«Угу. А Макс Червяков? — словно бандитское перо в бок, вонзилась в голову мысль. — Как ты объяснишь его нелепую и безвременную кончину, а?»
Я почесал нос.
«А с Максом получилось досадное совпадение! Ну бывают же такие ужасающие стечения обстоятельств, перед которыми бледнеют самые невероятные сюжетные виражи голливудских сценаристов. Ну ведь все бывает в этой жизни! Вот представь, что ты со своей маниакальной идеей о бесовской видеокамере заявишься к психиатру — что он тебе ответит? Будет ли он тебе вообще что-то отвечать или сразу вызовет санитаров?»
— Ну, Косилов, — усмехнулся я, — мой маленький, нелепый, заикающийся мальчик…
Я вернулся в комнату, посмотрел на камеру. «Панасоник» мирно дремал в кресле, уткнувшись объективом в мягкую спинку. Безобидная и даже полезная в народном хозяйстве японская штучка стоимостью три тысячи долларов. Мечта любителя, будни профессионала…
И вновь у меня появилась мысль просмотреть предыдущие записи, и вновь дурацкий киношный ужас одолевал меня: вдруг я увижу что-то такое, что лишит меня сна и отдыха? Вдруг я подцеплю какую-нибудь заразу?
Кстати, почему я вообще не выброшу эту гадость в мусорный контейнер?! Бесплатно ведь досталась!
Я протянул руку к креслу, замер на секунду и…
…и чуть не подпрыгнул, услышав звон ключей в прихожей.
Светка вернулась.
Знаешь, Миша, я до последнего момента не верил, что это конец. Ну, теоретически я, конечно, осознавал, что, как в песне поется, «люди встречаются, люди влюбляются, женятся»… разводятся, делят детей и имущество и что мы со Светкой ничем не хуже других. Я много раз представлял (вернее, воображал с робкой надеждой, что все это останется просто глупыми фантазиями, похожими на эротические сны подростка), как будет выглядеть наше расставание. И вот уже в миллионный раз выяснилось, что ожидания обманчивы.
Она действительно взяла и подала на развод, прикинь! И никаких сантиментов, никаких предупредительных выстрелов в голову.
Ладно, извини, я вперед уже забегаю. Просто хреново очень…
Короче, она пришла, молча встала у двери кабинета и грустно посмотрела на меня. И вот тут-то мне дико расхотелось ее терять.
— Ну, говори, — предложил я, пряча глаза.
Мне вдруг стало неловко за стоявшую на столе водочную бутылку.
— А что говорить? Говорить нечего. Мы с тобой уже не срастемся.
— Почему?
— Потому что мы разные.
— Гениально! — не удержался я. — Где-то я читал об этом, в каком-то женском журнале.
— Не надо сейчас острить, — устало бросила она. — Ты был моим первым мужчиной, Вить, и я тебе благодарна за все. Но ты не мой мужчина.
У меня в горле появился комок. Я пытался его проглотить, но он, сволочь, застрял. Только бы не разреветься, думал я, только бы не разреветься. Совсем как Кот в сапогах в финале второго «Шрека».
— Ты действительно уходишь? — спросил я, пытаясь совладать со своим голосом.
Она утвердительно сомкнула ресницы.
— И решение твое окончательное и бесповоротное?
Тот же ответ.
— И у меня нет никаких шансов что-то исправить?
Она улыбнулась, но немножко нервно, словно ей приходилось отвечать на двадцатое по счету «почему» пятилетнего карапуза.
— Витя, ты так и не понял, в чем дело. Или, может, я недостаточно внятно все тебе объяснила. Нечего исправлять, понимаешь? Я не хочу больше с тобой жить не потому, что ты плохой человек или отвратительный муж. В конце концов, — тут она улыбнулась даже тепло и ласково, — ты намного лучше, чем пытаешься казаться. Дело не в этом…
— А в чем?
— В том, что я стала старше . Мне теперь хочется смотреть на жизнь своими глазами и без твоих постоянных саркастических комментариев. И я больше не могу ждать, когда пройдет твой кризис среднего возраста. Спасибо тебе за все, что ты сделал для пугливой семнадцатилетней девчонки. Дальше я сама. И давай расстанемся, как взрослые люди. Ты согласен?
Я молчал. Похоже, ком в горле не собирался проваливаться внутрь. Более того, он становился крупнее и грозил разорваться потоком «скупых мужских слез».
А ведь так все и бывает, Миха! Никаких рефлексий, никаких поэтических диспутов, и прав был тысячу раз Довлатов: ты сдохнешь в тщетных попытках отыскать смысл, ты выстроишь целый город философских обобщений и трактовок, а причина лишь в том, что ей противен звук твоего голоса. Только и всего.
Да, девочка выросла. Как я и предполагал, китайской подделке прекрасного принца пора на склад. Я выработал свой ресурс.
