теперь отбрехиваться и ожидать, что либо ишак сдохнет, либо падишах помрет… Иначе говоря, или что директор угомонится, или что Зоя куда-то денется… или ты, Оля.
Нда-а-а. На это что ответишь? Она и не ответила, опустила голову и покраснела.
– Задумалась – это хорошо, – похвалил он снова, – это навык полезный, потому что пора пришла. И в особенности советую поразмыслить над тем, что если ты не занимаешься образованием вверенных тебе детей – найдется кто-то, кто этим делом займется.
Ушел. Оля осталась. Она прокрутила в голове услышанное, поразмыслила – и поняла, что директор, по сути, оставил ей пистолет с одной пулей. С этих пор он, Петр Николаевич, не собирается покрывать ее педагогические неудачи (Какие?! Одного-единственного недоумка в платке!), и, случись что, отвечать будет не он, а она.
Тут в голове завозилась ядовитая, злая мысль: «А, собственно говоря, почему я? За что держать ответ? И перед кем отчитываться? За воспитание отвечают родители, школа, а не я».
Совесть немедленно отозвалась: «Родитель тоже разный бывает. Одно дело – мама, Колькины родители, Маргарита Вильгельмовна, тетка Наталья Введенская и даже Приходько, которая, конечно, тот еще едкий щелок, но за своих “кровиночек” – Сашку и Светку – порвет на портянки. И другое – нетрезвые, распускающие трясущиеся руки, с ремнем на изготовку родители, которые приласкают только по пьяной лавочке, испытывая сентиментальность. И третье – потакающие детям во всем, которые избаловали…»
Поставь себя на место Татьяны Ивановны, мамы Брусникиной. Потеряла единственного ребенка и вдруг чудесным образом обрела, пусть не в себе, странная, но кровинка драгоценная. Ожидать от такой родительницы того, что она позволит, чтобы ее только-только обретенную чадушку притесняли?
И снова завозился злобный червяк: «Вот ведь чудо какое! Они там, наверху, считают: если есть имя и фамилия, значит, человек вполне нормальный и ему должны в положенное время повязать галстук! А то, что таким образом клин можно вбить в коллектив, мину подложить – это никого не волнует!»
И она, Оля, ничего не хочет больше. Она осознала, что устала, хуже любой собаки, что под ногами – пустота, а впереди пустыня. Раз так, то есть два пути в ее жизни – продолжать заниматься выклевыванием собственной печени или… просто бросить все?
«А вот зачем, зачем оно мне, все это? Пойти, что ли, в самом деле, на фабрику? Ведь сразу станешь приносить пользу, результаты своего труда будешь видеть немедленно и отвечать станешь лишь за себя, а не за свору чужих детей».
«Резковатый поворот», – рассудительно попеняла она себе самой и себе же дала ценный совет: «Не стоит в таком развинченном состоянии принимать судьбоносные решения».
Мама давно и настойчиво, хотя и деликатно, говорит о том, что лучше бы Оле пойти в техникум. Она свято уверена, что дочке не стоит идти по педагогической стезе, а вот инженером – другое дело. Как бы невзначай заводит разговор о том, что лучше начинать свой трудовой стаж с работы на производстве.
«Вот новый цех переоборудуют – и будут нужны рабочие руки, – увещевала мама. – Ты будешь работать и одновременно учиться, и уже через пять лет станешь полноценным специалистом».
Оля поняла, что сейчас у нее взорвется голова. Открыв окно, она попыталась отдышаться – и лучше бы она этого не делала, потому что немедленно увидела, что в школьный двор шаркает уже ненавистный ей сержант Остапчук.
Как это у нее получилось – неведомо, но она, в момент собрав сумку, дождалась, пока он скроется из виду, зайдя за угол. Потом аккуратно заперла дверь библиотеки изнутри и, уже не беспокоясь ни о чем, выбралась в окно. Как раз поспеет на последнюю перед перерывом электричку в центр.
Она мчалась на станцию, свято уверенная в том, что там, за горизонтом – ну то есть через несколько станций, ближе к центру, – перед нею откроются сказочные двери, за которыми не будет место ни воздыханиям, ни сомнениям, ни даже старой жизни.
Спустя несколько часов так же Оля, только разбитая и раздавленная, возвращалась на электричке обратно.
«Нет выхода. Выхода нет. Вы-хо-да нет…» Голова пухнет от мыслей – разнообразных, одна другой страшнее, ужаснее.
Сорвалась, полетела куда-то, как будто ее ждут, расстелив красную дорожку.
План Оли сводился к тому, чтобы податься к доброй, все понимающей тете Любе, сестре мамы, которая проживала на Оленьем Валу, в Сокольниках. Они с мамой не общаются, поэтому тетя Люба не станет посылать работать на фабрику, учить уму-разуму, она просто всегда за любимую племянницу. А Оля именно сейчас нуждалась в том, чтобы кто-то был «за», безо всяких «но» и «если». Точнее, в том, чтобы хоть кто-то подтвердил, что она права и ни в чем не виновата.
К тому же Оля спала и видела, как бы просто поплакаться тете Любе. Она полная противоположность мамы не только в словах, в образе мышления, но и внешности. Низенькая, кругленькая, своими пухлыми ручками согреет, накормит, уложит спать, и с утра все будет невероятно спокойно и хорошо.
На электричку Оля успела – и это было ее последнее везение на сегодня. Тети Любы не было дома. Соседки сказали, что она в санатории, после воспаления легких, «а вы что же, не знали?». Вот так, вместо того чтобы получить успокоение и утешение, Оля прежде всего получила по сопатке. После этого было стыдно просить ключи от тетиной комнаты, да и незачем.
Однако воодушевление все еще не проходило, и вера в то, что вот-вот обязательно все устроится, не иссякала. Ольга решила осуществить второй план: поехать на «Красный Богатырь», в Богородское, в кадры устраиваться. Чем черт не шутит, может, само образуется?
Не образовалось. Кадровичка и рта не дала раскрыть: все единицы заняты.
– А у вас в коридоре говорят, что вам нужны рабочие руки, – начала было Ольга.
– Рабочие! – подняв палец, подчеркнула женщина. – А у вас они, простите, не такие. Что вы умеете?.. То-то, а учить вас к чему? Вдруг вы передумаете работать…
Пришлось проглотить и это. Оказывается, выпендриваться, напускать на себя важный, значительный вид и всех вокруг заставлять исполнять ритуальные танцы – это работает только тогда, когда эти «все» – люди знакомые, деликатные, боящиеся тебя обидеть.
Что же делать теперь? С кем посоветоваться? С мамой – глупо. Все уже сказано-пересказано. Успокоит, по головке погладит – и вновь заведет разговор: не хочет ли дочка на фабрику, к настоящему делу?
С Палычем? Он, допустим, поймет, но заведет такую жизнеутверждающую, назидательную шарманку, он
