– Господа аборигены и ты, великий вождь Мату-Ити, – проникновенно признался Нильс. – Вас ввели в заблуждение. Ни в своей Европе, ни в чужой Америке я таки не имею никаких средств. И мне стыдно признаться – этих средств я не имею даже на своих исторической и малой родинах.
Ни слова не говоря, Мату-Ити величественно поднялся и, чуть покачиваясь, побрел в опочивальню. На ее пороге он обернулся и произнес всего три слова на дурном английском. Настолько дурном, что нам не потребовался перевод.
– Думайте до завтра.
– Признавайся, Яков Ильич, – потребовал Семеныч, когда мы вернулись в хижину. – Что утаил от налоговой инспекции? И Счетной палаты?
– Уму непостижимо. – Нильс приложил сухие тонкие пальцы к вискам. – Они принимают меня за миллионера.
– За миллиардера, – безжалостно уточнил Семеныч. – Небось наобещал золотые горы, когда соблазнял Маруську. Она и настучала.
– Честное слово – я обещал ей только любовь.
– Что ж, это немало, – хихикнула Янка, которая так и не поднималась с чемодана.
– Все сказал, Ильич? – Семеныч встал. – Серый, прикрывай меня. Я отлучусь.
И едва Семеныч вышел из хижины, как тут же вошел Понизовский.
– Явление второе, – продекламировала Яна. – Те же и провокатор.
– За что вы меня не любите, Яна Казимировна? – Понизовский присел с ней рядом, на чемодан.
– А за что тебя любить? Подарков ты мне не делаешь. Комплименты говоришь с трудом и редко. Под пальмы не заманиваешь. И вообще, встань с моей мебели.
Понизовский послушался.
– А где Семеныч? Он мне нужен.
– На Поганой яме, – сказал я. – Сидит. Хочешь помочь?
При такой постановке вопроса Понизовский, хотя и думал двинуться в направлении сортира, тут же передумал.
– Передайте, когда вернется, что я заходил.
– Будет исполнено, ваше высочество. – Яна привстала. – Доложим. Как же-с!
Нильс отправился к молодой жене для объяснений, Янка осталась на чемодане, а я пошел к морю. С горькими думами. С замирающим от страха сердцем. И вовсе не от того, что происходит здесь, на острове. Здесь мы разберемся. Страшно за то, что происходит там, на большой земле. В стране с высочайшим в мире искусством. В стране, где веками культивировалась любовь к ближнему, к дому своему, к собрату по планете. Где учили презирать стяжательство и алчность, подлость и предательство.
Да, за это придется платить. По большому счету…
Вернулся Семеныч, нашел меня на берегу. Лег рядом, стал пересыпать белый песочек из ладони в ладонь.
– Семеныч, а почему ты сразу об этом мне не сказал?
– По двум причинам. Хотел проверить свои догадки. А главное: что знают двое, знает и свинья.
Я не стал уточнять, какую свинью он имеет в виду, но понял, что он хотел этим сказать.
– А что все-таки с Нильсом?
– Кажется, я догадываюсь. Вернее – что-то такое вспоминается… – Он встал. – Завтра, Серый, не вздумай оказывать сопротивление.
– Ну да, – усмехнулся я. – У тебя ведь все схвачено.
– Все – не все, – поскромничал. – Но многое.
– Янка права – надоело здесь. Мне, Семеныч, вообще воевать надоело. Все это бесполезно. Срубишь одну башку – вместо нее две растут.
– А что делать, Серый? Это как на корабле с пробоиной. Пока воду откачиваешь, на плаву еще держишься. А чуть руки опустил – все!
– Да и хрен с ним, с кораблем этим.
– Оно так. Да ведь на этом корабле, Серый, наши любимые…
Судный день. Утро этого дня выдалось жаркое, душное – безветренное. Даже вечно суетливые морские ласточки притихли, где-то затаились. Только пальмы изредка вздрогнут, скупо вздохнут жестяными листьями и снова замрут.
Мы с Янкой сидели на берегу. Она только что искупалась и, лежа на боку, лениво пошвыривала в воду обломки кораллов. Или копалась в песке.
– Что тебе там надо?
– Жемчуг ищу.
– И много нашла?
– Мне хватит. Вот! – И Яна протянула мне выжатый тюбик зубной пасты. По кличке «Жемчуг». Мы такой пастой в своих Пеньках пользовались.
Ну что ж, еще один камешек смальты. Вдобавок к окуркам «Явы», которые мне попадались ранее.
– Как думаешь, Серый, они нас сами съедят или акул нами накормят?
– А тебе что милее?
– Акулы. Как-то естественнее. Ты только не убивай никого, ладно?
– Как получится. Может, отсюда начнем?
– Что начнем?
– Избавляться от них. Надоело, конечно, но так хочется пожить спокойно. Без них.
– Нас зовут. – Яна привстала. – Семеныч машет. Да, Серый, не хотела тебя расстраивать… Оружия в чемодане нет.
