Ознакомительная версия.
— Да?
— Вот ещё рассказанный мне случай. Любил, женился, живёт. Любовь стала уходить, и это его угнетало. Потом начали ссориться, его и это угнетало. Затем перестали разговаривать, и его опять угнетало. Тогда он задал себе вопрос: а если бы вместо жены была собака? Ведь тоже молчала бы. Он успокоился, и теперь его ничто не угнетает.
— А ещё можешь?
— Могу, со следователем откровенничают. Девушка мне рассказала, что такое любовь. Идёшь, говорит, по улице, берёт он тебя за шею, все смотрят, а у тебя поджилки от счастья дрожат. В метро целует на глазах всего вагона, а у тебя сердце в пятки падает. На пляже лежишь обнявшись на виду отдыхающих и без солнца млеешь.
— К чему ты всё это рассказываешь? — спросила Лида, наклоняясь к нему в ожидании важной и заключительной мысли.
— К тому, что идущая по улице парочка ещё не означает любви.
— Нет, означает! Вот хоть столечко любви у них всё-таки есть.
Она показала, сколько это — вот хоть столечко. Рябинин улыбнулся, разглядывая кончик её мизинца, зажатого пальцами. Неужели он сел на пол, чтобы беседовать о проблемах любви? Он хотел поговорить о том, что встало между ними. Нет, это слишком — встало. Что-то прошмыгнуло мышиной тенью, что-то прошелестело внезапным ветром.
— А раньше о любви ты думал иначе, — догадалась она; догадалась сейчас вот, разглядывая его сверху, как с птичьего полёта.
— Наверное, поумнел.
— Тогда лучше бы не умнел.
— Не понимаю, чем плохи мои теперешние взгляды…
— Раньше любовь была для тебя священна.
— Она и теперь священна, но только любовь, а не подобие.
— Для меня священна даже её капля.
— Но любовь не бывает каплями. Она или есть, или её нет…
Рябинин вдруг понял: о чём бы они сейчас ни говорили, они будут говорить только об одном — о той тени, прошмыгнувшей между ними, о том внезапно пробежавшем ветре; будут говорить, хотя он не понимая ни той тени, ни того ветра. Но говорить им лучше о любви, потому что где-то там, на любовных гранях, лежала отгадка и тогдашних её ожогов-порезов, и сегодняшнего праздничного вида.
Пройдёт, всё пройдёт, стоит лишь объяснить ей своё понимание любви, оказывается, уже новое, которое, оказывается, не похоже на старое. Почему же и как у двух любящих, проживших не один год людей случились разные взгляды на любовь? Да и только ли на любовь? Не вызвано ли это тем опасным супружеским молчанием, когда считаешь, что всё и навсегда решено и сказано?.. Тогда он сегодня заговорит; заговорит немедленно, пока ещё не поздно, и отныне будет каждую свою мыслишку, каждый пережитый шаг и каждый замеченный миг обсуждать с ней — пока ещё не поздно.
— Лида, об этой самой любви нам стоит поговорить…
— Об этой самой? — перебила она.
— Да, чёрт возьми, об этой самой!
— Извини, ты мешаешь читать.
Она раскрыла книгу — «Последняя любовь». Рябинин вскочил… В передней негромко и невпопад подал голос телефон. И получилось так, что Рябинин вскочил к нему, к телефону.
— Слушаю.
— Следователь Рябинин? — официально спросил женский голос.
— Да.
— Звонят из больницы. Меня просили вам сообщить, что Вера Михайловна Пленникова умерла.
Из дневника следователя.
Говорят: «Какая нелепая смерть». А покажите мне другую, покажите мне лепую!
Рябинин сидел у одной стены, Петельников — у другой. Между ними тянулся стол, и за этим столом, тоже в общем-то между ними, сидел Юрий Артемьевич Беспалов. Они молчали, отчего рабочий день прослушивался каждой своей жилкой: за стеной глухо возмущалась Демидова, в приёмной постукивали каблуки, наверху печатала машинка, где-то бубнило радио, и всюду звонили телефоны.
— Говорят, раньше с вором поступали так: обмазывали его горчицей и выгоняли из города, — сообщил прокурор и внимательно посмотрел на вентилятор, словно ему и сообщил.
— А сардельку давали? — поинтересовался инспектор.
Рябинин незряче разглядывал торец стола. Он ждал. Чего?.. Хотя бы взрыва, эмоционального взрыва, в целительную силу которого он верил…
Бывали положения, когда нервы у всех напрягались медленно и верно, напрягались до того предела, за которым общение людей становилось невозможным. Тогда происходил взрыв — с упрёками, возмущениями, криками и даже руганью. Первопричина напряжения от этого взрыва не исчезала, и вроде бы ничего не менялось, но люди облегчённо вздыхали — как гроза прошла.
