так, то речь не о скупке, Шерстобитов – человек состоятельный, – Сорокин достал еще пару листов бумаги, – и на осколках графина, коим был травмирован товарищ Цукер, имеются отпечатки пальцев Игоря Шерстобитова.
– Имеются – стало быть, это он, – вставил сержант.
– И не только. На тех же осколках обнаружились не менее любопытные пальчики, – продолжил капитан, – помните, дорогие товарищи, с чего я начал? Хорошего, жирного домушника взяли, но не последнего. Так вот, за текущие полгода в центре орудовала еще одна редкая сволочь, и куда ловчее. Проникала в квартиры не через двери, никаких следов взлома.
– Форточник.
– Сложно сказать, хотя основания есть утверждать. Из взятых семи квартир…
– Скольких? – переспросил Акимов, решив, что ослышался.
– Семи, семи, – повторил Николай Николаевич.
– За полгода? – уточнил Остапчук. – Плоховато работают товарищи в центре.
– Мне тоже не понравилось, – заверил капитан, – и еще несколько моментов, которые меня смущают. Во-первых, квартиры исключительно членов Союза писателей. Во-вторых, грабили тогда, когда хозяева были на дачах. В-третьих, пропадали исключительно деньги, которые хранились в различного рода тайниках.
– Наводка, – подытожил Акимов.
– Верно. А еще: из взятых семи квартир три находятся на первых этажах, и две – под крышей, и еще две – рядом с конструктивными элементами зданий, по которым чисто теоретически можно подобраться к окну. Подчеркиваю – теоретически.
– Почему?
– Очень мало места, – пояснил капитан, – ногу нормальному человеку не поставить. Но дело в том, что и пальчики, снятые во взятых квартирах, и отпечатки, которые на осколке графина, во-первых, совпадают, во-вторых, маленькие. Возможно, принадлежат ребенку.
– Только этого не хватало, – проворчал сержант, – а они, отпечатки, хотя бы одного сопляка? А то, может, их тут уже шайка. Им же только волю дай.
– Одного, одного, – утешил Николай Николаевич, – правда, дела это не меняет, скорее, усугубляет. Этот форточник, которого ищут в центре, ошивался где-то у нас, более того, у пострадавшего Цукера.
– Укрывал? – предположил Сергей.
– Возможно.
– Тогда, может, прямо сейчас его допросить, пока мягкий, тепленький? – предложил сержант и добавил: – Гад.
Сорокин запретил:
– Нет. Прежде всего потому, что товарищ Шор к нему некритично относится, нельзя исключать, что она запретит всякого рода допросы. Или будет иным образом помогать.
– Что еще от буржуинки ожидать, – хмыкнул Иван Саныч и тотчас уточнил: – Шучу я, шучу. Но она женщина непростая.
Николай Николаевич заметил, что в таком случае тем более необходимы гибкость и деликатность:
– И еще. Одиноких воров, особенно малолетних, не бывает, с этим все согласны? Любой нуждается в укрытии, в сбыте, в сообщниках, сам по себе он нам не так важен, как все они. Нам не одну-единственную поганку, нам всю грибницу надо обнаружить и вырвать.
– Варварские вещи говорите, – попенял Саныч, – из-за таких вот грибников, как вы, товарищ капитан, в лесу белых грибочков не осталось.
– Не люблю этого занятия, – улыбнулся Николай Николаевич, – зрение подсело, да и нагибаться трудно. Про грибы я так сказал, для красоты. Я вам эти фактики просто для информации сообщил, пока полагаю нужным ничего не делать и понаблюдать. – И, подняв палец, закончил: – Но активно! Текущие дела не забывайте. Завершили оперативное совещание, перешли к работе.
Все книги по педагогике, которые имелись в распоряжении Ольги, перечитаны и законспектированы. Ясности в том, что делать, не прибавилось. Оля почему-то решила, что если их расставить по полочкам, то это поможет и мозг привести в порядок. С болезненной тщательностью размещая труды Макаренко, Песталоцци, Ушинского, она с ужасом понимала, что ни на полшага не приблизилась к пониманию того, например, почему начштаба отряда Виктор Маслов спекулирует на толкучке папиросами и сахарином. Почему его коллега Санька Приходько сбывает дачницам из «Летчика-испытателя» голубиный навоз по ценам до того запредельным, что они пожаловались Остапчуку. А потом еще очень удивились, когда он сообщил, что не имеет возможности влиять на аппетиты частного капитала. Санька же хладнокровно заявлял, что навоз сам по себе не образуется, ему тоже надо голубей кормить, а без денег это невозможно. У Макаренко нет ни слова о том, почему Светка Приходько на словах готова поддержать все инициативы – от написания заметок в стенгазету до участия в конкурсах строя и песни, а на деле дальше нытья не идет. Положим, она присматривает почти за всеми сопляками в округе, но все-таки есть ясли, садики, продленки, встречаются и бабушки, и няни – нельзя же совершенно пренебрегать общественными обязанностями. И даже милейшая Настя Иванова, проведенную работу с которой Оля считала своим безусловным педагогическим успехом, все чаще попадается на чтении совершенно не той литературы, которую можно было бы рекомендовать девочке ее возраста. Всякая эта романтическая розовая чушь наподобие «Джен Эйр», «Графини де Монсоро» и даже Чарской, невесть как затесавшейся на полки.
Вся эта работа с «молодняком» напоминает попытки пошить платье из носового платка – чуть сильнее натянешь, так и рвется, и наружу такое вылезает, хоть плачь. Попробуй на минуту ослабить контроль над пионерской работой, понадейся на то, что ребята уже не малыши, а сознательные, инициативные граждане! Дня не пройдет, – и снова зашаркает в школьный двор зловредный Остапчук и нудно, как смазанное колесо, начнет излагать, что необходимо усилить, углубить воспитательную работу, что Маслов на толкучке, Приходько толкает помет, а теперь вот видели девчонок неподходящего возраста на неподходящих им сеансах в Доме культуры…
– Гладкова, ты что там, в мечтах?
Ольга, погруженная в самокопание, не сразу сообразила, что в библиотеке присутствует директор школы Петр Николаевич, который ее окликнул раз, второй. На третий, потеряв терпение, позвал громко, что уже смахивало на грозный окрик.
– Голубушка, надо отвечать, когда зовут.
– Виновата, Петр Николаевич, задумалась.
– Молодец, это полезно, – одобрил он, довольно двусмысленно, – но не стоит терять связи с окружающим миром. Вчера сержант Остапчук приходил, Иван Саныч…
– Понимаю.
– Мало понимать, Оля. Надо делать. Неужели у нашей пионерской дружины столь много свободного времени? Маслов…
– Петр Николаевич, я поговорю, – она понимала, что ее слова звучат невежливо, но с трудом сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
– И говорить мало, надо приступать к действиям. Приходько…
– Что же мне прикажете делать? Все ваши претензии – чистая правда. Но ведь у нас обычная школа, не коррекционная, не исправительный дом. И родные у них всех имеются, почему бы и с ними не поговорить? И мы ведь не милиция…
Директор попросил, истово, с жаром:
– Забудь эти слова! То есть вообще не заикайся.
Понятно, что он имеет в виду. Услышь подобные речи Остапчук, последует уже не лекция, говорильня – это полбеды. Если сержант затаит жабу за пазухой, то весь
