Оглушенный, Фандорин крикнул:
— Ты цел?
Но японец лежал лицом вниз, не шевелился. Переднее стекло было пробито тремя пулями справа — как раз там, где сидел Маса.
Над головой бешено крутилось колесо. «Парсифаль» стоял на ребре, укрывая лежащих от выстрелов.
Эраст Петрович перевернул японца.
Скверно! Вся рубашка в крови. Из-под век видны белки закатившихся глаз. Дышит, но грудь прострелена. В опасном месте.
Нужно поскорей покончить с врагами и заняться раненым.
Вскочив на ноги, Фандорин высунулся.
Всё понятно. Засада была устроена на изгибе дороги, где автомобиль, и так ехавший небыстро, должен был притормозить. Стреляли с близкого расстояния, из-за каменной стены какого-то склада. Чудо, что не попали в водителя. Невероятная — то есть, собственно, обычная фандоринская — везучесть.
Гребень ограды снова озарился вспышками. Машина закачалась под градом пуль. Эраст Петрович в ответ выстрелил только один раз. Судя по воплю, не напрасно.
«Где всадник? Не подобрался бы со спины».
Но нет, сзади было чисто.
Оторвав кусок от масиной сорочки, Фандорин наскоро соорудил кровоостанавливающий тампон и заткнул рану.
«Нужно в госпиталь, скорее!»
Новый залп. «Парсифаль» задребезжал, опять пошатнулся.
«Включить ёрумэ».
С минуту Эраст Петрович массировал глазные яблоки, чтобы перенастроиться на «ёрумэ», ночное зрение. Враги, кажется, вообразили, что он выведен из строя. Кто-то спрыгнул со стены.
Двое.
Один побежал в обход справа, другой слева.
Как раз и «ёрумэ» наладилось. Выстрел из-за передка машины; скачок; выстрел из-за заднего бампера. Шмякнулись два тела, без вскрика. Эраст Петрович был зол, торопился, и потому бил наповал, в голову.
«Ну, много там вас еще?»
Ох, много.
Опять грянул залп. Автомобиль накренился и обрушился прямо на Фандорина, ударив его по затылку тяжелым ребром дверцы.
* * *Очнувшись, Эраст Петрович понял, что не может шевельнуться. Его уже извлекли из-под машины, но крепко держали за руки и за ноги. По меньшей мере четверо. Лиц в темноте было не видно, только слышалось шумное сопение. Пахло табаком, чесноком и по?том. Люди возбужденно переговаривались между собой на непонятном языке.
Но один повернул голову, крикнул по-русски:
— Хачи?к, этого кончать или как?
Из темноты ответили басом — тоже по-русски, но с сильным акцентом:
— Ашота убил, Арама убил, Саркис умирает. Не будет ему легкой смерти.
Земля заскрипела под тяжелыми шагами. Кто-то в папахе и черкеске встал, заслонив половину черного неба. Левый пустой рукав был засунут за пояс.
— Свяжите его, — приказал однорукий и прибавил еще что-то на непонятном языке — как догадался Фандорин, армянском.
Его быстро обмотали веревкой — с плеч и до самых колен, так что не пошевелишься.
С кряхтением подняли, понесли. Вывернув шею, Эраст Петрович увидел неподвижное тело, оставшееся лежать на том же месте. Несчастный Маса! Без медицинской помощи он умрет!
Еще через минуту Фандорин уже не считал Масу несчастным. Участь японца была завидной по сравнению с тем, что ожидало самого Эраста Петровича.
Он догадался, какую смерть уготовил ему однорукий, когда над головой зачернел ажурный переплет нефтяной вышки — одной из тех, что высились вдоль шоссе.
— Не головой вниз, ногами! — сказал русский. — Пускай помучается, гад.
Фандорина подняли над ямой, от которой густо и тошнотворно пахло нефтью.
— Раз, два, пускай!
Падение было недолгим — всего несколько метров. С тугим, ленивым всплеском Эраст Петрович рухнул в жидкую грязь, уперся ногами в дно, вскочил. Жижа доходила ему до пояса. Ступни почти сразу же начали медленно уходить вниз. Выдернуть ногу из-за тугих пут было невозможно.
Вокруг чернела абсолютная тьма. Лишь наверху серел сумеречный квадрат.
— Сдохни, сука!
Таково было последнее «прости», адресованное человечеством Фандорину.
«Симон рассказывал, что скважина засасывает задохнувшихся поденщиков».
С каждым мгновением Эраст Петрович будто становился на дюйм меньше ростом. Или это поднимался уровень липкой жижи? Дышать приходилось ртом — в пропитанном испарениями воздухе почти не было кислорода.