— Что же у нас есть? — наконец спросил Беспалов, больше обращаясь к инспектору.
— А ничего!
— Вам она что-то сказала…
— Про пальто, шляпу и фигуру покупательницы. Похожа на Калязину. Это предположение. Да и какой я свидетель…
— Дочка?
— Мать с ней на эту тему не говорила.
— Другие продавцы?
— Ничего не знают.
— Фальшивка что?
— Стекло, дюраль. Сделана умелыми руками.
— Сама изготовила?
— Вряд ли, скорее какой-нибудь любитель.
— Итак, мошенница опять уходит? — удивился прокурор.
— Почему же мошенница? — ещё больше удивился инспектор. — Убийца она, а не мошенница.
— Что же будем делать?
Этот вопрос прокурор задал опять вентилятору. Рябинин знал, кому этот вопрос, потому что вентилятор не работал, не сделался мохнатым от быстрого вращения, а костляво белел на углу стола. Но ответил каким-то елейным голосом инспектор:
— Сергей Георгиевич знает.
— А если провести у Калязиной обыск? — тихо спросил Рябинин, и, как ему показалось, тоже у вентилятора.
— Нельзя, — сразу ответил прокурор, блеснув в упавшем солнце седым виском. — Для обыска нет законных оснований.
— Да она этот бриллиантик затараканила в такую нору, что его в с рентгеном не найдёшь, — заметил Петельников.
Они говорили о преступнице и не говорили об умершей. Рябинин понимал: инспектор видел продавщицу мельком, прокурор совсем не видел. А он вчера утром сидел у её кровати — сегодня утром её уже нет. Какой же теперь смысл в их работе? Какой смысл искать этот затараканенный бриллиант, когда Пленниковой нет в живых? Ах да, государству причинён значительный ущерб…
И промелькнуло, исчезая…
…Смерть глупа, страшна, неотвратима и болезненна — чёрт с ней. Но ведь обидно!..
Рябинин всегда считал, что преступление лучше расследует тот следователь, который жалеет потерпевшего. Кажется, так и записано в его дневнике. Нет, немного не так: «Жалостливый следователь лучше равнодушного». Или «Жалостливый следователь справедливее равнодушного»? Да он эту мысль отстаивал; он спорил даже с теми, с кем и спорить не стоило… И что же теперь? Своей жалостью он её не спас, но упустил преступницу.
— А вы бы стали допрашивать? — вдруг спросил Рябинин прокурора.
— Не знаю, — замялся Юрий Артемьевич, начав раздражённо пошатывать подбородок.
— А ты бы? — спросил Рябинин и Петельникова.
— Стал бы! — жёстко ответил инспектор, видимо ждавший этого вопроса, а может быть, ради него здесь и сидевший.
— Не пожалел бы? — удивлённо протянул Рябинин.
— А хирург жалеет больного? — спросил теперь инспектор, как ударил по уязвимому месту, которое-таки нашёл.
Хирург жалеет больного… И всё-таки делает операцию; чем больше жалеет, тем решительнее берётся за скальпель. А он пожалел бездеятельно, как обыватель. Да нет, отличается он от хирурга.
— Операция спасает больного, а допрос…
— Твоя жалость в данном случае оказалась бессмысленной.
— Скажи, — не удержался и Рябинин от запрещённого удара, — какой смысл инспектору уголовного розыска ловить в подвалах кошек для старух?
Петельников кинул взгляд на Беспалова: знает ли? Юрий Артемьевич улыбнулся — он знал. Тогда улыбнулся и Петельников, сгоняя этой улыбкой то недовольство, которое закаменило его лицо.
— Я найду свидетелей, — громко сказал Рябинин. — Магазин был полон народу…
— Уголовный розыск поможет, — согласился инспектор.
Беспалов снял трубку звонящего телефона. Весь его недлинный разговор состоял из чередующихся «да» и «хорошо». Юрий Артемьевич покосился на аппарат, словно ещё слышал голос с того конца провода, и спросил Рябинина:
— Вы знаете, что дело о хищении бриллианта взято городской прокуратурой на контроль?
— Да.
— Зональный прокурор Васин приглашает вас для дачи объяснений.
Из дневника следователя.
Раньше я был немногословен, теперь — молчалив. Раньше думал, что ещё успею, скажу. Теперь думаю, что всё уже сказано. Чем старше становлюсь, тем больше молчу. Нет, не так: чем больше понимаю, тем больше чувствую себя немым.
Рябинин открыл дверь кабинета, чуть было не сжавшись всеми клетками, словно на него могло что-то упасть. И зло распрямился, хлопнув за собой дверью. Неужели струсил? Ничего плохого ведь не сделал. Сделал, коли сжимаются клетки, чтобы меньше занимать пространства.
Ознакомительная версия.
