или, быть может, просто б-бандит, связанный с революционерами? Точнее, с большевиками?
Тимофей Тимофеевич почмокал сочными губами, как бы пробуя вопрос на вкус.
— Все-таки революционерами интересуетесь. Так-так. Однорукий? В Баку это не является особой приметой. Много аварий на промыслах, на нефтеперерабатывающих заводах. У боевиков часто отрывает руку при изготовлении бомб… Хм. Вас, я полагаю, вряд ли интересует всякая мелочь. Из серьезных людей есть гочи Абдулла Нордаранский. Есть Хачатур Однорукий, главарь шайки армянских анархистов. Правда, эти двое враждуют с большевиками, но могли и помириться. Еще с одной рукой налетчик Шамир-хан, лезгинец. Он частенько заезжает в Баку на гастроли. Еще…
И подполковник с запинкой, прищурясь на каменный свод, начал перечислять разбойников, экспроприаторов, беглых каторжников. Память у Тимофея Тимофеевича была отменная, но скоро Фандорин понял, что толку от этой каталогизации не будет.
— Кто-нибудь из одноруких использует в качестве своего г-герба черный крест? Может быть, это знак какой-то шайки?
— Черный крест? Нет, не слыхал. — Шубин виновато развел руками. — Это Баку. Здесь за каждым душегубом не уследишь. Вы лучше вот что. Заезжайте ко мне на службу завтра часу в третьем пополудни. Спустимся в картотеку, посмотрим.
— Отлично. Стало быть, до з-завтра.
Можно было возвращаться. Предварительный разговор с Шубиным проведен, выяснено, что человек это полезный. Роль старого мужа молодой красавицы добросовестно исполнена. Маса заждался. Пора.
Учтивость предписывала попрощаться с хозяином.
Арташесов был там же, где Эраст Петрович оставил его полчаса назад, но теперь промышленник беседовал не с мусульманскими магнатами, а с какой-то восточной парой. Лицо дамы почти полностью закрывала черная кисея; скромно опущенные глаза подрагивали великолепными ресницами, брови тоже были на диво хороши. «Зато нос, наверное, как у Гаджи-аги или Месропа Карапетовича. Потому и прячет, — подумал Фандорин. — Во всяком случае, так сказал бы Маса».
На шаг позади полукрасавицы стоял очень представительный брюнет с лихо закрученными усами. Участия в разговоре он не принимал, а все больше любовался своими рубиновыми запонками.
Разговор шел на русском, который, очевидно, служил в Баку языком общения между многочисленными народностями, населяющими приморский город.
— …Ай, нехорошо, дорогая Саадат-ханум, — корил женщину за что-то хозяин. — У них пролетарская солидарность, а у нас должна быть капиталистическая. Если вы уступите рабочим — какой пример другим подадите? Некрасиво сделаете, всех нас подведете.
— Что я могу, бедная вдова? — Саадат-ханум вся поникла. — Я всего лишь слушаю советов моего дорогого друга и защитника Гурам-бека.
Ее спутник поправил манжеты, насупил мохнатые брови, кивнул. Не обращая на него внимания, Арташесов снова обратился к вдове:
— Саадат-ханум, я поговорю с остальными, но вы сами знаете, что это никому не понравится.
— А бакинская рыцарственность? — воскликнула дама, в ее прекрасных глазах заблестели слезы. — А жалость к несчастной, которая вынуждена тащить тяжкую ношу на своих слабых плечах?
По-русски она говорила очень хорошо, гораздо чище, чем Месроп Карапетович.
— Э, когда речь заходит о нефти, у нас с рыцарственностью не очень, — сказал тот и веско прибавил. — Подумайте хорошенько, советую как друг.
— Хорошо… — упавшим голосом молвила Саадат-ханум. — Мой дорогой Гурам-бек, отведите меня куда-нибудь, где можно сесть. Голова кружится…
Они отошли. Наконец можно было откланяться.
Но это оказалось не так-то непросто. Услышав, что гость собирается уезжать, Арташесов пришел в ужас.
— Драгоценный мой, вы чем-то оскорблены? — спросил он в панике — похоже, неподдельной. — Если на глупые слова молодого Мусы Джабарова, я заставлю его извиниться! Если же на… — Он не договорил, но взгляд, устремленный на племянника, который по-прежнему маячил подле блистательной Клары, был красноречив. — У нас, если гость так быстро уходит, это плохой знак для хозяина!
— Чтобы меня оскорбить, требуются более сильные с-средства, — попробовал успокоить его Эраст Петрович. — А госпожу Лунную я оставляю обожателям на растерзание безо всякого сожаления и даже интереса.
Но Месроп Карапетович не унимался:
— Все заметят, что вы уехали без супруги. И многие из тех, кто особенно усердно за нею ухаживал, могут испугаться. Дорогой, вы не знаете бакинцев. Когда они сильно пугаются — ой, это опасно.
— Ничего, я рискну.
— Оставайтесь хотя бы до полуночи. Скоро зайдет солнце. Отсюда, из глубины, будут видны звезды. Всё небо как персидский ковер! Ай, красиво! — Арташесов воздел свои кишмишные глазки вверх. — А потом все пойдут в дом на банкет. Осетры, фаршированные омарами! Омары, фаршированные бискайскими креветками! Бискайские креветки, фаршированные икрой!
— А чем фарширована икра? — спросил Фандорин.
Минут десять продолжалось это препирательство. Мысленно Эраст Петрович проклял свою учтивость — нужно было уйти по-английски.
Наконец все-таки распрощались.
По пути к лифту, на краю бассейна, дорогу Фандорину преградил главный ассасин из киногруппы. Он успел здорово набраться в буфете, рог с вином покачивался в нетвердой руке.