Несколько минут Фандорин пытался ослабить веревки. Но они были стянуты крепко. От рывков и метаний погружение в трясину ускорилось. Нефть доходила уже до середины груди.
Много раз Эраст Петрович размышлял, какою она будет — его смерть. Но в самых мрачных фантазиях не воображал ничего до такой степени ужасного.
«Благородный муж помнит: достоинство не в том, что с тобой происходит, а в том, как ты себя ведешь!».
Он задрал голову, чтоб напоследок увидеть кусочек космоса — пусть маленький и серый.
В квадратной дыре — это вдруг показалось гибнущему Фандорину последним, особенно гнусным издевательством — горела бледная звезда Венера.
Звезду любви закрыло черное пятно. Голос, показавшийся в колодце оглушительно громким, крикнул непонятное:
— Aй киши, сэн сагсан?
Это наверняка вернулся кто-то из бандитов, чтобы напоследок поглумиться, но Эраст Петрович обрадовался и такому визитеру.
«Нужно вывести его из себя! Крикнуть что-нибудь ужасное. Чтоб оскорбился и застрелил! Что угодно, только не утонуть заживо в мерзкой жиже!»
Беда была в том, что Фандорин совсем не владел искусством словесных оскорблений. Прожил на свете столько лет, но не научился. А сейчас от этого зависела жизнь. То есть смерть.
Представители небольших народов очень чувствительны к ущемлению национального чувства. А нападавшие, судя по именам, были по преимуществу армянами.
И Эраст Петрович разразился бранью в адрес ни в чем не повинной армянской нации, чего никогда не позволил бы себе, если б не ужас перед мучительной смертью.
— Вай, правильно говоришь, — гуднул бас. — Русский, а говоришь правильно. Сейчас смотреть тебя буду. Где тут лампа был?
Тень исчезла, снова замигала коварная звезда.
Но через минуту наверху возник и начал медленно спускаться светящийся шар.
Это была стеклянная масляная лампа. Слегка покачиваясь на веревке, она остановилась над головой тонущего.
Теперь горловины колодца было не видно, зато из мрака выступили черные, склизкие стены.
— Будь проклят, грязная собака! — не совсем уверенно сказал Фандорин, щурясь. Он не понимал, что происходит.
— Сам ты грязный, — ответил голос. — Голова черный весь. Совсем тонуть хочешь? Подожди, не тони.
Лампа уползла обратно.
Снова стало темно. Еще темней, чем прежде. Эраст Петрович рванулся, напряг всю свою немалую силу, но путы были крепкие. Только провалился еще глубже, почти по шею.
Фандорин стиснул зубы, чтобы не закричать, не попросить неизвестного человека, кто бы тот ни был, о спасении. Благородный муж просит о спасении только Бога. И лишь в том случае, если в Него верит.
— Господи, — пробормотал Эраст Петрович, — если Тебе не все равно, верю я в Тебя или нет, сделай что-нибудь. Иначе я скоро предстану перед Тобой и спрошу, за что Ты так со мной обошелся.
Возможно, Всевышний испугался или усовестился. А может, просто не планировал пока встречаться с Эрастом Петровичем. Но только наверху опять воссиял свет и начал приближаться.
Это была та же самая лампа, но теперь с ее донца свисал нож с узким лезвием. Клинок соблазнительно посверкивал, качаясь из стороны в сторону.
— Хэнджел острый, — изрек наверху громогласный бас. — Зубы бери, веревка режь. Один чик — готово.
Попытаться привстать на цыпочки было неудачной идеей — только глубже провалился. «Хэнджел» (вероятно, «кинжал») висел перед самым носом связанного, но ухватить зубами рукоятку оказалось куда как непросто. Фандорин изогнул шею. Попробовал с одной стороны, с другой. Никак!
Вот какое искусство нужно было осваивать, а не бегать по потолкам!
С четвертой попытки получилось. Эраст Петрович вцепился зубами намертво. Но что дальше? Рукоятка ведь привязана к лампе.
Дернул — и нож с неожиданной легкостью высвободился. Узел был едва затянут.
Крепко сжав челюсти, Фандорин изогнулся. Попытался достать острием до верхнего извива веревки, находившегося на уровне подмышки.
Дотянулся. Какое острое лезвие! От первого же прикосновения веревка лопнула. Действительно «один чик»!
Теперь то же самое с другой стороны.
Есть!
Путы стали поддаваться. Минуты через две руки были свободны. Чтобы освободить ноги, пришлось нагнуться, с головой погрузиться в нефть, но это была ерунда.
