устраивал, – признался Остапчук, – но вообще да, странненькая она, болященькая. Все убирается и поддакивает.
– Что, со всем соглашается? – не понял капитан.
– Последние слова повторяет, как эхо.
– Да уж, такую свидетельницу иметь – слуга покорный.
– Да, товарищ капитан, но не только она приход инспектора отрицает, – вступил Сергей, – тут такой еще момент. Я посетил жилконтору, уточнял, что за инспектор ходил на проверку.
– Одобряю. Ну, ну?
– И в жилконторе сказали, что никого не посылали проверять никакой дымоход, поскольку по указанному адресу ни дымоходов, ни каминов нет. Вот справка.
– Вменяемый и надежный Пожарский утверждает, что был инспектор, невменяемая девчонка говорит, что нет, и ее слова подтверждают в жилконторе. Заваривается интересная каша, – заметил Сорокин, – и ведь у меня тоже фактик имеется. Погибшего нашего дактилоскопировали. Зовут его Шерстобитов, Игорь Фирсович, числится дежурным электриком дачного поселка творческих работников, в районе Болшево. По нашей же картотеке – это лицо, неоднократно судимое за спекуляцию, широко известное в узких кругах как Печник.
– Печник. То есть, получается, низкой квалификации был электрик? – переспросил Сергей, вспомнив умного медика Симака.
Капитан Сорокин одобрительно кивнул:
– Это ты электрометки на ладонях увидел? Без эксперта? Иной решит – ерунда, мозольки, а ты молодец, лейтенант. Растешь.
Акимов покраснел, но тут, по счастью, в разговор вступил Остапчук:
– Здорового судимого бугая держали на работе для красоты?
– Почему ж, не совсем, – возразил Николай Николаевич, – там, видишь ли, разного рода писатели, поэты и причисляющие себя к ним, и они весьма уважают камины и печки. А покойник Шерстобитов в своем роде был гений, как раз потомственный печник. С тех пор, как одному товарищу из Союза писателей сложил какую-то чудо-голландку, которая с одного бревна весь дом греет, пошел у них по рукам.
Капитан пошуршал бумагами:
– Видишь, Саныч, не только мы с вами плохо справляемся с воспитательной функцией. Творческая интеллигенция тоже по этому фронту проседает. Разбаловали товарища печника, потонул в роскоши. Вот протокол с места его постоянного обиталища.
Посмотрели – в самом деле, крутовато для безрукого электрика. Покойный не чурался пошлого собирательства. Его скромная холостяцкая комната была заставлена элементами никчемной роскоши: бронзовый торшер, ковер трофейный шерстяной, немецкие макинтош и пальто, американские ботинки – две пары, портсигары – позолоченный и серебряный, платки шелковые, аж шесть штук.
– Шесть, – проговорил вслух Акимов, – а ведь при нем даже платка не было.
– А ты смотри внимательнее, – призвал Остапчук, – видишь, написано: «с вышитыми буквами “И.Ш.”».
– И что?
– Видимо, те, кто его ссадил с поезда, не желали нам подсказки дать о том, кто он.
– Ты то есть никак не согласен с тем, что он сам, как бабки говорят, «напилси» и «убилси»? – уточнил Сорокин.
Остапчук, ухмыляясь, руками развел:
– Так это у вас документики на руках, товарищ капитан, не у меня.
– Молодец, хитрый, – похвалил Николай Николаевич. – Хотя кое-что у вас вон, посмотрите: «при осмотре секретера…».
Из протокола следовало, что у погибшего в распоряжении было множество различных напитков, и все заморские. Это, допустим, понятно, с мастерами не только деньгами расплачиваются. Странно было то, что они были нетронутые, не откупоренные.
– У него было достаточное количество спиртного, – заметил Иван Саныч, – для того, чтобы провести небольшую свадьбу, если не шибко увлекаться алкоголем и употреблять с экономией.
