– Перегрызет, – вздохнул Семеныч. – Они ведь умные твари, сам говорил.
– Ему будет не до этого. – Нильс пошарил в карманах, достал небольшой мешочек, похожий на жалкий пенсионерский кошелек.
– Что у тебя там? Зарплата ихняя?
– Это сушеные половые железы крысиной самки.
Нильс, держа Леву на коленях, сунул ему под нос ладонь, на которой лежали какие-то сморщенные комочки. Лев Борисыч на глазах озверел. Обнюхал с жадностью ладонь и поднял вверх голову, блестя красными глазами.
– Самку ищет, – шепнул Нильс. – Сейчас, если его выпустить, он будет опрокидывать все препятствия на своем пути.
– Весь в хозяина, – проворчала Яна, отступая в угол хижины. – Выпускай своего кобеля!
Лева спрыгнул с колен Нильса и, не раздумывая, шмыгнул за дверь.
Сначала все было тихо – никакого эффекта. Потом появился эффект. Кто-то вскрикнул снаружи и зашипел от боли. Нильс дернул за веревку и втащил отчаянно тормозящего лапами Леву в хижину, прижал его к полу. Лева приглушенно завизжал. Его визг был похож на злобное рычание.
Снаружи – какие-то охи и ахи, какая-то взволнованная речь, ругательства. Где-то уже неоднократно слышанные. Такие родные. Славянизмы. Из чужих уст.
Когда Нильс снова выпустил Леву, мне показалось, что из-под его когтистых лап брызнули искры. И похоже, за дверью он примериваться в этот раз не стал. И тяпнул кого-то из стражников далеко не в пятку. А гораздо выше. Вопль раздался такой, что не оставалось сомнений – Лева не просто укусил, не просто цапнул, а цапнул и повис!
– Ну, ты садист, Яшка, – прошептала Яна в восторге. – По-моему, это Тими орет. Второй раз ему в одно и то же место досталось.
Нильс подергал веревочку – без результата, кроме истошного вопля, конечно. Было похоже, будто он поймал на крючок крупную рыбу. Голосистую притом.
– Во зацепился, – покачал головой Нильс.
– Тащи, чего ты ждешь? – посоветовала Яна. – А то сорвется.
Семеныч перехватил «леску» у растерявшегося Нильса и стал умело «вываживать» добычу. Вскоре в дверях появился визжащий от боли и ужаса Тими с автоматом на плече. Меж ног его висел вцепившийся мертвой хваткой Лев Борисыч.
Я снял с плеча Тими оружие, Нильс, сдавив Леву за ушами, отодрал его и сунул в клетку, где тот начал метаться с остервенением.
– Ну что, Тимоха, – сочувственно произнес Семеныч, – оказать тебе первую помощь?
– По-моему, – сказала Яна с фальшивой печалью в голосе, – уже поздно.
Тем не менее, Тимоху уложили на циновку и смазали йодом его растерзанное хозяйство.
– Интим не предлагать, – поставила диагноз Яна. – Никогда.
Но Семеныч этим не ограничился. Провел блиц-опрос деморализованного задержанного.
– Сколько вас здесь? Быстро! Давай клетку, Нильс.
– Трое!
– Где они сейчас?
– На перевязке.
– Как вооружены?
– Два пистолета.
– Кто старший?
– Я.
– Указания?
– Проследить, чтобы до утра никто из хижины не выходил.
– В противном случае?.. Что молчишь? Клетку, Нильс!
– На поражение.
– Всех? Что молчишь? Нильс!
– Всех, кроме старика.
– Зачем он вам нужен?
– Деньги… Капитал…
– Какие деньги? – изумился Нильс. И подошел с клеткой поближе.
Тимофей завизжал, отталкиваясь пятками, пополз на спине. Семеныч вернул его на место, встряхнул.
– Какие деньги?
– Баксы, евро. Сколько-то миллиардов.
Мы переглянулись в недоумении. Дурдом, однако.
– Вот так вот, Ильич, – ехидно пропела Яна. – Мы тут лягушками питаемся, а ты над златом чахнешь! Эатуа постыдился бы.
– Не чахну! – Нильс прижал руки вместе с клеткой к груди и тут же поплатился. Укусом в палец. – Не чахну, Яна Казимировна!
– Со златом потом, – сказал Семеныч и рывком поставил Тимоху на ноги. – Иди, я дарю тебе жизнь. На некоторое время.
– А за что? – Вопрос по существу.
– Прогонишь, когда вернутся, своих братков и сядешь у двери.
– Запросто.
– Действуй. – Семеныч подвел его к входу. – Если что – будешь второй жертвой на этом острове. После Ахунуи. Только всерьез.
Тимоха кивнул и, согнувшись, вышел. Семеныч взял автомат.
– Серый, остаешься здесь. Не спать. Наблюдать. Слушать. Я пошел.