– Вот и хорошо.
– Без боя сдаешься?
– А то! Пошли, Янка. Пора им морды бить. Хоть и надоело, а надо.
Заседание Совета Федерации на этот раз было расширенным. С участием всего племени. Под баньяном.
Аборигены вольно расселись на траве и были беспечны, как птицы. Они были уверены, что решают нашу судьбу. И не догадывались, что решается их собственная судьба.
Проходя мимо них к подножию трона, я, однако, заметил в толпе не один и не два сочувствующих и одобрительных взгляда.
Мату-Ити был трезв. И потому зол и немногословен. А может, еще и потому, что сзади него не толпилась сегодня дюжина жен, а твердо стояли крепкие парни. В шортах и шлемах. Я эти шлемы знаю – такой шлем и дубинкой не возьмешь. Да и не придется, я думаю.
Мы предстали пред светлые трезвые очи вождя в полном составе. Только ренегат Понизовский находился по ту сторону баррикады. И был заметно взволнован. Это понятно – наступил его звездный час. Или последний.
– Ваш ответ, господа белые вожди? – это спросил Понизовский, без подстрочника.
– Пошел бы ты на …! – тоже открытым текстом ответил за всех Семеныч.
Вождь эти слова понял без перевода. Но в лице не изменился. Только в глазах мелькнули искорки… удовлетворения. Ему, наверное, тоже эта комедия осточертела. Скорей бы занавес давали. Да в буфет…
Мату-Ити тяжело поднялся и что-то набормотал Понизовскому прямо в ухо. Тот сделал шаг вперед и провозгласил:
– Великий вождь великого народа повелевает! Белых вождей, которые прибыли в его владения без его зова, нарушили самые строгие табу, подвергнуть суровому наказанию.
– Пороть будут? – с тревогой спросила меня Яна. – Я не дамся.
– У меня вопрос к высокому суду. – Семеныч сделал шаг вперед. – Нельзя ли уточнить – что мы там такое, какие особые табу нарушили? Ты, Серега, не стесняйся, шпарь по заученному.
– Запросто. Нарушили брачный обычай – это раз. И нарушили табу на размножение.
– Врешь, крысенок! С кем это мы тут размножались?
– Речь идет о молодожене. Его юная супруга находится на первом месяце беременности.
Легкий шелест пробежал над головами аборигенов. Это понятно – беременность на острове, несомненно, трагедия. При любом раскладе.
– А Нильс здесь при чем? Мало ли от кого она дитя нагуляла? У вас тут нравы простые.
– Не смейте оскорблять честь моей супруги и мое достоинство! – вдруг попер Нильс на Семеныча. – Я признаю себя отцом!
– Ну и дурак, – сказала Яна. – Алименты кокосами будешь платить?
Шантаж. Грубый, глупый и совершенно бессмысленный.
Но я ошибся. В отношении последнего.
– По обычаю нашего племени, – медленно и раздельно проговорил Понизовский, – человек, нарушивший табу бездетности, подлежит сбрасыванию в Акулью лагуну с предварительным снятием скальпа.
– Я готов, – с достоинством ответил Нильс. И даже нашел в себе силы пошутить. – Но вот с моим скальпом, с его снятием, у вас будут проблемы. – И он, обнажив голову, звонко шлепнул себя по обильной лысине.
Понизовский холодно взглянул на него и с некоторой брезгливостью произнес:
– А при чем здесь твоя лысина, дед? Закон суров, но справедлив. Скальп снимают перед кормлением акул с провинившейся женщины. А провинившегося мужика изгоняют с острова. Верхом на пальмовом стволе. Или высаживают на Камень покаяния.
Признаться, я тут немного струхнул. Кто знает этих аборигенов. А у Нильса подкосились ноги.
В тот же миг на наших руках защелкнулись наручники. И сделано это было вполне профессионально.
Я взглянул на Семеныча, он не дрогнул лицом. Все идет как надо. Как надо нам, а не им. Да, я бы предпочел дружить с Семенычем. А вот они этого не знают.
Меня больше всего беспокоило, как обойдутся с Яной. Врагов у нее здесь, среди половых охотников, накопилось много. Но Яну быстро окружили женщины во главе с Авапуи и увели куда-то в глубь острова.
А нас, немилосердно подталкивая, привели в «па». Широко распахнули дверь из досок, пихнули внутрь. Я успел осмотреться – длинное здание вполне европейского типа, похожее на пакгауз, несколько входных дверей. В одну из них нас и втолкнули. Заперев за нами дверь на засовы из железного дерева.
Что-то вроде захламленной кладовки. В углу – драные корзины, мешки из синтетики, пустые бутылки и банки. Под потолком узкая щель. Вся обстановка.
Нильс тяжело плюхнулся на пол.
– Это я во всем виноват! Но в чем, друзья мои? Бедная Маня.