— Ладно, Свет, завязывай. Пришла за вещами — собирайся. Не буду тебе мешать.
Ресницы ее дрогнули. Очевидно, ей все-таки было жаль. Я надеюсь на это.
Я отвернулся к монитору, нацепил наушники и ткнул мышью в первую попавшуюся музыкальную папку. В уши мне сразу ударило «Нирваной» — «Rape Me». Блин, в тему!
* * *
Примерно через полчаса я вынырнул из этой пучины, прислушался. В ушах все еще звенела обкуренная гитара Кобейна, но я и так понял, что все кончено. Света ушла.
Я бросил наушники, выскочил из-за стола, подбежал к окну. Вот она идет по двору, на плече у нее снова большая спортивная сумка (я и не думал, что их у нас так много!), а в руке плотно набитый полиэтиленовый пакет. И шагает она совсем не так, как шагают «несчастные разведенки». Это была походка олимпийской чемпионки по прыжкам в длину!
Нет, родная моя, давай-ка выясним, что происходит. Не верю я в твои бескорыстные мечты о свободном полете. Слишком все неожиданно, особенно для твоего природного прагматизма.
Я накинул ветровку (на улице накрапывал дождик), проверил наличие сигарет и зажигалки и бросился в прихожую. Когда уже надевал туфли, оглянулся в сторону кабинета и увидел ее …
Черная линза объектива смотрела мне прямо в глаза, и это был очень выразительный «взгляд». Странно, что камера до сих пор не научилась говорить.
Разумеется, я взял ее с собой.
Как ты думаешь, Миш, что было дальше? Ни в жисть не догадаешься!
Я ее застукал.
Вообще, мужик действительно очень странно устроен. Мне бы огорчаться после такого открытия, но я, напротив, торжествовал от мысли, что мои выводы оказались верны! Хронический ревнивец всегда радуется, когда застает жену с любовником. Идиот…
Я успел их прихватить уже на оживленной улице. Светлана подошла к парковке возле магазина, торговавшего швейными машинами. Буквально через несколько секунд к ней подрулил черный «лексус» («Ого!» — успел подумать я), из машины вышел элегантный дядька в темно-синем костюме. Он ловко подхватил Светкины сумки, бросил их на заднее сиденье. Сама Светлана садиться не торопилась.
Я стоял метрах в ста от них, за углом магазина. Молча смотрел, сжимал и разжимал кулак свободной руки. В другой руке ждала своего часа видеокамера.
Любовники о чем-то беседовали. Я, разумеется, не умел читать по губам, но и так было ясно, что Светка рассказывает своему «новому мужчине» (тьфу!) о результатах нашего финального собеседования. Она была расстроена, это очевидно, и кавалер, обняв ее за плечи, пытался успокоить. Мужику на вид было лет сорок пять, и он вполне мог сгодиться на роль «каменной стены», которую тщетно ищут многие обиженные жизнью женщины. Светке, наверно, была нужна именно такая стена.
Я поднял камеру, включил питание, уставился на монитор, сделал плавный наезд.
Я видел, как Светлана садится в машину. Напоследок она оглянулась, и я мельком увидел в кадре ее лицо — крупно, в деталях.
Она плакала. Почти навзрыд.
Что мне оставалось делать? Вернуться к «Нирване»!
По дороге я купил в ларьке еще одну поллитровочку, дома поставил ее на стол у монитора, снова включил мой любимый альбом «In Utero», развалился в кресле и начал методично ненавидеть женщин — «всех, всех без разбора!», как ветеринар Андрея Миронова в комедии «Три плюс два».
Вторая поллитровка довольно быстро сделала свое дело, и вскоре ко мне явился Будда. Поначалу он был похож на одинокого и доброго капитана, который встретил меня сегодня утром в вытрезвителе (Боже, это было всего лишь сегодня утром!), а потом Будда рассыпался на стаю белых чертей и черных зайцев. Я отбивался от них подушкой, я бросал в них стаканы и тарелки, но они не уходили. Они глумились надо мной, заставляли голым прыгать по квартире и изображать гитариста с веником. Я медленно сходил с ума, я кричал матом, уверяя чертей и зайцев, что они имеют дело с Князем Тьмы, которому подвластны людские жизни. Черт знает что происходило со мной тем вечером.
Я пришел в себя, лишь когда свесился с перил балкона, чуть не отдавив яйца, и посмотрел вниз, на мокрый от дождя асфальт. Кажется, до него было рукой подать…
* * *
Утром даже девственно-чистый белый потолок смотрел на меня с укоризной, не говоря уже об унитазе и моем собственном отражении в зеркале. Я каким-то чудом остался жив, причем погибнуть я мог даже не от падения с балкона, а от элементарного инсульта — в моей башке бушевала маленькая Хиросима.