Ночь прошла спокойно. Если не считать робкого постанывания Тимофея за дверью. Да попискивания Льва Борисыча, не удовлетворившего свою похоть.
Семеныч вернулся под утро и приказал не будить его до начала заседания Совета Федерации.
– Какая линия защиты? – успел я спросить его.
– Ориентируйтесь на меня. – И Семеныч провалился в сон, не выпуская автомата из рук.
Утром повариха Авапуи принесла нам завтрак. А ведь еще недавно мы всем коллективом дружно столовались под баньяном – трехразово.
Янка разбудила Семеныча претензией:
– Это что? СИЗО получается? Еще одно унижение – и я устрою государственный переворот.
– Без тебя обойдемся, – сказал Семеныч, потирая лицо ладонями. – Ты лучше сложи все наше оружие в свой чемодан и сиди на нем, пока мы не вернемся.
– А вы вернетесь? – задала Янка вопрос по существу.
– В этот раз – точно, – обещал Семеныч с уверенностью. – Дина, как контингент настроен?
Авапуи скупо улыбнулась.
– Начали что-то соображать.
– Поддержат нас, если заваруха начнется?
– Поддержат. Но не все. Среди них есть дуры, есть проститутки, а есть и бл… Их, правда, меньше, но от них можно всего ожидать. По определению.
– Опять на китайский перешли? – надулась Яна. Но попользоваться своей обидой не успела. Вошел Понизовский, разве что не в судебной мантии.
– Ну, что там? – скучно спросил его Семеныч.
– Да ерунда. Они все в государство играются. Формальности. Днями прибудет катер с Такуму, вождь настаивает, чтобы брак Нильса с Марутеа был зарегистрирован в установленном порядке.
– Вот зануда! Не наигрался! – Янка вскочила было с чемодана, но, вспомнив о своем предназначении, тут же плотненько на него плюхнулась.
– Пошли, – сказал Понизовский, когда мы отставили кофейные чашки. – Его величество ждать не любит, с утра пьян и грозен.
– Караул-то сняли? – с усмешкой спросил Семеныч.
– Он сам снялся, – усмехнулся и Понизовский.
Какие у них, однако, усмешки разные. Семеныч посмеивается с доброжелательным превосходством, а Понизовский… даже не знаю, как определить его усмешку. Будто он – напротив – встречает чье-то превосходство и страшно по этому поводу комплексует. Вроде того: «Да, вон у него какой прыщ на носу! А у меня нос даже не чешется».
Во дворец Мату-Ити мы проследовали без явного конвоя. Да, собственно, наши гостеприимные хозяева прекрасно понимали, что бежать нам некуда, а в случае обострения ситуации численное превосходство и вооружение гарантировало им полную власть над нами. Ну-ну…
Мату-Ити сидел в шезлонге. Между колен его торчал жезл, на этот раз опять с черепом, и казалось, что у вождя две головы – одна живая и лысая, другая не только лысая, но и вообще без кожи. Зрелище было не эстетичное.
Величественным жестом вождь пригласил нас садиться. В хижине, кроме нас и двух телохранителей за спиной вождя, никого не было. И стол переговоров был пуст – ни водки, ни закуски. Хотя сам Мату-Ити был по обыкновению в меру пьян. И жен у него тоже всегда в меру. Настоящий вождь.
Вождь говорил долго, каждая его фраза звучала в переводе Понизовского. Вкратце все сводилось к следующему.
– Мой народ – бедные люди. У нас нет частной собственности. Все на острове – общественное достояние. И теперь все, что принадлежит Нильсу, – тоже общественное достояние. Мы дали ему в жены самую лучшую девушку племени. Жемчужину острова. Племянницу вождя. Потомка капитана Кука. Он не может быть в обиде.
Тут Нильс, в этой точке перевода, поднял руку как примерный школьник:
– Я таки извиняюсь. Мне дали в жены только одну девушку. И я извиняюсь, даже не совсем девушку. А где еще эти три, о которых говорит вождь? Жемчужина, Племянница, Потомок…
Понизовский снисходительно пояснил этот нюанс. И продолжил:
– Белый взрослый вождь не может быть в обиде. И не должен обижать жену. А в ее лице – все население.
– Поэтому, – подвел грустные итоги вождь, – мы должны заключить брачный контракт, по которому все имущество уважаемого белого вождя Нильса переходит во владение всего племени в лице его жемчужины. И племянницы.
Тут Нильс опять не совсем вежливо перебил Ма-ту-Ити. Встал и, прижав руки к груди, проникновенно заверил:
– Я и без того все свое имущество принес на алтарь супружества.
И Нильс это имущество добросовестно перечислил, от двухсот баксов до клетки со Львом Борисычем.
Мату-Ити при этих словах нахмурился. Серега перевел:
– На нашем острове самый большой грех – воровство и ложь. Белый вождь не хочет поделиться тем, что он имеет. По нашим сведениям, он очень богат. И имеет в своей Европе большие деньги. Теперь они по праву принадлежат моему народу.