– А что же по результатам вскрытия? – спросил Акимов.
– Ни следов запоя, – отозвался Сорокин, – печень непьющего человека. А по заключению, которое присутствует в деле, усматривается, что на момент гибели Шерстобитов находился в стадии летального опьянения.
Капитан, поколебавшись, все-таки продолжил:
– Моя знакомая чудо-птица из НТО прочирикала, что опьянение было, но не традиционного толка. Но это, само собой, строго между нами.
– Чего это? – задал Акимов глупый вопрос, но тотчас опомнился.
– И снова молодец, – одобрил Сорокин, – начинаешь мыслить масштабно. Да-да. Одно дело – налился водочкой по брови и выпал из поезда, и совершенно иное – закинулся определенным снадобьем. Тут как минимум нужна строгая секретность, чтобы не спугнуть организаторов утечки, поставщиков…
– Не понял я, – честно признался Остапчук, – о каком снадобье речь?
– О малоприменимом опиате, если тебе это о чем-то говорит.
– Недопонял, – в свою очередь покаялся Сергей, – это же просто обезболивающее. В феврале сорок пятого в Пруссии мы брошенный фрицами госпиталь выпотрошили как раз на предмет опиатов, военмедики нас хвалили.
– Положим, я в Гражданскую войну кокаиновый чай тоже хлебал, чтобы не спать, – отозвался Сорокин, – что, будешь утверждать, что это тоже просто чай?
– Ну-у-у…
– Вот и ну. Специалисты растолковали, что вкупе с алкоголем именно этот опиат так обезболивает, что аж до смерти.
– В таком случае вполне понятно, почему руки у Шерстобитова были по швам, – заметил Сергей, – он или уже был мертв, или совершенно одуревший.
– Согласен, – подтвердил капитан, заметив, что все-таки надо о покойниках отзываться с большим уважением.
А потом вдруг, аккуратно уложив в папку документы, почти без паузы распорядился подавать рапорта по итогам работы по Шерстобитову.
Остапчук, ненавидевший писанину, немедленно возмутился:
– Что за спешка?
– Конец месяца, – пояснил капитан, – чего людей подводить?
– То есть отказное будет? – уточнил Сергей, не без удивления.
– Будет. Картина вписывается в несчастный случай. Расстояние от рельсов невелико, степень опьянения – колоссальная. По результатам проверки составов, которые следовали установленным маршрутом в заданный промежуток времени, никаких происшествий, сигналов от пассажиров и сопровождающих не поступало, подозрительных следов нет.
– Успокоились на том, что все деньги прогулял, документы потерял, то и нечего мудрить, – резюмировал Саныч.
Сорокин дернул бровью:
– А ты бы, само собой, не успокоился?
– Не про меня речь.
– Вот и помалкивай.
Акимов промолчал, не ощущая морального права выступать. О покойниках, может, и ничего, кроме доброго, но что хорошего можно сказать о том, кто тунеядничает, халтурит, подъедаясь на писательских дачках, не стесняясь при этом носить крест. Да еще и цепляет на жирный палец перстень со спиленным орлом.
Сорокин вновь начал:
– Теперь про происшествие на нашем участке. Нападение на сапожника Сахарова. Пожарский утверждает, что когда он нашел того с разбитой головой, то тот в беспамятстве помянул некоего Гарика, назвав его сволочью.
– Гарик – это может быть и Игорь, – заметил Акимов.
– Дружок его этот Шерстобитов, как пить дать. Такие всегда друг к другу льнут, – добавил Остапчук, – к тому же барыжил Цукер, у его подвала вертелись пропойцы, которым ни чистить, ни починять нечего не надо, – одни опорки на ногах.
– Согласен, – поддержал сержанта Акимов, – в них заходят в подвал, в таких же грязных выходят и тотчас направляются кто в рюмочную, кто к Анастасии. Скупкой промышлял Сахаров. Может, и этот Гарик с ним что не поделил.
– Если
